Рассказ об Али-Шаре и Зумурруд (ночи 308—327)

Рассказывают, что был в древние времена и минувшие века купец из купцов в землях хорасанских, которого звали Маджд-ад-дин.

И имел он много денег, и рабов, и невольников, и слуг, но только достиг он шестидесяти лет жизни, и не досталось ему ребёнка. А после этого послал ему Аллах великий сына, и назвал он его Али. И когда мальчик вырос, стал он подобен луне в ночь полноты. Когда же он достиг возраста мужей и приобрёл все качества совершённых, его отец заболел смертельной болезнью и призвал к себе своего сына и сказал ему; «О дитя моё, приблизилось время моей гибели, и я хочу дать тебе наставление». – «А какое, о батюшка?» – спросил Али. И его отец сказал: «О дитя моё, завещаю тебе, – не общайся ни с кем из людей и сторонись того, кто навлекает вред и беду. Берегись злого собеседника – он подобен кузнецу: если тебя не обожжёт его огонь, повредит тебе его дым. А как хороши слова поэта:

Уж не от кого теперь любви ожидать тебе,

И если обманет рок, не будет уж верен друг,

Живи в одиночестве и впредь никому не верь —

Я дал тебе искренний совет – и достаточно.

И слова другого:

Все люди – недуг сокрытый,

На них ты не полагайся.

У них обманы и козни,

Когда ты про них узнаешь.

И слова другого:

От встреч с людьми мы только получаем

Пустую болтовню и пересуды.

Встречайся мало ты с людьми – и только,

Чтоб стать ученей иль дела поправить.

Или слова другого:

Когда людей испробует разумный —

Я раскусил их, – и их нрав узнает,

Увидит, что обманчива любовь их,

А вера их, увидит он, – притворство».

«О батюшка, я выслушал и повинуюсь. А ещё что мне делать?» – спросил Али. И его отец сказал: «Делай добро, когда можешь, и постоянно твори с людьми благие дела. Пользуйся случаем и расточай милости – не во всякое время удаются стремления, и как хороши слова поэта:

Не во всякий, ты помни, миг и минуту

Удаётся свершить дела нам благие.

Так спеши же навстречу им, когда можешь,

Опасаясь, что вновь придёт затрудненье».

И юноша сказал: «Я выслушал и повинуюсь…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Триста девятая ночь

Когда же настала триста девятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что юноша сказал своему отцу: „Я выслушал и повинуюсь. А что потом?“ И его отец сказал: «О дитя моё, сохраняй повиновенье Аллаху, он сохранит тебя; береги свои деньги и не будь неумеренным, если ты станешь неумеренно их тратить, будешь нуждаться в ничтожнейшем из людей. Знай, что человек стоит столько, сколько имеет его десница, а как хороши слова поэта:

Коль деньги мои скудны, не дружен со мной друг,

А если побольше их – все люди друзья мне.

Как много врагов моих за деньги со мной дрожат,

И сколько, как денег нет, друзей мне враждебны!»

«А потом что?» – спросил Али. И его отец сказал: «О дитя моё, советуйся с теми, кто старше тебя годами, и не спеши к тому делу, которого хочешь. Жалей того, кто ниже тебя – пожалеет тебя тот, кто выше тебя, – и не обижай никого – не то Аллах даст над тобою власть тому, кто тебя обидит. Как хороши слова поэта:

Сочетай с твоей ты другого мысль и советуйся —

От двух не скрыто правильное мненье,

Муж-зеркало, где лицо его отражается,

А в два зеркала может видеть он затылок.

И слова другого:

Помедли и не спеши к тому, чего хочешь ты,

И к людям будь милостив, чтоб милость к себе найти,

Над всякой десницею десница всевышнего,

И всякий злодей всегда злодеем испытан был.

Или слова другого:

Не будь притеснителем, когда только можешь ты —

Всегда притесняющий на лезвии мести.

Коль очи и спят твои, обиженный бодрствует,

Кляня тебя, и не спит глаз зорки» Аллаха.

И берегись пить вино – в нем начало всякого зла; вине прогоняет ум и бесчестит вьющего, и как хороши слова поэта:

Аллахом клянусь, вино не будет пьянить меня,

Пока связан с телом дух, и ясность со словом!

Стремиться к прохладному вину я не буду впредь,

И друга возьму себе и только из трезвых.

Вот моё наставление тебе. Держи его у себя перед глазами, и Аллах преемник мой для тебя».

И потом он обмер и некоторое время молчал, а очнувшись, попросил прощенья у Аллаха и произнёс оба исповедания[345], и преставился к милости Аллаха великого. И заплакал о нем его сын и зарыдал, а потом принялся обряжать его, как подобает. И шли в похоронном шествии великие и малые, и чтецы стали читать, вставши вокруг гробницы, и сын не упустил ничего, что должно, и все сделал.

И затем об умершем помолились и похоронили его в земле, и написали на могиле такое двустишие:

Из праха создан, сделался живим ты, И научился ясности ты в речи.

Во прах вернувшись снова, стал ты мёртвым, Как будто праха и не покидал ты, И печалился по нем сын его Али-Шар сильной печалью, и принимал соболезнования, согласно обычаю знатных, и продолжал он печалиться по отце, пока не умерла его мать через малое время после отца. И он сделал для своей матери то же, что сделал для отца. И после этого он стал сидеть в лавке, продавая и покупая, и не общался ни с кем из тварей Аллаха великого, поступая по наставлению своего отца, и жид он так в течение года. А через год вошли к нему, с помощью хитрости, дети непотребных женщин и завели с ним дружбу, так что он склонился с ними к разврату и отвернулся от прямого пути. И стал он пить вино кубками, и ходил к красавицам и утром и вечером, и говорил про себя: «Отец собрал для меня эти деньги, и если я не буду их тратить, то кому же я их оставлю? Клянусь Аллахом, я буду делать лишь так, как сказал поэт:

Если будешь ты проводить весь век, Когда богатства, сбирая их, То когда же тем, что собрать успел И скопил себе, насладишься ты?»

И Али-Шар непрестанно сыпал деньгами, в часы ночи и часы дня, пока не извёл все свои деньги и не обеднел. И положение его ухудшилось, и ум его замутился, и он продал лавку и помещение и прочее, а потом после этого он продал носильное платье и ничего не оставил себе, кроме одной смены одежды. И когда минуло опьянение и пришло размышление, он впал в горесть.

И однажды он просидел от утра до вечера, не вкушая пищи, и сказал себе: «Я обойду тех, на кого я тратил своп деньги: может быть, кто-нибудь из них меня накормит в сегодняшний день». И он обошёл всех друзей, но всякий раз, как он стучался к кому-нибудь в дверь, хозяин оказывался отсутствующим и прятался от Али, так что его стал жечь голод. И он пошёл на рынок купцов…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Триста десятая ночь

Когда же настала триста десятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Али-Шара стал жечь голод, и он отправился на рынок купцов и увидел толпу людей, собравшихся тесным кольцом. И он сказал про себя: „Посмотрю-ка, что за причина тому, что эти люди собрались. Клянусь Аллахом, я не двинусь отсюда, пока не погляжу, что в этом круге!“ И подошёл к кругу и увидел высокую девушку со стройным станом, розовыми щеками и крепкой грудью, превосходившую людей своего времени красотой, прелестью, блеском и совершенством, как сказал о ней один из описывавших её:

Она была создана, как хочет, и вылита

По форме красы самой – не меньше и не длинней.

Влюбилась в лицо её затем красота сама,

Разлука хулит её, надменность, предательство.

Луна – её лик, и ветка гибкая – стан её.

И мускус – дыхание, и твари подобной нет.

Она будто вылита в воде свежих жемчугов,

И в каждой конечности луна её прелести.

А имя этой невольницы было Зумурруд. И когда увидел её Али-Шар, он удивился её красоте и прелести и воскликнул: «Клянусь Аллахом, я не уйду, пока не увижу, до какого предела дойдёт цена за эту девушку, и не узнаю, кто её купил».

И он встал среди купцов, и те подумали, что он покупает, так как знали, что он богат деньгами, которые получил в наследство от родителей. И посредник встал подле невольницы и сказал: «О купцы, о люди с деньгами, кто откроет ворота цены этой девушки, госпожи лун и блестящей жемчужины, Зумурруд изготовляющей занавески, желанной для ищущего, услады для желающего? Открывайте ворота – нет ни упрёка на тех, кто откроет их, ни укора».

И один из купцов сказал: «За мной пятьсот динаров». А другой сказал: «И ещё десять». И сказал один старик по имени Рашид-ад-дин, – а он был голубоглазый[346]безобразный по внешности: «И ещё сто». А другой сказал: «И ещё десять». И тогда Рашид-ад-дин воскликнул: «За тысячу!» И купцы заперли свои языки и замолчали. И посредник посоветовался с владельцем девушки, и тот сказал: «Клянусь, я продам её лишь тому, кого она выберет! Посоветуйся с нею».

И посредник подошёл к девушке и сказал: «О госпожа лун, этот купец хочет тебя купить». И девушка посмотрела на него и увидела, что он такой, как мы упомянули, и сказала посреднику: «Меня не продадут старику, которого дряхлость ввергла в наихудшее состояние. От Аллаха дар того, кто сказал:

Просил я лобзания, она же увидела,

Что сед я (а я тогда богато, счастливо жил),

И молвила, отвратясь поспешно: «О нет, клянусь

Я тем, кто из ничего весь род сотворил людской, —

Охоты до белизны седин не имею я,

И буду ль, пока жива, напихивать хлопком рот?»

И когда посредник услышал её слова, он сказал ей: «Клянусь Аллахом, тебе простительно, и цена за тебя десять тысяч динаров!»

И он осведомил хозяина девушки о том, что она не согласна быть проданной этому старику, и хозяин сказал: «Предложи ей кого-нибудь другого».

И выступил вперёд другой человек и сказал: «Продай мне её за ту цену, которую давал старец, неугодный ей!» И девушка посмотрела на него и увидела, что у него крашеная борода, и сказала: «Что такое этот порок и бесславье и чернота лика седины!»

И она выразила удивление и произнесла такие стихи:

«Явил такой-то все, что мне явил он, —

Затылок, клянусь богом, туфлей битый,

И бороду, где для зверей просторно,

И рог, весь согнутый верёвкой крепкой.

О ты, влюбившийся в мой стаи и щеку,

О невозможном грезишь ты беспечно!

Пороками окрасил ты седины,

Скрываешь то, что есть, чтоб ухитриться,

С одной бородой уйдя, с другой приходишь,

Как будто ты показываешь тени[347].

А как хороши слова поэта:

Сказала: «Ты седину покрасил». И молвил я:

«Я скрыл её от тебя, о зренье моё и слух».

Сказала она тогда со смехом: «Вот диво-то,

Подделка умножилась, проникла и в волосы».

И посредник, услышав её стихи, воскликнул: «Клянусь Аллахом, ты сказала правду!» А купец спросил: «Что она сказала?» И посредник повторил ему стихи, и купец понял, что правда против него, и отказался от девушки.

И выступил вперёд другой купец и сказал: «Предложи ей меня за ту цену, которую ты слышала». И она взглянула на него и увидела, что он кривой, и сказала: «Это кривой, и поэт сказал о нем:

С кривыми ты и день один не дружи,

Их лжи страшись, и злобы их бойся ты»

Коль было бы в кривых добро малое,

Не сделал бы слепыми их глаз Аллах».

«Будешь ли ты продана этому купцу?» – спросил девушку посредник. И она посмотрела на него и увидела, что он короткий, а борода у него свисаес до пупка, и молвила: «Это тот, о ком поэт сказал:

Есть друг у нас, имеет он бороду —

Без пользы нам Аллах её вырастил.

Как будто ночь для нас она зимняя —

Предлинная, холодная, тёмная».

И тогда посредник сказал ей: «О госпожа, посмотри, кто тебе нравится из присутствующих, и скажи, чтобы я продал тебя ему». И девушка посмотрела на кружок купцов, и стала вглядываться в одного за другим, и её взор упал на Али-Шара…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Триста одиннадцатая ночь

Когда же настала триста одиннадцатая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда взор девушки упал на Али-Шара, она посмотрела на него взглядом, оставившим после себя тысячу вздохов, и её сердце привязалось к нему, так как он был редкостно красив и приятнее» чем северный ветерок.

И она сказала: «О посредник, я буду продана только этому, – моему господину, чьё лицо прекрасно и стан строен, и сказал о нем один из описывающих:

Как прекрасен её лик,

И влюблённых корят потом,

Хоть хотели укрыть меня,

Пусть бы скрыли твой дивный лик!

Никто не будет владеть мною, кроме него, так как щеки его овальны, а влага уст его – Сельсебиль и слюна его излечивает больного, а прелести его смущают нанизывающего и рассыпающего, как сказал о нем поэт:

Слюна его – вино, а дыханье —

Что мускус, и камфора-улыбка.

Ридван[348]его из райских врат выпустил —

Боялся он для гурий соблазна.

Корят его за гордость все ближние,

Но месяцу, коль горд он, прощают.

Он обладатель кудрявых волос и розовых щёк и колдующих взоров, о которых сказал поэт:

Газель обещала мне, что близость мне даст свою,

И сердце в волнении, и глаз в ожидании.

Глаза мне ручаются, что правду он обещал,

Но как обещание исполнят, усталые?

А другой сказал:

Говорят: «Пушка уже видна надпись вдоль щёк его,

Как любить его, коль уж выступил молодой пушок?

Я сказал: «Довольно корить меня, перестаньте же!

Коль верна та надпись, тогда она подделана!

И навеки рай нам дадут плоды со щеки его —

Доказательство – влага Каусара[349]на устах его».

Услышав, какие стихи произнесла девушка о красоте Али-Шара, посредник удивился её красноречию и сиянию её блеска, и владелец её сказал ему: «Не удивляйся её блеску, который позорит дневное солнце, и тому, что она хранит в памяти нежные стихи: вместе с этим она читает великий Коран по семью чтениям[350]и передаёт благородные предания в правильных изводах, и пишет семью почерками, и знает из наук то, чего не знает учёный пресведущий. Её руки лучше золота и серебра, – она делает шёлковые занавески и продаёт их и наживает на каждой пятьдесят динаров, и она изготовляет занавеску в восемь дней». – «О, счастье тому, у кого она будет в доме и кто сделает её своим тайным сокровищем!» – воскликнул посредник. И владелец девушки сказал: «Продай её всякому, кого она захочет!» И посредник вернулся к Али-Шару и поцеловал ему ругай и сказал: «О господин, купи эту невольницу – она тебя выбрала».

И он рассказал Али-Шару, каковы её качества и что она знает, и промолвил: «На здоровье тебе, если ты её купишь, – одарил тебя тот, кто не скупится на дары». И АлиШар промолчал некоторое время, смеясь над самим собою и говоря про себя: «Я не имею пищи, но я боюсь дурного от купцов, если скажу: „У меня нет денег, чтобы купить её“.

И девушка увидела, что Али-Шар опустил голову, и сказала посреднику: «Возьми меня за руку и отведи меня к нему; я покажу ему себя и соблазню его меня взять – меня не продадут никому, кроме него». И посредник взял девушку и поставил её перед Али-Шаром и сказал ему: «Как ты думаешь, о господин?» Но Али-Шар не дал ему ответа. «О господин мой и возлюбленный моего сердца, почему ты меня не покупаешь? – спросила девушка. – Купи меня, и я буду причиной твоего счастья».

И Али-Шар поднял голову к девушке и спросил её: «Разве покупают по принуждению? Ты дорога, за тебя просят тысячу динаров». – «О господин, купи меня за девятьсот», – сказала девушка. И Али-Шар ответил: «Нет». И девушка сказала: «За восемьсот». И он ответил: «Нет». И она до тех пор сбавляла цену, пока не сказала ему: «За сто динаров!» И тогда он молвил: «Нет у меня полной сотни». И девушка засмеялась и спросила: «А сколько не хватает до твоей сотни?» И Али-Шар воскликнул: «Нет у меня ни сотни, ни сколько-нибудь! Клянусь Аллахом, я не владею ни белым, ни красным из дирхемов или динаров. Присмотри себе другого покупщика».

И когда девушка поняла, что у него нет ничего, она сказала ему: «Возьми меня за руку, как будто хочешь меня осмотреть в переулке». И Али-Шар сделал это, и тогда девушка вынула из-за пазухи кошель, где была тысяча динаров, и сказала: «Отвесь отсюда девятьсот в уплату за меня, а сотню оставь себе – она будет нам полезна».

И Али-Шар сделал так, как велела девушка, и купил её за девятьсот динаров, и отдал плату за неё из этого мешка, и ушёл с ней домой.

И, придя в его дом, она увидела, что это пустынная равнина, и там нет ни ковров, ни посуды. И она дала ему тысячу динаров и сказала: «Пойди на рынок и купи нам на триста динаров ковров и посуды».

И он сделал это, а потом девушка сказала: «Купи для нас кушаний и напитков…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Триста двенадцатая ночь

Когда же настала триста двенадцатая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что девушка сказала: „Купи для нас кушаний и напитков на три динара“. И он сделал это, а потом она сказала ему: „Купи нам отрез шелка величиной с занавеску, золотых и серебряных ниток и ниток цветного шелка семи оттенков“.

И он сделал это, и тогда девушка постлала в доме ковры и зажгла свечи и села с ним пить и есть, и затем они пошли к постели и удовлетворили друг с другом своё желание. И они провели ночь, обнявшись, за занавесками и были таковы, как сказал поэт:

Посещай любимых, и пусть бранят завистники —

Ведь против страсти помочь не может завистливый.

Я видела во сне, что лежишь на ложе одном со мной,

И прохладой высшей из уст твоих насладился я,

Вcе, что видел я, правда-истина, я клянусь тебе,

И достигну я всего этого, назло недругам.

Не видали очи когда-нибудь лучше зрелища,

Чем влюблённых два, что на ложе мирно одном лежат,

Обнялись они, и покров согласья скрывает их,

И подушкой служат рука и кисть неизменно им,

И когда сердца привлекло друг к другу влечение,

По холодному люди бьют железу, узнай, тогда.

О хулящие за любовь влюблённых, поистине,

Разве можно сердце исправить вам, что испорчено?

И когда с тобой хоть один дружит дружбой чистою,

Только то и нужно. Живи же с этим единственным!

И они пролежали, обнявшись, до утра, и в сердце каждого из них поселилась любовь к другому. А затем девушка взяла занавеску и вышила её цветным шёлком и украсила золотыми нитками и обшила её каймой с изображениями птиц. А по краям она вышила изображения животных и не оставила ни одного животного на свете, облик которого не изобразила бы на занавеске. И она провела, работая над занавеской, восемь дней, а когда занавеска была окончена, она скроила её и выгладила и отдала её своему господину и сказала: «Пойди на рынок и продай её за пятьдесят динаров купцу, но берегись её продать какому-нибудь прохожему – это будет причиной моей разлуки с тобой. У нас есть враги, которые о нас не забывают».

И Али-Шар сказал: «Слушаю и повинуюсь!» И пошёл с занавеской на рынок, и продал её купцу, как велела ему девушка, а затем он купил кусок материи и шёлк и золотые нитки, как обычно, и то, что им было нужно из пищи, и принёс это девушке и отдал ей остаток денег.

И каждые восемь дней она отдавала ему занавеску, которую он продавал за пятьдесят динаров, и так провели они целый год. А через год Али-Шар пошёл с занавеской на рынок, как обычно, и отдал её посреднику, и тому повстречался христианин, который дал ему шестьдесят динаров, но посредник отказался, и христианин все прибавлял, пока не сторговал занавеску за сто динаров, и он подкупил посредника десятью динарами. И посредник вернулся к Али-Шару и сообщил ему об этой цене, и стал хитрить с Али, чтобы тот продал занавеску христианину За такие деньги.

«О господин, не бойся этого христианина, тебе не будет от него беды», – оказал он Али. И купцы тоже напали на него, и он продал занавеску христианину, а сердце его было встревожено. И потом он взял деньги и пошёл домой и увидел, что христианин идёт за ним. «О христианин, чего ты идёшь за мной?» – спросил он. И христианин ответил: «О господин, у меня есть дело, и я иду в конец улицы. Аллах да не сделает тебя нуждающимся!»

И не подошёл ещё Али к своему дому, как христианин догнал его, и Али-Шар спросил: «О проклятый, почему ты За мной следуешь, куда бы я ни пошёл?» – «О господин, дай мне глоток воды, я хочу пить, а награда тебе будет от Аллаха великого», – сказал христианин. И Али-Шар подумал: «Это человек, находящийся под защитой[351], я он пришёл ко мне за глотком воды; клянусь Аллахом, я не обману его ожиданий…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Триста тринадцатая ночь

Когда же настала триста тринадцатая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Али-Шар подумал: „Это человек, находящийся под защитой, и он пришёл ко мне за глотком воды; клянусь Аллахом, я по обману его ожиданий“.

И затем он вошёл в дом и взял кувшин и невольница Зумурруд увидела его и спросила: «О любимый, продал ли ты занавеску?» – «Да», – ответил АляШар. И она спросила: «Купцу или прохожему на дороге? Моё сердце чует разлуку». – «Я продал её только купцу», – ответил Али-Шар. И девушка воскликнула: «Расскажи мне правду об этом деле, чтобы я могла исправить положение! Что это ты взял кувшин с водой?» – «Чтобы напоить посредника», – ответил Али-Шар. И девушка воскликнула: «Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха высокого, великого!»

И затем она произнесла такие два стиха:

«К разлуке стремящийся, потише!

Не дай обмануть себя объятьям.

Потише! Обман присущ ведь року,

И дружбы конец – всегда разлука».

А потом Али вышел с кувшином и увидел, что христианин входит в проход дома. «Как ты пробрался сюда, собака? – воскликнул Али-Шар. – Как ты смеешь входить в дом без моего позволения?» – «О господин, – ответил христианин, – нет различия между воротами и проходом, и я тронусь со своего места только для того, чтобы выйти, а от тебя будет милость, добро, щедрость и благодеяние».

И он взял кувшин с водой и выпил то, что в нем было, и после этого передал его Али-Шару, и Али-Шар взял кувшин и ожидал, что христианин уйдёт, но тот не поднимался. «Почему ты не встаёшь и не уходишь своей дорогой?» – спросил Али-Шар. И христианин оказал: «О господин, не будь из тех, кто сделал доброе дело и попрекает им, или из тех, о ком сказал поэт:

Удалились те, что, когда стоял ты у двери их,

Лучше щедрых всех, что хотел ты, исполняли.

А когда ты встал у дверей других, после их дверей,

Так глоткам воды попрекать тебя там стали.

«О владыка мой, – сказал он потом, – я напился и хочу, чтобы ты дал мне поесть чего бы то ни было, что есть в доме – все равно, будет это ломоть хлеба, или сухарь, или луковица».

«Вставай и не затевай ссоры, в доме ничего нет», – сказал Али. И христианин молвил: «О владыка, если в доме ничего нет, возьми эти сто динаров и принеси нам чегонибудь с рынка – хотя бы одну лепёшку, чтобы у нас был хлеб и соль». – «Поистине, этот христианин сумасшедший! Я возьму у него эти сто динаров и принесу ему что-нибудь, что стоит два дирхема, и посмеюсь над ним», – подумал про себя Али-Шар. А христианин сказал: «О господин, я хочу только утолить голод, хоть бы сухой лепёшкой и луковицей. Лучшая пища та, которая отгоняет голод, а не роскошные кушанья, и как хороши слова поэта:

Утоляют голод лепёшкою засохшею,

Почему ж волненья сильны мои и горести?

Справедлива смерть – одинаково обращается

И с халифами и с несчастными она нищими!»

«Подожди здесь, я запру жильё и принесу тебе чегонибудь с рынка», – сказал Али-Шар. И христианин молвил: «Слушаю и повинуюсь!»

И Али вышел, и запер комнаты, и повесил на дверь замок, и, взяв с собою ключ, пошёл на рынок. Он купил поджаренного сыру, белого мёда, бананов и хлеба и принёс это христианину, и когда христианин увидел это, он воскликнул: «О владыка, этого много и хватит на десять человек, а я один. Может быть, ты поешь со мной?» – «Ешь один, я сыт», – ответил Али-Шар. И христианин воскликнул: «О владыка, мудрые сказали: „Кто не ест со своим гостем, тот дитя прелюбодеяния“. И когда Али-Шар услышал от христианина эти слова, он сел и поел с ним немного. И он хотел принять руку…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Триста четырнадцатая ночь

Когда же настала триста четырнадцатая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Али-Шар немного поел с христианином, и хотел принять руку, и тогда христианин взял банан и очистил его и разломил на две половинки, и в одну половинку он положил очищенного банджа, смешанного с опиумом, драхма которого свалит слона, а потом он обмакнул половину банана в мёд и сказал: „О владыка, заклинаю тебя твоей верой, возьми это“.

И Али-Шару было стыдно заставить его нарушить клятву, и он взял от него половинку банана и проглотил её, и едва она утвердилась у него в желудке, как его голова обогнала ноги, и он стал таким, как будто спит год. И, увидев это, христианин поднялся на ноги, точно плешивый волк или властвующая судьба, и, взяв у Али ключ от комнат, оставил его лежащим, а сам бегом побежал к своему брату и рассказал ему обо всем. А причиною этого было то, что брат христианина был тот дряхлый старик, который хотел купить Зумурруд за тысячу динаров, а она не согласилась и высмеяла его в стихах. А был он внутренне неверным и наружно мусульманином и назвал себя Рашид-ад-дином[352]. И когда девушка высмеяла его и не согласилась, он пожаловался своему брату христианину, который ухитрился похитить девушку у её господина АлиШара (а имя его было Барсум). И он сказал: «Не печалься, я ухитрюсь добыть её для тебя, не потратив ни единого дирхема и динара», ибо он был кудесник, коварный обманщик и распутник. И Барсум до тех пор строил козни и хитрил, пока не устроил хитрость, о которой мы упомянули, и взял ключи, и пошёл к своему брату, и рассказал ему о том, что произошло.

И Барсум сел на мула и, взяв с собою своих слуг, отправился со своим братом к дому Али-Шара и захватил мешок с тысячей динаров, чтобы, когда встретит его вали, подкупить его.

И он отпер комнаты, и люди, бывшие с ним, бросились на Зумурруд и насильно взяли её, пригрозив ей смертью, если она заговорит, и оставили дом, как он был, ничего не взяв. А Али-Шара оставили лежать в проходе, и закрыли дверь, и положили ключ от комнат с ним рядом. И старик христианин отправился с девушкой к себе во дворец и поместил её среди своих невольниц и наложниц, и сказал ей: «О развратница, я тот старик, которого ты не захотела и которого ты высмеяла, а теперь я взял тебя, не отдав ни дирхема, ни динара». И она отвечала ему (а глаза её наполнились слезами): «Довольно с тебя Аллаха, о злой старец, раз ты разлучил меня с моим господином!» – «О развратница, о любовница, ты увидишь, какие я причиню тебе мученья! – воскликнул старик. – Клянусь Мессией и девой, если ты меня не послушаешь и не вступишь в мою веру, я буду тебя пытать всякими пытками!» – «Клянусь Аллахом, если ты изрежешь моё тело на куски, я не расстанусь с верой ислама, и, может быть, Аллах великий пошлёт мне близкую помощь – он ведь властен в том, что захочет, – ответила девушка. – Сказали разумные: „Пусть будет беда для тела, но не беда для веры“.

И тогда старик кликнул слуг и невольниц и сказал им: «Повалите её!» И девушку повалили, и старик без отдыха бил её жестоким боем, а она звала на помощь, но не получала помощи. А потом она перестала звать и говорила: «Довольно с меня Аллаха и достаточно!», пока не прервалось у неё дыхание и стали не слышны её стоны. Когда же старик утолил гнев своего сердца, он сказал слугам: «Стащите её за ноги и бросьте её на кухне и не кормите ничем!»

И проклятый проспал эту ночь, а когда настало утро, он потребовал девушку и снова стал её бить, а потом велел слугам бросить её на прежнее место, и они это сделали. И когда остыли на ней побои, она воскликнула: «Нет бога, кроме Аллаха, Мухаммед – посол Аллаха! Аллах моя опора, и благой он промыслитель!» А потом она стала взывать о помощи к владыке нашему Мухаммеду, да благословит его Аллах и да приветствует…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Триста пятнадцатая ночь

Когда же настала триста пятнадцатая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Зумурруд стала взывать о помощи к пророку, – да благословит его Аллах и да приветствует! – и вот то, что с ней было.

Что же касается Али-Шара, то он пролежал до следующего дня, а потом бандж улетел у него из головы, и он открыл глаза и крикнул: «Зумурруд!» Но никто ему не ответил. И он вошёл в комнату и увидел, что внутренность дома пуста и место посещения далеко[353], и понял он, что это дело случилось с ним не иначе как из-за христианина. И он стал стонать, и плакать, и охать, и сетовать, и пролил слезы, и произнёс такие стихи:

«О любовь моя, не щадишь меня и не милуешь,

И душа моя меж мучением и опасностью!

Пожалейте же, господа, раба, что унизился

На путях любви, и богатого, обнищавшего,

Как быть стрелку, если вдруг враги ему встретятся,

И стрелу метнуть в них захочет он, но порвётся нить?

Коль над юношей соберётся вдруг много горестей

И накопится, то куда бежать от судьбы ему?

Сколько раз они говорили мне о разлуке с ней,

До падёт когда приговор судьбы, тогда слепнет взор».

А окончив это стихотворение, он испустил вздох и произнёс ещё такие стихи:

«Обиталище на холмистом стане оставила,

И стремится грустный к её жилищу, тоскующий.

Обратила взоры к родным местам, и влечёт её

Стан покинутый, чьи следы исчезли, разметанны.

И стоит она, вопрошая там, и даёт ответ

Отголосок ей: «Не найдёшь пути ты ко встрече с ним.

Он как молния – озарит лишь стан на единый таит

Я уйдёт опять, и тебе свой блеск не покажет «новь».

И Аля-Шар начал раскаиваться, когда раскаянье было ему бесполезно, и заплакал и разорвал на себе одежду, и, взяв в руки два камня, стал обходить город кругом, ударяя себя камнями по груди и крича: «О Зумурруд!»

И малыши бегали вокруг него и кричали: «Одержимый! Одержимый!» И все, кто его знал, плакали о нем и говорили: «Это такой-то. Что это с ним случилось?» И АлиШар пробыл в таком состоянии до конца дня, а когда опустилась над ним ночь, он проспал до утра в каком-то переулке, а с утра стал ходить с камнями по городу до конца дня. И после этого он вернулся к себе домой, чтобы переночевать там, и его увидела его соседка (а это была старая женщина из добрых людей) и спросила его: «О дитя моё, спаси тебя Аллах, когда ты помешался?»

И Али-Шар ответил ей такими двумя стихами:

«Сказали: „Безумно ты влюблён“. И ответил я:

«Поистине, жизнь сладка одним лишь безумным.

Оставьте безумие моё и подайте тех,

Кто мой отнял ум, а вылечат – не корите».

И старуха, его соседка, поняла, что он покинутый влюблённый, и сказала: «Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха, высокого, великого! О дитя моё, я хочу, чтобы ты рассказал мне о твоей беде – может быть, Аллах даст мне силу помочь тебе в ней, по своей воле». И Али-Шар рассказал ей обо всем, что у него случилось с Барсумомхристианином, братом кудесника, называвшего себя Рашид-ад-дином, и, узнав об этом, она сказала: «О дитя моё, тебе простительно!»

И потом она пролила из глаз слезы и произнесла такие стихи:

«Достаточно в жизни сей влюблённые мучились»

Аллахом клянусь, в аду не будут страдать они!

Погибли они любя и в тайне храня любовь,

И были чисты они, гласят так предания».

А окончив своё стихотворение, она сказала: «О дитя моё, встань теперь и купи корзинку, – такую, как корзинки у ювелиров. И купи браслетов, перстней, колец и украшений, подходящих для женщин, и не скупись на деньги. Положи все это в корзину и принеси её, а я поставлю её на голову и пойду под видом посредницы, и буду ходить и искать девушку по домам, пока не нападу на весть о ней, если захочет Аллах великий».

И Али-Шар обрадовался словам старухи и поцеловал ей руки, а потом он поспешно ушёл и принёс ей то, что она потребовала. И когда это оказалось у неё, она поднялась и, надев заплатанную одежду, покрыла голову изаром медового цвета, взяла в руки посох и понесла корзину. И она ходила с места на место, из квартала в квартал и из улицы в улицу, пока не привёл её Аллах великий ко дворцу проклятого Рашид-аддина, христианина. И она услышала из дома стоны и постучалась в ворота…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Триста шестнадцатая ночь

Когда же настала триста шестнадцатая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что, когда старуха услышала из дома стоны, она ночь постучалась в ворота и к ней вышла невольница и отворила ей и приветствовала её, и старуха сказала ей: „У меня есть вещицы для продажи. Найдутся у вас люди, которые их купят?“ – „Да“, – отвечала ей невольница и ввела старуху в дом и посадила её, и девушки сели вокруг неё, и каждая из них что-нибудь у неё взяла. И старуха стала подлаживаться к девушкам и уступала им цену. И девушки были ей рады из-за её милости и мягких речей, а старуха оглядывала со всех сторон помещение, ища ту, что стонала. И взгляд её упал на стонавшую, и она проявила к девушкам любовь и оказала им милость и всмотрелась и увидела, что это брошенная Зумурруд. И старуха узнала её и заплакала и спросила невольниц: „О дети мои, почему эта девушка в таком состоянии?“ И невольницы рассказали ей всю историю и сказали: „Это не по нашей воле, но нам господин наш так приказал, а он теперь уехал“. – „О дети мои, – сказала старуха, – у меня к вам просьба, и вот какая: освободите эту бедняжку от верёвок до того времени, как узнаете о приезде вашего господина, а тогда вы свяжите её, как раньше, и вам достанется награда от господа миров“.

И невольницы ответили: «Слушаем и повинуемся!» А затем они подошли к Зумурруд и развязали её и напоили и накормили, и старуха сказала: «О, если бы моя нога сломалась и я бы не вошла в ваш дом!»

А после этого она подошла к Зумурруд и сказала ей: «О дочка, да будешь ты благополучна! Аллах тебе поможет». И потом она рассказала ей, что пришла от её господина Али-Шара, и сговорилась с Зумурруд, что та к завтрашнему вечеру приготовится и будет прислушиваться к шуму, и сказала ей: «Твой господин придёт к скамейке под дворцом и свистнет тебе, и, когда ты услышишь это, свистни ему и спустись к нему из окна по верёвке, и он возьмёт тебя и уйдёт с тобой».

И Зумурруд поблагодарила за это старуху, и та вышла и отправилась к Али-Шару, и уведомила его и сказала: «Отправляйся следующей ночью, в полночь, в такой-то квартал – дом проклятого там, и признаки его такие-то и такие-то. И стань под дворцом и свистни, – она спустится к тебе, возьми её и уходи с ней куда хочешь».

И Али-Шар поблагодарил за это старуху, а затем он пролил слезы и произнёс такие стихи:

«Пусть бросят хулители все сплетни и толки,

Страдает душа моя, и тело худеет.

Ток слез, как предания, что звеньями связаны[354]

С источником, льётся то с трудом, то свободно.

О ты, чья свободна мысль от дум и забот моих,

Старанья оставь свои, меня вопрошая!

Знай – тот, чьи нежны уста, чей гибок и строен стаи,

Мне душу пленил навек и мёдом и ульем.

Не знает покоя дух, раз нет вас, не спят глаза,

И нет от надежд моих терпению пользы.

Оставлен заложником тоски огорчённым я

И между завистником мечусь и хулящим.

Утешиться – это то, чего я не ведаю,

Иной, кроме вас, на ум теперь не приходите

А окончив овсе стихотворение, он пролил из глаз слезы и произнёс такие два стиха:

«Награди Аллах возвестившего, что вы прибыли,

Ведь доставил он мне приятное для слуха,

Будь доволен он тем, что порвано, тогда отдал бы

Ему сердце я, что растерзано прощаньем».

А потом Али-Шар подождал, пока спустилась ночь и пришло условленное время, и отправился в тот квартал, который описала ему соседка, и увидел дворец, и узнал его, и сел под окном на скаме<