Повесть о царе Шахрамате, сыне его Камар-аз-Замане и царевне Будур (ночи 170—249)

Ночь, дополняющая до ста семидесяти

Когда же настала ночь, дополняющая до ста семидесяти, Шахразада сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что был в древние времена и минувшие века и столетия царь, которого звали царь Шахраман. И был он обладателем большого войска и челяди и слуг, но только велики сделались его годы, и кости его размякли, и не было послано ему ребёнка.

И он размышлял про себя и печалился и беспокоился и пожаловался на это одному из своих везирей и сказал: «Я боюсь, что, когда умру, царство погибнет, так как я не найду среди моих потомков кого-нибудь, чтобы управлять им после меня». И тот везирь отвечал ему: «Быть может, Аллах совершит впоследствии нечто; положись же на Аллаха, о царь, и взмолись к нему».

И царь поднялся, совершил омовение и молитву в два раката и воззвал к великому Аллаху с правдивым намерением, а потом он призвал свою жену на ложе и познал её в это же время, и она зачала от него, по могуществу Аллаха великого.

А когда завершились её месяцы, она родила дитя мужского пола, подобное луне в ночь полнолуния, и царь назвал его Камар-аз-Заманом[210]и обрадовался ему до крайней степени. И он кликнул клич, чтобы город украсили, и город был украшен семь дней, и стучали в барабаны и били в литавры. А младенцу царь назначил кормилиц и нянек, и воспитывался он в величии и неге, пока не прожил пятнадцать лет. И он превосходил всех красотою и прелестью и стройностью стана и соразмерностью, и отец любил его и не мог с ним расстаться ни ночью, ни днём.

И отец мальчика пожаловался одному из своих везирей на великую любовь свою к сыну и сказал: «О везирь, поистине я боюсь, что дитя моё, Камар-аз-Замана, постигнут удары судьбы и случайности, и хочу я женить его в течение моей жизни». – «Знай, о царь, – ответил ему везирь, – что жениться значит проявить благородство нрава, и правильно будет, чтобы ты женил твоего сына, пока ты жив, раньше, чем сделаешь его султаном».

И тогда царь Шахраман воскликнул: «Ко мне моего сына Камар-аз-Замана!» И тот явился, склонив голову к земле от смущения перед своим отцом. И отец сказал ему: «О Камар-аз-Заман, я хочу тебя женить и порадоваться на тебя, пока я жив», – а юноша ответил: «О батюшка, знай, что нет у меня охоты к браку и душа моя не склонна к женщинам, так как я нашёл много книг и рассуждений об их коварстве и вероломстве. И поэт сказал:

А коли вы спросите о жёнах, то истинно

Я в женских делах премудр и опытен буду.

И если седа глава у мужа иль мало средств,

Не будет тогда ему в любви их удела.

А другой сказал:

Не слушайся женщин – вот покорность прекрасная,

Несчастлив тот юноша, что жёнам узду вручил:

Мешают они ему в достоинствах высшим стать,

Хотя бы стремился он к науке лет тысячу».

А окончив свои стихи, он сказал: «О батюшка, брак – нечто такое, чего я не сделаю никогда, хотя бы пришлось мне испить чашу гибели».

И когда султан Шахраман услышал от своего сына такие слова, свет стал мраком перед лицом его, и он сильно огорчился…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Сто семьдесят первая ночь

Когда же настала сто семьдесят первая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда царь Шахраман услышал от своего сына такие слова, свет стал мраком перед лицом его, и он огорчился, что его сын Камар-аз-Заман не послушался, когда он посоветовал ему жениться. Но из-за сильной любви к сыну он не пожелал повторить ему эти речи и гневить его, а, напротив, проявил заботливость и оказал ему уважение и всяческую ласку, которой можно привлечь любовь к сердцу. А при всем этом Камар-аз-Заман каждый день становился все более красив, прелестен, изящен и изнежен.

И царь Шахраман прождал целый год и увидел, что тот сделался совершенен по красноречию и прелести, и люди теряли из-за него честь. Все веющие ветры разносили его милости, и стал он в своей красоте искушением для влюблённых и по своему совершенству – цветущим садом для тоскующих. Его речи были нежны, и лицо его смущало полную луну, и был он строен станом, соразмерен, изящен и изнежен, как будто он ветвь ивы или трость бамбука. Его щека заменяла розу и анемон, а стан его – ветку ивы, и черты его были изящны, как сказал о нем говоривший:

Явился он, и сказали: «Хвала творцу!»

Прославлен тот, кем он создан столь стройным был»

Прекрасными всеми всюду владеет он,

И все они покоряться должны ему,

Слюна его жидким мёдом нам кажется,

Нанизанный ряд жемчужин – в устах его.

Все прелести он присвоил один себе

И всех людей красотою ума лишил.

Начертано красотою вдоль щёк его:

«Свидетель я, – нет красавца опричь его».

А когда Камар-аз-Заману исполнился ещё один год, его отец призвал его к себе и сказал ему; «О дитя моё, не выслушаешь ли ты меня?» И Камар-аз-Заман пал на Землю перед своим отцом из почтительного страха перед ним, и устыдился и воскликнул: «О батюшка, как мне тебя не выслушать, когда Аллах мне велел тебе повиноваться и не быть ослушником?»

«О дитя моё, – сказал ему тогда царь Шахраман, – Знай, что я хочу тебя женить и порадоваться на тебя при жизни и сделать тебя султаном в моем царстве прежде моей смерти».

И когда Камар-аз-Заман услышал это от своего отца, он ненадолго потупил голову, а потом поднял её и сказал: «О батюшка, такое я не сделаю никогда, хотя бы пришлось мне испить чашу гибели. Я знаю и уверен, что великий Аллах вменил мне в обязанность повиноваться тебе, но, ради Аллаха, прошу тебя, не принуждай меня к браку и не думай, что я женюсь когда-либо в моей жизни, так как я читал книги древних и недавно живших и осведомлён о том, какие их постигли от женщин искушения, бедствия и беспредельные козни, и о том, что рассказывают про их хитрости. А как прекрасны слова поэта:

Распутницей кто обманут,

Тому не видать свободы,

Хоть тысячу он построит

Покрытых железом замков.

Ведь строить их бесполезно,

И крепости не помогут,

И женщины всех обманут —

Далёких так же, как близких,

Они себе красят пальцы

И в косы вплетают ленты

И веки чернят сурьмою,

И пьём из-за них мы горесть,

А как прекрасны слова другого:

Право, женщины, если даже звать к воздержанию их, —

Кости мёртвые, что растерзаны хищным ястребом.

Ночью речи их и все тайны их тебе отданы,

А наутро ноги и руки их не твои уже.

Точно хан[211]они, где ночуешь ты, а с зарёй – в пути,

И не знаешь ты, кто ночует в нем, когда нет тебя».

Услышав от своего сына Камар-аз-Замана эти слова и поняв эти нанизанные стихи, царь Шахраман не дал ему ответа вследствие своей крайней любви к нему и оказал ему ещё большую милость и уважение.

И собрание разошлось в тот же час, и, после того как собрание было распущено, царь позвал своего везиря и уединился с ним и сказал ему: «О везирь, поведай мне, как мне поступить с моим сыном Камар-аз-Заманом, как женить его…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Сто семьдесят вторая ночь

Когда же настала сто семьдесят вторая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что царь потребовал к себе везиря и уединился с ним и сказал ему: „О везирь, скажи мне, как мне поступить с моим сыном Камар-аз-Заманом. Я спросил у тебя совета насчёт его брака, и это ты мне посоветовал его женить, прежде чем я сделаю его султаном. Я говорил с сыном о браке много раз, но он не согласился со мною; посоветуй же мне теперь, о везирь, что мне делать?“ – „О царь, – ответил везирь, – потерпи ещё год, а потом, когда ты захочешь заговорить с твоим сыном об этом деле, не говори тайком, но заведи с ним речь в день суда, когда все везири и эмиры будут присутствовать и все войска будут стоять тут же. И когда эти люди соберутся, пошли в ту минуту за твоим сыном Камар-аз-Заманом и вели ему явиться, а когда он явится, скажи ему о женитьбе в присутствии везирей и вельмож и обладателей власти. Он обязательно устыдится и не сможет тебе противоречить в их присутствии“.

Услышав от своего везиря эти слова, царь Шахраман обрадовался великою радостью и счёл правильным его мнение и наградил его великолепным платьем. И царь Шахраман не говорил со своим сыном Камар-аз-Заманом год о женитьбе. И с каждым днём из дней, что проходили над ним, юноша становился все более красив, прекрасен, блестящ и совершенен, и достиг он возраста близкого к двадцати годам, и Аллах облачил его в одежду прелести и увенчал его венцом совершенства. И око его околдовывало сильнее, чем Харут[212], а игра его взора больше сбивала с пути, чем Тагут[213]. Его щеки сияли румянцем, и веки издевались над острорежущим, а белизна его лба говорила о блестящей луне, и чернота волос была подобна мрачной ночи. Его стан был тоньше летучей паутинки, а бедра тяжелее песчаного холма; вид его боков возбуждал горесть, и стан его сетовал на тяжесть бёдер, и прелести его смущали род людской, как сказал о нем кто-то из поэтов в таких стихах:

Я щекой его и улыбкой уст поклянусь тебе

И стрелами глаз, оперёнными его чарами»

Клянусь мягкостью я боков его, остриём очей,

Белизной чела и волос его чернотой клянусь.

И бровями теми, что сон прогнали с очей моих,

Мною властвуя запрещением и велением,

И ланиты розой и миртой нежной пушка его,

И улыбкой уст и жемчужин рядом во рту его,

И изгибом шеи и дивным станом клянусь его,

Что взрастил гранатов плоды своих на груди его,

Клянусь бёдрами, что дрожат всегда, коль он движется,

Иль спокоен он, клянусь нежностью я боков его;

Шелковистой кожей и живостью я клянусь его,

И красою всей, что присвоена целиком ему,

И рукой его, вечно щедрою, и правдивостью

Языка его, и хорошим родом, и знатностью.

Я клянусь, что мускус, дознаться коль, – аромат его,

И дыханьем амбры нам веет ветер из уст его.

Точно так же солнце светящее не сравнится с ним,

И сочту я месяц обрезком малым ногтей его».

И затем царь Шахраман слушал речи везиря ещё год, пока не случился день праздника…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Сто семьдесят третья ночь

Когда же настала сто семьдесят третья ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что царь Шахраман послушался совета везиря и ждал ещё год, пока не случился день праздника. И пришёл день суда, и зал собраний царя наполнился тогда эмирами, везирями, вельможами царства и воинами и людьми власти, а затем царь послал За своим сыном Камар-аз-Заманом, и тот, явившись, три раза поцеловал землю меж рук своего отца и встал перед ним, заложив руки за спину.

И его отец сказал ему: «Знай, о дитя моё, что я послал за тобой и велел тебе на сей раз явиться в это собрание, где присутствуют перед нами все вельможи царства, только для того, чтобы дать тебе одно приказание, насчёт которого ты мне не прекословь. А именно: ты женишься, ибо я желаю женить тебя на дочери какого-нибудь царя и порадоваться на тебя прежде моей смерти».

Услышав это от своего отца, Камар-аз-Заман опустил ненадолго голову к земле, а затем поднял голову к отцу, и его охватили в эту минуту безумие юности и глупость молодости, и он воскликнул: «Что до меня, то я никогда не женюсь, хотя бы мне пришлось испить чаши гибели, а что касается тебя, то ты старец великий по годам, но малый по уму! Разве ты не спрашивал меня о браке раньше сегодняшнего дня уже дважды, кроме этого раза, а я не соглашался на это?»

Потом Камар-аз-Заман разъединил руки, заложенные за спину, и засучил перед своим отцом рукава до локтей, будучи гневен, и сказал своему отцу много слов, и сердце его волновалось, и его отец смутился, и ему стало стыдно, так как это случилось перед вельможами его царства и воинами, присутствовавшими на празднике. А потом царя Шахрамана охватила ярость царей, и он закричал на своего сына, так что устрашил его, и крикнул невольникам, которые были перед ним, и сказал им: «Схватите его!»

И невольники побежали к царевичу, обгоняя друг друга, и схватили его и поставили перед его отцом, и тот приказал скрутить ему руки, и Камар-аз-Замана скрутили и поставили перед царём, и он поник головой от страха и ужаса, и его лоб и лицо покрылись жемчугом испарины, и сильное смущение и стыд охватили его.

И тогда отец стал бранить и ругать его и воскликнул: «Горе тебе, о дитя прелюбодеяния и питомец бесстыдства! Как может быть таким твой ответ мне перед моей стражей и воинами! Но тебя ещё до сих пор никто не проучил…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.