Рассказ об аль-Амджаде и аль-Асаде (ночи 217—247)

Аллах великий наделил Камар-азЗамана от обеих его жён двумя детьми мужского пола, подобными двум светящим лунам. Старший из них был от царицы Будур, и звали его царь аль-Амджад, и младший – от царицы Хаят-ан-Нуфус, и звали его царь аль-Асад[249], и аль-Асад был красивей своего брата аль-Амджада.

И они воспитывались в величии и изнеженности и, будучи образованны, научились чистописанию, наукам, искусству управления и верховой езде, так что дошли до высшего совершенства и до пределов красоты и прелести, и женщины и мужчины прельщались ими.

И стало им около семнадцати лет, и они не покидали друг друга: вместе ели и вместе спали, не расставаясь ни в какой час и ни в какое время, и все люди из-за этого им Завидовали. И, когда достигли они возраста мужей и украсились совершенством, их отец, уезжая, стал сажать их поочерёдно в помещении суда, и каждый из них судил людей один день.

И случилось, по неизбежному велению и заранее назначенному приговору, что любовь к аль-Асаду, сыну Хаятан-Нуфус, запала в сердце царицы Будур, жены его отца, а любовь к аль-Амджаду, сыну царицы Будур, запала в сердце Хаят-ан-Нуфус, жены его отца. И каждая из женщин стала заигрывать с сыном другой жены и целовать его и прижимать к груди, и когда мать мальчика видела это, она думала, что это происходит от нежности и любви к детям. И страсть овладела сердцами женщин, и они прельстились мальчиками, и каждая, когда к ней входил сын другой жены, прижимала его к груди, и ей хотелось, чтобы он с ней не расставался.

И когда эта страсть продлилась над ними и они не находили пути к сближению, обе женщины отказались от питья и пищи и расстались со сладостью сна.

Вот однажды царь отправился на охоту и ловлю и приказал своим детям сесть на его место, чтобы судить, каждому по дню, как обычно…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Двести восемнадцатая ночь

Когда же настала двести восемнадцатая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что царь выехал на охоту и ловлю и приказал своим детям сесть на его место, чтобы судить, каждому по дню, как обычно. И в первый день сел, чтобы судить, аль-Амджад, сын царицы Будур, и стал приказывать, запрещать и назначать, и отставлять, и давать, и не давать.

И царица Хаят-ан-Нуфус, мать аль-Асада, написала ему письмо, в котором старалась смягчить и показать ему, что она привязана и влюблена в него, и поднимала завесу и осведомляла, что хочет его близости.

И взяв бумагу, она написала такие созвучия: «От несчастной влюблённой, печальной, разлучённой, чья юность из-за тебя скрылась и чьё мученье продлилось. Если бы я горе своё описала и ту печаль, что я испытала, и некую страсть переживала, и как плачу я и стенаю, себе сердце печальное разрывая, и как заботы мои сменяются и горести не прерываются, и как я от разлуки страдаю, с тоски и горя сгорая, – право, было бы долго в письме все это писать, и бессильны счётчики это сосчитать. Земля с небом для меня тесна стала, и на других я надеяться и рассчитывать перестала, и к смерти близка теперь я стала, и ужасы кончины испытала, и велико во мне пыланье и боль от разлуки и расставанья, и если б тоску свою я описала, на это бумаги бы недостало, и от великих бед и изнуренья я скажу такое стихотворенье:

«Коль стану описывать, какой я терплю огонь,

Недуг и любовь мою, тревогу, бессонницу,

Не хватит на всей земле ни свитков, ни перьев мне,

Чернил не останется, бумага исчезнет вся».

Потом царица Хаят-ан-Нуфус завернула эту бумагу в кусок дорогого шелка, пропитанного мускусом и шафраном, и положила с нею ленты из своих волос, которые ценностью были выше денег, а затем она завернула все это в платок и отдала это евнуху и велела ему доставить платок царю аль-Амджаду…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Двести девятнадцатая ночь

Когда же настала двести девятнадцатая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что царица отдала платок с письмом евнуху и велела ему доставить его царю альАмджаду. И этот евнух вошёл, не зная, что скрыто для него в неведомом, а знающий скрытое управляет как хочет.

И евнух, войдя к царю аль-Амджаду, поцеловал перед ним землю и подал ему письмо, передав ему поручение, и царь аль-Амджад взял платок и развернул его и увидел бумажку, которую раскрыл и прочитал, а поняв её смысл, он узнал, что у жены его отца перед глазами измена и она обманула его отца, царя Камар-аз-Замана.

И царевич разгневался великим гневом и стал порицать женщин за их дела и воскликнул: «Да проклянёт Аллах женщин-обманщиц, которым недостаёт ума и веры!» – а затем он обнажил меч и сказал евнуху: «О злой раб, и ты носишь письма, заключающие измену жены твоего господина! Клянусь Аллахом, нет в тебе добра, о чёрный по цвету и по странице твоих грехов[250], о гадкий по внешности и по гнусной природе!»

И он ударил его мечом по шее и отделил ему голову от тела. И платок с тем, что в нем было, он положил за пазуху. А потом он вошёл к своей матери и сообщил ей о том, что произошло. И стал ругать и бранить её, и сказал: «Все вы одна сквернее другой! Клянусь великим Аллахом, если бы я не боялся нарушить пристойность по отношению к моему отцу, Камар-аз-Заману, и брату, царю аль-Асаду, я бы наверное вошёл к ней и отрубил ей голову, как я отрубил голову её евнуху». И он вышел от своей матери, царицы Будур, в крайнем гневе.

А когда до царицы Хаят-ан-Нуфус дошёл слух о том, что сделал царевич с её евнухом, она стала ругать его и проклинать и задумала против него козни. А царевич альАмджад провёл эту ночь больной от гнева, огорченья и раздумья, и не были ему сладки ни еда, ни питьё, ни сон.

Когда же настало утро, его брат, царь аль-Асад, вышел и сел на престол своего отца, царя Камар-аз-Замана, чтобы судить людей (а его мать, Хаят-ан-Нуфус, сделалась больна, услышав, что царь аль-Амджад убил евнуха). И царь аль-Асад, воссев в этот день для суда, судил и был справедлив и назначал и отставлял и приказывал и запрещал и жаловал и оделял, и просидел он в помещении суда почти до захода солнца.

А царица Будур, мать царя аль-Амджада, послала за одной старухой из злокозненных старух и высказала ей то, что таилось в её сердце. И она взяла листочек, чтобы написать послание царю аль-Асаду, сыну её мужа, и посетовать на силу своей любви к нему и страсти, и написала такие созвучия: «От той, кто любовью и страстью убит, тому, чей лучше всех нрав и вид, в красоте своей превозносящемуся, изнеженностью кичащемуся, отвернувшемуся от ищущих сближения, не желающему близости тех, кто покорён в унижении, тому, кто суров и кому наскучил влюблённый, которого он измучил, – царю альАсаду, чья превосходная красота и прелесть безукоризненно чиста, чьё лицо как луна сияет, чей лоб ярко блестит и чей свет сверкает. Вот письмо моё к тому, кто от страсти моё тело размягчил и кожу с костями разлучил. Знай, что терпенье моё ослабело, и не знаю я, что мне делать; страсть и бессонница меня волнуют и терпенье и покой со мной враждуют. Печаль и бессонница меня не покидают, и страсть и любовь меня терзают, а изнурение и хворь не оставляют. Пусть душа моя тебя избавит, если убить влюблённого тебя позабавит, и пусть Аллах тебя вовек сохранит и от всякого зла оградит».

И после этих строк она написала такие стихи:

«Рассудило время, чтоб быть в тебя мне влюблённому,

О ты, чья прелесть как лик луны воссияла нам!

Красноречье ты и все прелести собрал в себе,

И в тебе одном, средь творений всех, светит блеск красот.

И согласна я, чтобы стал моим ты мучителем, —

Может, взгляд одни подарить ты мне не откажешься.

Кто умрёт, любовью к тебе убитый, лишь тот блажен;

Нету блага в том, кто любви и страсти не ведает!»

И ещё она написала такие стихи:

«О Асад, тебе, в любви сгорая, я сетую,

О, сжалься над любящей, тоскою сжигаемой.

Доколе рука любви так будет играть со мной?

Доколе бессонница и думы, и страсть и хворь?

То в море я, то стону от пламени жгучего

В душе, о мечта моя, – вот диво поистине!

Хулитель, оставь укоры! В бегстве ищи себе

От страсти спасения, из глаз проливай слезу.

Как часто в разлуке я кричал от любви: «О смерть!»

Но вопли и выкрики меня не избавили.

Хвораю в разлуке я – её мне не вынести —

Ты врач, помоги же мне в болезни чем следует.

Упрёки, хулители, оставьте и бойтесь вы,

Что может любви болезнь и вам принести конец».

Потом царица Будур пропитала листок с посланием благоухающим мускусом и завернула его в ленты из своих волос – ленты из иракского шелка с кисточками из зёрен зеленого изумруда, вышитые жемчугом и драгоценными камнями. И она вручила бумажку старухе и приказала ей отдать её царю аль-Асаду, сыну её мужа, паря Камар-аз-Замана, и старуха отправилась, чтобы ей угодить, и вошла к царю аль-Асаду в тот же час и минуту.

А когда старуха вошла, он был в одиночестве и взял от неё бумажку с тем, что в ней было, а старуха простояла некоторое время, ожидая ответа. И тогда царь альАсад прочитал бумажку и понял, что в ней заключается, а после того он завернул бумажку в ленты и положил её За пазуху. И он разгневался сильным гневом, больше которого не бывает, и стал проклинать обманщиц женщин. А потом он поднялся и, вынув меч из ножен, ударил старуху по шее и отделил ей голову от тела.

И затем он встал и пошёл и, войдя к своей матери, Хаят-ан-Нуфус, увидел, что она лежит на постели, больная после того, что с ней случилось, из-за царя аль-Амджада. И царь аль-Асад выбранил её и проклял, и вышел и встретился со своим братом, царём аль-Амджадом, и рассказал ему обо всем, что у него было с его матерью, царицей Будур. Он сказал, что убил старуху, которая принесла ему послание, и воскликнул: «Клянусь Аллахом, о брат мой, если бы я не стыдился тебя, я бы обязательно сию же минуту вошёл к ней и срубил бы ей голову с плеч».

И брат его, царь аль-Амджад, сказал ему: «Клянусь Аллахом, о брат мой, со мной случилось вчера, когда я сел на престол царства, то же, что случилось с тобой сегодня: твоя мать послала мне письмо, содержавшее такие же речи». И он рассказал ему обо всем, что у него случилось с матерью царя аль-Асада, царицей Хаят-ан-Нуфус, и сказал: «Клянусь Аллахом, о брат мой, если бы я не стыдился тебя, я бы обязательно вошёл к ней и поступил бы с ней так же, как поступил с евнухом».

И они провели остаток этой ночи, разговаривая и проклиная женщин обманщиц, и посоветовали друг другу скрывать это дело, чтобы о нем не услышал их отец, Камар-аз-Заман, и не убил бы обеих женщин. И всю эту ночь, до утра, они были озабочены.

И когда настало утро, со своим войском прибыл царь с охоты и посидел немного на престоле царства, а потом он отправился в свой дворец и отпустил эмиров идти своей дорогой. И он вошёл в свои покои и увидел, что обе его жены лежат на постели, крайне ослабевшие (а они учинили против своих сыновей хитрость и сговорились погубить их души, так как они опозорились и боялись оказаться во власти своей оплошности). И когда царь увидал их в таком положении, он спросил: «Что с вами?» – и женщины поднялись и поцеловали ему руку и рассказали ему все дело наоборот, сказавши: «Знай, о царь, что твои сыновья, которые воспитались в твоей милости, обманули тебя с твоими жёнами и заставили тебя испытать унижение».

И когда Камар-аз-Заман услышал от своих женщин Эти слова, свет стал мраком перед лицом его, и он очень разгневался, и от сильного гнева ум его улетел, и он сказал жёнам: «Разъясните мне, как это было!»

И царица Будур сказала: «Знай, о царь времени, что твой сын аль-Асад, сын Хаят-ан-Нуфус, уже несколько дней посылал ко мне и писал мне и соблазнял меня на разврат, и я удерживала его от этого, но он не переставал. И когда ты уехал, он налетел на меня, пьяный, с обнажённым мечом в руках, и ударил моего слугу и убил его, и сел мне на грудь держа меч в руках, и я побоялась, что он убьёт меня, если я стану ему противиться, как убил моего слугу, и он удовлетворил со мною своё желание насильно. И если ты не воздашь ему за меня должное, о царь, я убью себя своей рукой: нет мне нужды жить в этом мире после такого мерзкого дела!»

А Хаят-ан-Нуфус, плача и рыдая, также рассказала царю подобное тому, что рассказала его другая жена, Будур…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.