Ночь, дополняющая до ста девяноста

Когда же настала ночь, дополняющая до ста девяноста, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что царь Шахраман сказал своему сыну Камар-аз-Заману: „Имя Аллаха да будет вокруг тебя, о дитя моё. Да сохранит он твой разум от безумия! Что это за девушку, ты говоришь, я прислал к тебе сегодня ночью, а потом послал взять её от тебя перед утром? Клянусь Аллахом, дитя моё, я не ведаю об Этом деле! Заклинаю тебя Аллахом, расскажи мне: спутанные ли это грёзы, или привиделось после кушаний? Ты провёл сегодня ночь с умом, запятым мыслью о женитьбе и смущённый речами о ней, – прокляни Аллах женитьбу и час её создания, и прокляни он того, кто её посоветовал! Наверное в нет сомнения, что твоё настроение было смущено из-за брака, и ты увидел во сне, что тебя обнимает красивая девушка, а теперь уверен в душе, что видел её наяву. Все это, о дитя моё, спутанные грёзы!“

«Брось эти речи и поклянись мне Аллахом, творцом всеведущим, сокрушающим притеснителей и погубившим Хосроев[229], что ты не знаешь девушки и её местоприбывания», – сказал Камар-аз-Заман. И царь воскликнул: «Клянусь великим Аллахом, богом Мусы и Ибрахима[230], я этого не знаю, и нет у меня об этом сведений, и все это спутанные грёзы, которые ты видел во сне!» – «Я приведу тебе сравнение, которое ясно покажет тебе, что это было наяву», – сказал Камар-аз-Заман…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Сто девяносто первая ночь

Когда же настала сто девяносто первая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Камараз-Заман сказал своему отцу: „Я приведу тебе сравнение, которое ясно покажет тебе, что это было наяву. Я спрашиваю тебя: случалось ли кому-нибудь видеть во сне, что он сражается и ведёт жестокий бой, а потом пробудиться от сна и найти у себя в руке меч, вымазанный кровью?“ – „Нет, клянусь Аллахом, о дитя моё, этого не случалось“, – отвечал царь.

И тогда Камар-аз-Заман сказал своему отцу: «Я расскажу тебе, что произошло со мною.

Сегодня ночью мне привиделось, будто я пробудился от сна в полночь и нашёл девушку, которая спала подле меня, и стан её был, как мой стан, и вид её был, как мой вид, и я обнял её и повернул своей рукой, и взял её перстень и надел его себе на палец, а свой перстень я сиял и надел ей на палец. И я заснул подле неё и воздержался от неё, стыдясь тебя и боясь, что это ты послал её, чтобы испытать меня, и я подумал, что ты где-нибудь спрятался, чтобы посмотреть, что я с ней делаю. И поэтому я постыдился поцеловать её в рот, от стыда перед тобою, и мне казалось, что ты соблазняешь меня жениться.

А потом я пробудился, на рассвете, от сна и не увидел и следа девушки и не знал о ней ничего. И случилось у меня с евнухом и с везирем то, что случилось. Как же может быть это сном или ложью, когда дело с перстнем – истина? Если бы не перстень, я бы думал, что это сон, но вот её перстень у меня на маленьком пальце. Посмотри на перстень, о царь, сколько он стоит?»

И Камар-аз-Заман подал перстень своему отцу, и тот взял перстень и всмотрелся в него и повертел его, а затем он обратился к своему сыну и сказал: «В этом перстне – великое уведомление и важная весть, и поистине, то, что случилось у тебя с девушкой сегодня ночью, – затруднительное дело. Не знаю, откуда пришло к нам это незваное, и виновник всей этой смуты один лишь везирь. Заклинаю тебя Аллахом, о дитя моё, подожди, пока Аллах облегчит тебе эту горесть и принесёт тебе великое облегчение. Ведь кто-то из поэтов сказал:

Надеюсь, что, может быть, судьба повернёт узду

И благо доставит мне, – изменчиво время! —

И помощь в надеждах даст, и нужды свершит мои —

Ведь вечно случаются дела за делами.

О дитя моё, я убедился сейчас, что нет в тебе безумия, но дело твоё диковинно, и освободит тебя от него лишь Аллах великий».

«Заклинаю тебя Аллахом, о батюшка, – сказал Камар-аз-Заман, – сделай мне добро и разузнай для меня об этой девушке. Поторопись привести её, а не то я умру с тоски и никто не будет знать о моей смерти». Потом Камар-аз-Заманом овладела страсть, и, повернувшись к своему отцу, он произнёс такое двустишие:

«Когда обещание любви вашей ложно,

Влюблённого хоть во сне тогда посетите.

Сказали: «Как призраку глаза посетить его,

Когда запрещён им сон и к ним не допущен?»

А затем, произнеся эти стихи, Камар-аз-Заман обернулся к своему отцу, смиренно и огорчённо, и пролил слезы и произнёс такие стихи…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Сто девяносто вторая ночь

Когда же настала сто девяносто вторая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Камараз-Заман, сказав своему отцу эти стихи, стал плакать, сетовать и вздыхать из глубины пораненного сердца и произнёс ещё такие стихи:

«Страшитесь очей её – волшебна ведь сила их,

И тем не спастись уже, кто стрелами глаз сражён.

Не будьте обмануты речей её нежностью:

Поистине, пылкость их умы опьяняет нам.

О нежная! Если бы щекой коснулась роз она,

Заплакала бы, и дождь лился бы из глаз её.

И если бы ветерок во сне пролетел над ней»

Летя, он всегда бы нёс её благовония.

Скорбят ожерелия, что пояс звенит её,

Когда онемел браслет на каждой из рук её.

Захочет браслет ножной серьгу лобызать её —

И все в ней сокрытое предстанет очам любви,

Меня за любовь хулят, не зная прощения,

Что пользы от глаз, когда они не прозорливы?

Хулитель, позор тебе, ты несправедлив ко мне!

Все взоры склоняет вниз краса газеленочка».

А когда он кончил говорить стихи, везирь сказал царю: «О царь века и времени, до каких пор будешь ты сидеть подле твоего сына, удалившись от войск? Быть может, нарушится порядок в твоём царстве, так как ты удалился от вельмож царства. Разумный, когда на его теле разнообразные раны, должен лечить опаснейшую из них, и, по моему мнению, тебе следует перевести твоего сына отсюда во дворец, выходящий на море, и ты будешь удаляться туда к своему сыну. А для дивана и для выезда ты назначишь во всякую неделю два дня – четверг и понедельник, и станут входить к тебе в эти дни эмиры, везири, придворные и вельможи царства, и остальные воины и подданные, чтобы изложить тебе свои дела, и ты будешь исполнять их нужды, судить их, брать и отдавать, и приказывать и запрещать. А остаток недели ты будешь подле твоего сына Камар-аз-Замана и останешься в этом положении, пока Аллах не пошлёт тебе и ему облегчения. О царь, берегись превратностей времени и ударов случая, разумный всегда настороже. А как хороши слова поэта:

Доволен ты днями был, пока хорошо жилось,

И зла не страшился ты, судьбой приносимого,

Ночами ты был храним и дал обмануть себя,

Но часто, хоть ночь ясна, случается смутное.

О люди, пусть будет тот, кому благосклонный рок

Лишь помощь оказывал, всегда осторожен!»

Услышав от везиря эти слова, царь счёл их правильным и полезным для себя советом, и они произвели на него впечатление. Он испугался, что нарушится порядок в его царстве, и в тот же час и минуту поднялся и приказал перевести своего сына из этого места во дворец, выходящий на море.

А этот дворец был посреди моря, и туда проходили по мосткам шириной в двадцать локтей. Вокруг дворца шли окна, выходившие на море, и пол в нем был выстлан разноцветным мрамором, а потолок был покрыт разными прекраснейшими маслами и разрисован золотом и лазурью.

И Камар-аз-Заману постлали во дворце роскошную шёлковую подстилку и вышитые ковры, а стены в нем покрыли избранной парчой и опустили занавески, окаймлённые жемчугами. И Камар-аз-Замана посадили там на ложе из можжевельника, украшенное жемчугами и драгоценностями, и Камар-аз-Заман сел на это ложе, но только от постоянных дум о девушке и любви к ней у него изменился цвет лица, и его тело исхудало, и перестал он есть, пить и спать и сделался точно больной, который двадцать лет болен.

И его отец сидел у его изголовья и печалился о нем великой печалью, и каждый понедельник и четверг царь давал разрешения эмирам, придворным, наместникам, вельможам царства, воинам и подданным входить в этот дворец, и они входили и исполняли обязанности службы и оставались подле него до конца дня, а затем уходили своей дорогой. А царь приходил к своему сыну в тот покой и не расставался с ним ни ночью, ни днём и проводил таким образом дни и ночи.

Вот что было с Камар-аз-Заманом, сыном царя Шахрамана. Что же касается царевны Будур, дочери царя аль-Гайюра, владыки островов и семи дворцов, то когда джинны принесли её и положили на её постель, она продолжала спать, пока не взошла заря. И тогда она проснулась от сна и седа прямо и повернулась направо и налево, но не увидела юноши, который был в её объятиях, и сердце её взволновалось, и ум покинул её.

И она закричала великим криком, и проснулись все её невольницы, няньки и управительницы и вошли к ней, и старшая из них подошла к царевне и сказала: «О госпожа моя, что такое тебя постигло?» И Будур ответила ей: «О скверная старуха, где мой возлюбленный, прекрасный юноша, который спал сегодня ночью у меня в объятиях? Расскажи мне, куда он ушёл».

И когда управительница услышала от неё эти слова, свет стал мраком перед лицом её, и она испугалась гнева царевны великим страхом. «О госпожа моя Будур, что Это за гадкие речи?» – спросила она. И Ситт Будур воскликнула: «О скверная старуха, где мой возлюбленный, красивый юноша, со светлым лицом, изящным станом, чёрными глазами и сходящимися бровями, который спал подле меня сегодня ночью, с вечера и пока не приблизился восход солнца?» – «Клянусь Аллахом, – ответила управительница, – я не видела ни юноши, ни кого другого. Ради Аллаха, о госпожа, не шути таких шуток, выходящих за предел, – не то потому, что гибнут наши души. Может быть, эта шутка дойдёт до твоего отца, и кто тогда вызволит нас из его рук…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Сто девяносто третья ночь

Когда же настала сто девяносто третья ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что управительница сказала госпоже Будур: „Ради Аллаха, о госпожа, не шути таких шуток, выходящих за предел, – может быть, эта шутка дойдёт до твоего отца, и кто тогда вызволит нас из его рук?“ Но царевна Будур сказала ей: „Юноша ночевал подле меня сегодня ночью, и он лучше всех людей лицом“, а управительница воскликнула: „Да сохранит Аллах твой разум! Никто не ночевал подле тебя сегодня ночью“.

И тогда Будур взглянула на свою руку и нашла у себя на пальце перстень Камар-аз-Замана, а своего перстня не нашла. «Горе тебе, проклятая женщина, – сказала она управительнице, – ты лжёшь мне и говоришь, что никто не ночевал у меня, и клянёшься мне Аллахом впустую?» И управительница ответила: «Клянусь Аллахом, я тебе не лгала и не клялась впустую!» А Ситт Будур разгневалась на неё и, вынув меч, бывший подле, ударила им управительницу и убила её. И тогда евнухи, невольницы и рабыни закричали на царевну и пошли к её отцу и осведомили его о том, что с ней.

И царь в тот же час и минуту пришёл к своей дочери Ситт Будур и спросил её: «О дочь моя, что с тобой случилось?» – а она отвечала: «О батюшка, где тот юноша, что спал со мною сегодня ночью?» И разум улетел у неё из головы, и она стала ворочать глазами направо и налево, а потом разорвала на себе одежду до подола. И когда её отец увидал такие поступки, он велел девушкам схватить царевну. И её схватили и заковали и надели на шею железную цепь и привязали её у окна и оставили её.

Вот что было с царевной Будур. Что же касается её отца, царя аль-Гайюра, то, когда он увидел, что случилось с его дочерью Ситт Будур, мир стал для него тесен, так как он любил её, и стало на душе у него тяжело.

И тогда он позвал врачей и звездочётов и обладателей перьев[231]и сказал им: «Кто исцелит мою дочь от того, что с нею, я женю того на ней и отдам ему половину моего царства, а тому, кто подойдёт к ней и не исцелит её, я отрублю голову и повешу её на воротах дворца».

И всякому, кто входил к царевне и не исцелял её, царь рубил голову и вешал её на воротах дворца, пока не отрезали из-за неё головы сорока человекам из врачей и не распяли сорок человек звездочётов. И все люди отступились от неё, и все врачи оказались бессильными её вылечить. И дело её стало трудным для людей наук и обладателей перьев.

А затем Ситт Будур, когда увеличились её волненье и страсть и измучили её любовь и безумие, пролила слезы и сказала такие стихи:

«Любовь к тебе, о месяц, – мой обидчик,

И мысль о тебе во мраке ночном – мучитель.

И ночью лежу, а в рёбрах моих – как пламя,

Что жаром своим на адский огонь похоже.

Испытана я чрезмерных страстей гореньем,

И стало теперь мученье от них мне карой. —

Потом вздохнула и произнесла ещё:

Привет мой возлюбленным во всех обиталищах,

И подлинно, я стремлюсь в жилище любимых.

Привет мой вам – не привет того, кто прощается,

Шлю много приветов я – все больше и больше.

И правда, люблю я вас и вашу страну люблю,

Но я от того далёк, чего я желаю».

А когда Ситт Будур кончила говорить эти стихи, она стала плакать, пока у неё не заболели глаза и щеки её не побледнели, и она провела в таком положении три года.

А у неё был молочный брат по имени Марэуван, который уехал в дальние страны и не был с нею все это время. И он любил её любовью более сильной, чем братская любовь, и, приехав, вошёл к своей матери и спросил про свою сестру Ситт Будур, и мать сказала ему: «О дитя моё, твою сестру постигло безумие, и прошло три года, как на шее у неё железная цепь, и все врачи и мудрецы бессильны излечить её».

И, услышав это, Марзуван воскликнул: «Мне обязательно нужно войти к ней: может быть, я узнаю, что с нею, и смогу её вылечить!» И когда мать Марзувана услыхала его слова, она сказала: «Ты непременно должен к ней войти, но дай срок до завтра, и я как-нибудь ухитрюсь устроить твоё дело».

Потом его мать пешком отправилась во дворец Ситт Будур и встретилась с евнухом, поставленным у ворот, и дала ему подарок и сказала: «У меня есть дочь, которая воспиталась с госпожой Будур, и я выдала её замуж, а когда с твоей госпожой случилось то, что случилось, сердце моей дочери привязалось к ней. И я хочу от твоей милости, чтобы моя дочка на минутку пришла к ней, посмотреть на неё, а потом она вернётся туда, откуда пришла, и никто о ней не узнает». И евнух отвечал: «Это возможно не иначе, как ночью. После того, как султан придёт посмотреть на свою дочь, приходи и ты с твоей дочкой».

И старуха повелевала евнуху руку и ушла к себе домой и подождала до вечера следующего дня. И когда время настало, она поднялась в тот же час и минуту и, взяв своего сына Марзувана, одела его в платье из женских одежд, а потом она вложила его руку в свою и повела его во дворец. И ока до тех пор шла с ним, пока не привела его к евнуху, после ухода султана от его дочери. И когда евнух увидал старуху, он поднялся на ноги и сказал ей: «Входи и не сиди долго!»

И старуха вошла со своим сыном, и Марзуван увидал Ситт Будур в таком состоянии и поздоровался с нею, после того как мать сняла с него женские одежды. И Марзуван вынул книги, которые были с ним, и зажёг свечу и прочёл несколько заклинаний.

И тогда Ситт Будур посмотрела на него и узнала его и сказала: «О брат мой, ты уезжал и вести от тебя прекратились». – «Верно, – отвечал Марзуван, – но Аллах благополучно привёл меня назад. И я хотел уехать второй раз, но удержали меня от этого лишь те вести, которые я про тебя услышал. Моё сердце сгорело из-за тебя, и я к тебе пришёл в надежде, что, может быть, я тебя освобожу от того, что с тобою случилось». – «О брат мой, – сказала Будур, – ты думаешь, то, что меня постигло, безумие?» – «Да», – отвечал Марзуван. И Будур сказала: «Нет, клянусь Аллахом! А дело таково, как сказал поэт:

Сказали: «Безумен ты от страсти к возлюбленным».

Сказал я: «Жить в радости дано лишь безумным».

Очнуться влюблённые не могут уж никогда,

К безумным же изредка приходит припадок.

Безумен я! Дайте мне того, кто мой отнял ум,

И если безумие пройдёт, не корите».

И тут Марзуван понял, что она влюблена, и сказал ей: «Расскажи мне твою историю и то, что тебя постигло. Может быть, в моих силах сделать что-нибудь, в чем будет твоё освобождение…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.