Триста восемьдесят вторая ночь

Когда же настала триста восемьдесят вторая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что, когда Абу-Новас обманул юношей своими стихами, они почувствовали склонность удовлетворить его и ответили ему вниманием и повиновением. Они пошли с ним в его жилище и увидели, что все, что он описал в своих стихах, находится в доме, и сели и принялись есть и пить, и наслаждались и веселились. И они попросили Абу-Новаса рассудить, кто из них лучше по блеску и красоте и стройнее станом и соразмернее. И АбуНовас указал на одного из них, поцеловав его сначала два раза, и произнёс такие стихи:

«Я душу за родинку отдам на щеке его,

Откуда мне денег взять, чтоб родинку ту купить?

Преславен, кто от волос очистил щеку его

И всей красоте отвёл жилище в той родинке!»

А потом он указал на второго, поцеловав его сначала в губы, и произнёс такие стихи:

«Возлюбленный! Он родинкой украшен,

Как мускусом на камфаре блестящей»

Её увидев, взор мой изумился,

Она же мне: «Молитесь о пророке!»[402]

А потом он указал на третьего, поцеловав его сначала десять раз, и произнёс такие стихи:

«В серебряном стакане плавит злато

Юнец, что выкрасил вином ладони.

Ходил он с кравчими и винной чашей,

Глаза же его с другими двумя ходили.

Прекрасный газеленок, дитя турок,

Влекут бока его Хонейна[403]горы.

Хотя в «кривом» душа и обитает,

Но сердцем среди «движущих» живу я.

Любовь ведёт один в долины Бекра,

Другой в страну мечетей её тянет».

А каждый из двух молодцов уже выпил по два кубка, и, когда дошла очередь до Абу-Новаса, он взял кубок и произнёс такие два стиха:

«Вино ты берёшь из рук газели изнеженной,

Что нежностью свойств тебе и винам подобна,

Вином насладиться могут пьющие лишь тогда,

Когда у поящего блистают ланиты».

И потом он выпил свою чашу, и она пошла кругом, и, когда очередь в другой раз дошла до Абу-Новаса, радость одолела его, и он произнёс такие стихи:

«Своим сотрапезником ты кубок с вином назначь,

Друг друга сменяющий, пей кубок за кубком.

Из рук яркоустого и дивно прекрасного,

Что нежен, когда поспит, как плод или мускус.

Вино ты бери из рук газели изнеженной —

Лобзанье щеки её приятней вина мне».

И когда опьянение одолело Абу-Новаса и он не мог отличить руки от головы, он склонился к юношам, целуя их и обнимая и свивая ноги с ногами, не задумываясь о грехе и позоре, и произнёс такие стихи:

«Вполне я наслаждаюсь лишь с юношей,

Что пьёт, и с ним прекрасные вместе.

Один поёт, другой же, когда его

Он тормошит, приветствует кубком.

И всякий раз, когда лобзанье нужно мне,

Кому-нибудь я губы целую.

На благо им! Приятен мой с ними день,

Дивлюсь я, как был он мне сладок.

И лью вино я чистым и смешанным

С условием: кто ляжет, тех любим!»

И когда они сидели так, вдруг кто-то постучал в дверь, и пришедшему позволили войти, и, когда он вошёл, оказалось, что это повелитель правоверных Харун ар-Рашид. И все поднялись перед ним и поцеловали землю меж его рук, и Абу-Новас очнулся от опьянения, так как боялся величия халифа.

И повелитель правоверных сказал ему: «Эй, Абу-Новас!» И Абу-Новас ответил: «Я здесь, о повелитель правоверных, да поддержит тебя Аллах!» И халиф спросил: «Что это за дело?» – «О повелитель правоверных, нет сомнения, что дела избавляют от нужды спрашивать», – ответил Абу-Новас. А халиф оказал: «О Абу-Новас, я спросил совета у Аллаха великого и назначил тебя кадием сводников». – «А тебе любезно такое назначение, о повелитель правоверных?» – спросил Абу-Новас. «Да», – отвечал халиф. И Абу-Новас спросил: «О повелитель правоверных, нет ли у тебя прошения, которое ты мне предъявишь?» И повелитель правоверных разгневался и, повернувшись, ушёл и оставил их, полный гнева. А когда спустилась ночь, повелитель правоверных провёл её в сильном гневе на АбуНоваса, а Абу-Новас провёл ночь самым радостным образом, развлекаясь и веселясь.

Когда же настало утро и светило засияло и заблистало, Абу-Новас распустил собрание и отослал юношей. Надев одежду торжеств, он вышел из дома и направился к повелителю правоверных. А повелитель правоверных имел обычай, распустив диван, приходить в приёмный зал. Затем он созывал туда поэтов, сотрапезников и музыкантов, и каждый садился на своё место, не преступая его. И случилось так, что в этот день халиф вышел из дивана в зал и призвал своих сотрапезников и посадил их на их места. А когда пришёл Абу-Новас и захотел сесть на своё место, повелитель правоверных позвал Масрура-меченосца и велел ему снять с Абу-Новаса одежду, привязать ему на спину ослиное седло, а на голову надеть повод, и на зад подхвостник и водить его по комнатам невольниц…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.