Ночь, дополняющая до ста восьмидесяти

Когда же настала ночь, дополняющая до ста восьмидесяти, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что ифритка Маймуна сказала ифриту Дахнашу: „Я уверена, что не найдётся подобного моему возлюбленному в этих землях. Сумасшедший ты, что ли, что сравниваешь свою возлюбленную с моим возлюбленным?“ – „Заклинаю тебя Аллахом, госпожа, полети со мной и посмотри на мою возлюбленную, а я вернусь с тобою и посмотрю на твоего возлюбленного“, – сказал ей Дахнаш.

И Маймуна воскликнула: «Обязательно, о проклятый, ты ведь коварный черт! Но я полечу с тобой и ты полетишь со мной только с каким-нибудь залогом и с условием, что, если твоя возлюбленная, которую ты любишь и превозносишь сверх меры, окажется лучше моего возлюбленного, о котором я говорила и которого я люблю и превозношу, – этот залог будет тебе против меня. Но если окажется лучше мой возлюбленный, – залог будет мне против тебя».

«О госпожа, – отвечал ей ифрит Дахнаш, – я принимаю от тебя это условие и согласен на него. Отправимся со мною на острова». – «Нет! Место, где мой возлюбленный, ближе, чем место твоей возлюбленной, – сказала Маймуна. – Вот он, под нами. Спустись со мною, чтобы посмотреть на моего возлюбленного, а потом мы отправимся к твоей возлюбленной».

И Дахнаш сказал: «Внимание и повиновение!» – а затем они спустились вниз и сошли в круглое помещение, которое было в башне. И Маймуна остановила Дахнаша возле ложа и, протянув руку, подняла шёлковое покрывало с лица Камар-аз-Замана, сына царя Шахрамана, и лицо его заблистало, засверкало, засветилось и засияло. И Маймуна взглянула на него и в тот же час и минуту обернулась к Дахнашу и воскликнула: «Смотри, о проклятый, и не будь безобразнейшим из безумцев! Мы – женщины, и он для нас искушение».[221]И Дахнаш посмотрел на юношу и некоторое время его разглядывал, а потом он покачал головой и сказал Маймуне: «Клянусь Аллахом, госпожа, тебе простительно, но против тебя остаётся ещё нечто другое: положение женщины не таково, как положение мужчины. Клянусь Аллахом, поистине твой возлюбленный более всех тварей сходен с моей возлюбленной по красоте и прелести, блеску и совершенству, и оба они как будто вместе вылиты в форме красоты».

И когда Маймуна услышала от Дахнаша эти слова, свет стал мраком пред лицом её, и она ударила его крылом по голове крепким ударом, который едва не порешил его, так он был силён. А затем она воскликнула: «Клянусь светом лика его величия, ты сейчас же отправишься, о проклятый, и возьмёшь твою возлюбленную, которую ты любишь, и быстро принесёшь её в это место, чтобы мы свели их обоих и посмотрели бы на них, когда они будут спать вместе, близко друг от друга. И тогда нам станет ясно, который из них красивее и прекраснее другого. А если ты, о проклятый, сейчас же не сделаешь того, что я тебе приказываю, я сожгу тебя моим огнём, и закидаю тебя искрами, и разорву тебя на куски, и разбросаю в пустынях, и сделаю тебя назиданием для оседлого и путешествующего». – «О госпожа, – сказал Дахнаш, – я обязан сделать это для тебя, но я знаю, что моя возлюбленная красивее и усладигельнее».

После этого ифрит Дахнаш полетел, в тот же час и минуту, и Маймуна полетела с ним, чтобы стеречь его, и они скрылись на некоторое время, а потом оба прилетели, неся ту девушку.

А на ней была венецианская рубашка, тонкая, с двумя Золотыми каёмками, и была она украшена диковинными вышивками, а по краям рукавов были написаны такие стихи:

Три вещи мешают ей прийти посетить наш дом

(Страшны соглядатаи и злые завистники):

Сиянье чела её, и звон драгоценностей,

И амбры прекрасный дух, что в складках сокрыт её.

Пусть скроет чело совсем она рукавом своим

И снимет уборы все, но как же ей с потом быть?

И Дахнаш с Маймуном до тех пор несли эту девушку, пока не опустили её и не положили рядом с юношей Камар-аз-Заманом…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Сто восемьдесят первая ночь

Когда же настала сто восемьдесят первая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что ифрит Дахнаш и ифритка Маймуна до тех пор несли царевну Будур, пока не опустились и не положили её рядом с юношей Камар-аз-Заманом на ложе. И они открыли их лица, и оба более всех людей походили друг на друга, и были они словно двойники или несравненные брат и сестра, и служили искушением для богобоязненных, как сказал о них ясно говорящий поэт:

О сердце, одного красавца не любя,

Теряя разум в ласках и мольбах пред ним;

Полюби красавцев ты всех зараз – и увидишь ты:

Коль уйдёт один, так другой придёт тотчас к тебе.

А другой сказал:

Глаза мои видели, что двое лежат в пыли,

Хотел бы я, чтоб они на веки легли мои.

И Дахнаш с Маймуном стали смотреть на них, и Дахнаш воскликнул: «Клянусь Аллахом, хорошо, о госпожа! Моя любимая красивей!» – «Нет, мой возлюбленный красивей! – сказала Маймуна. – Горе тебе, Дахнаш, ты слеп глазами и сердцем и не отличаешь тощего от жирного. Разве сокроется истина? Не видишь ты, как он красив и прелестен, строен и соразмерен? Горе тебе, послушай, что я скажу о моем возлюбленном, и если ты искренно любишь ту, в кого ты влюблён, скажи про неё то, что я скажу о моем любимом».

И Маймуна поцеловала Камар-аз-Замана меж глаз многими поцелуями и произнесла такую касыду[222].

«Что за дело мне до хулителя, что бранит тебя?

Как утешиться, когда ветка ты, вечно гибкая?

Насурьмлён твой глаз, колдовство своё навевает он,

И любви узритской[223]исхода нет, когда смотрит он.

Как турчанки очи: творят они с сердцем раненым

Даже большее, чем отточенный и блестящий меч.

Бремя тяжкое на меня взвалила любви она,

Но, поистине, чтоб носить рубаху, я слишком слаб.

Моя страсть к тебе, как и знаешь ты, и любовь к тебе

В меня вложена, а любовь к другому – притворство лишь,

Но имей я сердце такое же, как твоя душа,

Я бы не был тонок и худ теперь, как твой гибкий стан,

О луна небес! Всею прелестью и красой её

В описаниях наградить должно средь других людей.

Все хулители говорили мне: «Кто такая та,

О ком плачешь ты?» – и ответил я: «Опишите!» – им.

О жестокость сердца, ты мягкости от боков её

Научиться можешь, и, может быть, станешь мягче ты»

О эмир, суров красоты надсмотрщик – глаза твои,

И привратник-бровь справедливости не желает знать.

Лгут сказавшие, что красоты все Юсуф[224]взял себе —

Сколько Юсуфов в красоте твоей заключается!

Я для джиннов страшен, коль встречу их, но когда с тобой

Повстречаюсь я, то трепещет сердце и страшно мне»

И стараюсь я от тебя уйти, опасаясь глаз

Соглядатаев, но доколе мне принуждать себя?

Черны локоны и чело его красотой блестит,

И прекрасны очи, и стан его прям и гибок так».

И, услышав стихи Маймуны о её возлюбленном, Дахнаш пришёл в великий восторг и до крайности удивился…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Сто восемьдесят вторая ночь

Когда же настала сто восемьдесят вторая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда ифрит Дахнаш услышал стихи Маймуны, он затрясся от великого восторга и воскликнул: „Поистине, ты хорошо сказала о том, кого ты любишь и прекрасно описала его, и я тоже обязательно не пожалею стараний и, как могу, скажу что-нибудь о моей возлюбленной“.

Потом Дахнаш подошёл к девушке Будур, поцеловал её меж глаз и, посмотрев на Маймуну и на Будур, свою возлюбленную, произнёс такую касыду (а он сам себя не сознавал):

«За любовь к прекрасной хулят меня и бранят они —

Ошибаются, по неведенью ошибаются!

Подари сближенье влюблённому! Ведь поистине,

Если вкусит он расставание, так погибнет он.

Поражён слезами, влюбившись, я, и силён их ток,

И как будто кровь из-под век моих изливается.

Не дивись тому, что испытывал я в любви своей,

Но дивись тому, что был узнан я, когда скрылись вы.

Да лишусь любви я, коль скверное я задумаю!

Пусть любовь наскучит, иль будет сердце неискренно! —

И ещё слова поэта:

Опустел их стан и жилища их в долине,

И повержен я, и элодей мой удалился.

Я пьян вином любви моей, и пляшет

В глазах слеза под песнь вожака верблюдов.

Я стремлюсь к счастью и близости, и уверен я,

Что блаженство я лишь в Будур найду счастливой.

Не знаю я, на что из трех стану сетовать,

Перечислю я, вот послушай, я считаю:

На глаза её меченосные иль на стаи её,

Что копьё несёт, иль кудрей её кольчугу.

Она молвила (а я спрашивал о ней всякого,

Кого встречу я из кочевых и оседлых):

«Я в душе твоей, так направь же взор в её сторону

И найдёшь меня», – и ответил я: «Где дух мой?»

Услышав от Дахнаша эти стихи, Маймуна сказала: «Отлично, о Дахнаш, но кто из этих двух лучше?» – «Моя возлюбленная Будур лучше, чем твой возлюбленный», – ответил Дахнаш. И Маймуна воскликнула: «Ты лжёшь, проклятый! Нет, мой возлюбленный лучше, чем твоя возлюбленная!» – «Моя возлюбленная лучше», – сказал Дахнаш. И они до тех пор возражали друг другу словами, пока Маймуна не закричала на Дахнаша и не захотела броситься на него.

И Дахнаш смирился перед нею и смягчил свои речи и сказал: «Пусть не будет тяжела для тебя истина! Прекратим твои и мои речи: каждый из нас свидетельствует, что его возлюбленный лучше, и оба мы отворачиваемся от слов другого. Нам нужен кто-нибудь, кто установит между нами решение, и мы положимся на то, что он скажет». – «Я согласна на это», – сказала Маймуна.

А затем она ударила рукой об землю, и оттуда появился ифрит – кривой, горбатый и шелудивый, с глазами, прорезанными на лице вдоль, а на голове у него было семь рогов и четыре пряди волос, которые спускались до пяток. Его руки были как вилы, ноги как мачты, и у него были ногти как когти льва и копыта как у дикого осла. И когда этот ифрит появился и увидал Маймуну, он поцеловал перед ней землю, а потом встал, заложив руки за спину, и спросил: «Что тебе нужно, о госпожа, о дочь царя?» – «О Кашкаш, – сказала она, – я хочу, чтобы ты рассудил меня с этим проклятым Дахнашем».

И затем она рассказала ему всю историю, с начала до конца, и тогда ифрит Кашкаш посмотрел на лицо этого юноши и на лицо той девушки и увидел, что они спят обнявшись и каждый из них положил руку под шею другого, и они сходны по красоте и одинаковы в прелести. И марид Кашкаш посмотрел на них и подивился их красоте и прелести, и, продлив свои взгляды на юношу и девушку, обернулся к Маймуне и произнёс такие стихи:

«Посещай любимых, и пусть бранят завистники —

Ведь против страсти помочь не может завистливый,

И Аллах не создал прекраснее в мире зрелища,

Чем влюблённые, что в одной постели лежат вдвоём.

Обнялись они, и покров согласия объемлет их,

А подушку им заменяют плечи и кисти рун»

И когда сердца заключат с любовью союз навек —

По холодному люди бьют железу, узнай, тогда,

И когда дружит хоть один с тобой, он прекрасный друг:

Проводи же жизнь ты с подобным другом и счастлив будь.

О хулящие за любовь влюблённых, возможно ли

Исправление тех, у кого душа испорчена?

О владыка мой, милосердый бог, дай нам свидеться

Перед кончиною хоть на день один, на единственный!»

Потом ифрит Кашкаш обратился к Маймуне и Дахнашу и сказал им: «Клянусь Аллахом, если вы хотите истины, то я скажу, что оба они равны по красоте, прелести, блеску и совершенству, и отличить их можно только по полу – мужскому и женскому. Но у меня есть другой способ: разбудим одного из них так, чтобы другой не знал, и тот, кто загорится любовью к своему соседу, будет ниже его по красоте и прелести». – «Это мнение правильное!» – воскликнула Маймуна, а Дахнаш сказал:

«Я согласен на это!»

И тогда Дахнаш принял образ блохи и укусил Камар-аз-Замана, и тот вскочил со сна, испуганный…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Сто восемьдесят третья ночь

Когда же настала сто восемьдесят третья ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Дахнаш принял образ блохи и укусил Камар-аз-Захана, и тот вскочил со сна испуганный и стал драть ногтями укушенное место на шее, – так сильно оно горело. Он повернулся на бок и увидел, что ктото лежит с ним рядом, и дыхание его ароматнее благоухающего мускуса, а тело его мягче масла, и изумился Этому до пределов изумления.

И, поднявшись, он сел прямо и взглянул на то существо, которое лежало с ним рядом, и оказалось, что это девушка, точно бесподобная жемчужина или воздвигнутый купол, со станом как буква алиф[225], высокая ростом и выдающейся грудью и румяными щеками, как сказал про неё поэт:

Четыре здесь для того только собраны,

Чтоб сердце моё изранить и кровь пролить

Свет лба её и мрак ночи кудрей её,

И розы щёк, и сиянье улыбки уст,

А вот слова другого:

Являет луну и гнётся она, как ива,

Газелью глядит, а дышит как будто амброй.

И будто горе любит моё сердце

И в час разлуки с ним соединится.

И Камар-аз-Заман увидел Ситт Будур, дочь царя альГайюра, и увидел её красоту и прелесть, когда она спала рядом с ним, и увидел на ней венецианскую рубашку (а девушка была без шальвар) и на голове её – платок, обшитый золотой каймой и унизанный дорогими камнями, а в ушах её – пару колец, светивших как звезды, и на шее – ожерелье из бесподобных жемчужин, которых не может иметь ни один царь. И он посмотрел на неё глазами, и ум его был ошеломлён.

И зашевелился в нем природный жар, и Аллах послал на него охоту к соитию, и юноша воскликнул про себя: «Что захотел Аллах, то будет, а чего не хочет он, того не будет!» А потом он протянул руку к девушке и, повернув её, распустил ворот её рубахи, и явилось ему её тело, и он увидел её груди, подобные двум шкатулкам из слоновой кости, и любовь его к ней ещё увеличилась, и он почувствовал к ней великое желание.

И Камар-аз-Заман начал будить девушку, но она не просыпалась, так как Дахнаш отяжелил её сон. И тогда Камар-аз-Заман принялся трясти её и шевелить, говоря: «О любимая, проснись и посмотри, кто я, – я Камар-азЗаман!» Но девушка не пробудилась и не шевельнула головой.

И тогда Камар-аз-Заман подумал о ней некоторое время и сказал про себя: «Если моё спасенье правильно, то это та девушка, на которой мой родитель хочет меня женить, а прошло уже три года, как я отказываюсь от этого. Если хочет этого Аллах, когда придёт утро, я скажу отцу: „Жени меня на ней, чтобы я ею насладился, и все тут…“

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.