Глава четвертая. Профессиональные инструменты

Каким образом шантажист создает «туман» в отношениях? Как ему удается манипулировать нами так, что мы забываем о собственных интересах и подчиняемся стереотипу поведения «требование — прессинг — уступка»?

Это можно увидеть, если ближе познакомиться с методами, которые использует эмоциональный шантажист, то есть с его профессиональными инструментами.

Эти методы — по отдельности или в сочетании — усиливают одну или несколько составляющих «тумана», увеличивая тем самым давление шантажиста; поэтому когда мы уступаем его требованиям, то испытываем облегчение. Они также помогают шантажисту оправдывать собственные действия как для себя, так и для нас. Этот аспект особенно важен, потому что делает шантаж необходимым и приемлемым или даже благородным средством. Подобно родителям, наказывающим ребенка, приговаривая: «Это для твоей же пользы», шантажист умеет давать искусные рациональные объяснения, чтобы убедить жертву в том, что эмоциональный шантаж ей полезен.

Профессиональные инструменты неизменно применяются в бесконечных вариантах эмоционального шантажа; все шантажисты, независимо от их типа, пользуются одним или несколькими методами.

Демагогия

Шантажисты полагают, что конфликты возникают из-за наших заблуждений и неуравновешенности, а себя считают мудрыми людьми, действующими из благих побуждений. Если говорить упрощенно, мы — плохие парни, а они хорошие. В политике процесс просеивания событий через сито «плохие парни — хорошие парни» называется «спином», то есть работой с потенциально демагогической информацией, поэтому эмоциональные шантажисты — это настоящие политтехнологи, искусные мастера создавать нимб вокруг собственных характеров и мотивов, а наши подвергать сомнению или даже забрызгивать грязью.

Политтехнолог

Однажды мне позвонила женщина по имени Маргарет, которая рассказала, что испытывает серьезные трудности в браке и хотела бы узнать, можно ли спасти его. Мы договорились о встрече, и когда она вошла, я была поражена ее обаянием и грациозными манерами. Маргарет было около сорока, пять лет после развода она прожила в одиночестве, прежде чем познакомилась с новым мужем в церковной группе для одиноких людей, которую они оба посещали. После короткого, но интенсивного ухаживания Маргарет и Кэл поженились. Когда она пришла ко мне на прием, они прожили уже около года.

Я сбита с толку и подавлена. Мне нужен ответ, кто из нас прав — я или он. Я думала, что на этот раз мне повезло. Кэл — привлекательный мужчина, добившийся в жизни успеха, и я считала его добрым и заботливым. Тот факт, что мы познакомились в церкви, важен для меня, потому что он означал, что у нас одинаковые ценности и убеждения. Можете представить мое возмущение, когда через восемь месяцев после свадьбы он заявляет, что хочет, чтобы я с ним приняла участие в групповом сексе. Оказывается, он занимается им несколько лет. Сказал, что любит меня так сильно, что хочет разделить его со мной.

Я заявила, что никогда не стану участвовать в этом: у меня вызвала отвращение сама мысль о групповом сексе, а он был откровенно потрясен. Кэл сказал, что ему всегда нравилась моя чувственность, поэтому он хотел познакомить меня с тем, что действительно обогатило бы мою жизнь. Сказал, что знал, чем рискует, заводя разговор о групповом сексе, но его желание делить со мной все служит лишь доказательством его любви. А если я буду делать это вместе с ним, то докажу ему свою любовь.

Когда я наотрез отказалась, он по-настоящему обиделся и немного рассердился. Сказал, что ошибся во мне. Он думал, что у меня либеральные взгляды, что я открытая и любящая женщина, и не догадывался, что я ханжа и пуританка. Сказал, что полюбил совсем не такого человека. А потом вонзил нож по самую рукоятку — сказал, что, если я откажусь, у него достаточно прежних подружек, которые не будут возражать.

Как все политтехнологи, Кэл интерпретировал свои желания в безупречных позитивных терминах, а сопротивление Маргарет описывал темными негативными тонами. Таким образом шантажисты дают понять, что они обязаны выиграть, потому что в результате их победы мы станем более любящими, более открытыми, более зрелыми. Это якобы делается для нашей же пользы. В то же время — иногда самым вежливым образом — они называют нас эгоистичными, скованными, незрелыми, глупыми, неблагодарными, слабыми. Любое сопротивление с нашей стороны в толковании шантажиста превращается из наших потребностей в наши недостатки.

Кэл даже предположил, что был введен в заблуждение или обманут прежним поведением Маргарет. Но она может изменить его мнение, если согласится и докажет, что она открытая, чувственная женщина, какой он хотел ее видеть.

Ярлыки, заводящие в тупик

Я сосредоточиваю ваше внимание на ярлыках, которые Кэл приклеил Маргарет, потому что в демагогии широко используются качественные прилагательные: позитивные — для описания шантажиста и уступчивой жертвы, и негативные — для сопротивляющегося человека. Кэл объяснил отличия между ним и Маргарет как показатель того, что с ней что-то неладно, а затем использовал ярлыки, которые подкрепили его точку зрения. Такой подход дезориентирует. Ярлыки шантажистов настолько отличаются от естественных для нас, что скоро мы перестаем доверять своим ярлыкам и начинаем усваивать позицию шантажиста, касающуюся нашего восприятия, характера, достоинств, привлекательности и ценностей. Мы попадаем в густой «туман» самого худшего качества. Вот что рассказала Маргарет,

Я не могла понять, как Кэл может так отличаться от человека, за которого я вышла замуж. Как я могла так ошибаться? Я не верила самой себе. Самым рациональным образом он преподнес это так, будто я заставила его предположить, что буду участвовать с ним в групповом сексе, и продолжал утверждать, что он принесет нам пользу как семейной паре. Мне легче было думать, что, возможно, я чего-то недопонимаю и если приму идею Кэла о групповом сексе, он мне покажется великолепным. Может, я действительно пуританка. Может, я действительно немного ханжа. Может, я его просто не понимаю. Я начала думать, что со мной что-то неладно, поэтому я делаю из мухи слона.

Маргарет была уверена, что для нее лично и для брака групповой секс не может быть полезным, но по мере того, как Кэл продолжал настаивать, она стала сомневаться в самой себе. Если демагогическое воздействие эффективно, оно заставляет сомневаться в собственной правоте и искажает взаимоотношения между нами и шантажистом. Мы верим демагогии, потому что считаем своих друзей, любовников, начальников и членов семьи хорошими людьми, неспособными на зло, бесчувственное поведение и притеснения. Нам хочется доверять окружающим, а не признаваться в том, что они манипулируют нами, приклеивая ярлыки, которые заставляют нас чего-то стыдиться или чувствовать себя в чем-то неполноценными.

Маргарет честно старалась логически подогнать ситуацию под свои представления семейной жизни с Кэлом. Наверное, ей нужно что-то понять, и тогда требования Кэла покажутся ей приемлемыми. Но если ее сомнения были обоснованы, что она сможет сказать о своем браке и о своем муже? Эти вопросы ее пугали, и на каком-то этапе Маргарет не хотелось на них отвечать. Она отказывалась признавать, что в нем ошиблась. Гораздо легче было принять версию действительности, которую предлагал ей Кэл, чем смотреть в глаза истинной точке зрения о нем и их браке.

Кэл, заставив Маргарет сомневаться в себе самой, одновременно давил на ее обязанности. В его интерпретации обязанность Маргарет как жены заключалась в участии в групповом сексе вместе с ним. Представьте удивление и чувство беззащитности Маргарет, когда он угрожал заменить ее прежними подружками, которые согласились бы на его «разумное» предложение.

К сожалению, Маргарет сдалась.

Не могу поверить, что уступила его давлению и согласилась попробовать, поскольку групповой секс для него значил так много. Мне очень стыдно. Мне было до смерти противно. Я чувствую себя грязной, злой и ужасно подавленной.

«Туман» был настолько плотным, что Маргарет заблудилась в нем. Неудивительно, что она поступила так, как никогда не позволила бы себе в других обстоятельствах.

Как сделать нас «плохими»

Кроме искажения восприятия, многие шантажисты усиливают прессинг своих жертв, вызывая сомнение в их качествах, мотивах и достоинствах. Этот тип демагогической тактики широко используется в семейных конфликтах, особенно когда родители стремятся сохранить контроль над своими детьми. Любовь и уважение к шантажисту приравниваются к полному подчинению, и если тот его не добивается, то представляет текущее положение дел как предательство. Рефрен шантажиста, который повторяется во множестве вариантов, звучит так: «Ты делаешь это только для того, чтобы расстроить меня. Тебе безразличны мои чувства».

Когда Джош полюбил Бет и начал думать о межрелигиозном браке, он понимал, что родители будут огорчены, но не мог даже предвидеть полномасштабное наступление, которое предпринял отец, чтобы добиться его повиновения.

Я не мог поверить тому, что говорил отец. Можно подумать, что я возглавил заговор с целью разрушить ему жизнь. Почему я его мучаю? Почему вонзаю кинжал в сердце? Я мгновенно превратился из хорошего сына в паршивую овцу в семье.

Джош уже несколько лет жил отдельно, но, как и большинство людей, постоянно слышащих слова родителей: «Ты меня обидел» или «Ты меня огорчил», он очень остро воспринимал упреки.

Такие слова, исходящие от близких людей, удерживаются в памяти, влияя на внутренний компас, которым мы руководствуемся в жизни, и на наше чувство уважения к себе. Разумеется, нас могут называть бессердечными, никчемными или эгоистичными в любых взаимоотношениях, но такие ярлыки особенно трудно выдержать, если они приклеиваются родителями, которых в течение долгого времени мы считали кладезем мудрости и справедливости. Родители, использующие демагогию во время формирования молодого человека, могут уничтожить его уверенность в себе быстрее, чем кто-либо иной.

Обвинения в неполноценности

Некоторые шантажисты утверждают, что мы сопротивляемся им только потому, что в чем-то ущербны. В психотерапии это называется патологизацией, и, хотя я очень не люблю использовать психиатрическую лексику, термин патологизация наиболее полно описывает это явление. Слово «патология» происходит от греческого pathos, которое означает страдание или сильное переживание, однако современное значение этого слова — «болезнь». Патологизация — это способ заставить нас казаться больными, если мы не соглашаемся с требованиями шантажистов. Они обвиняют нас в том, что мы невротики, извращенцы или истерики. И что самое неприятное, пользуясь нашим доверием, они собирают все несчастливые события, которые пережили вместе с нами, и кидают их нам в лицо, чтобы доказать, что мы допустили такое, потому что являемся эмоциональными калеками.

Поскольку обвинения в неполноценности со стороны шантажиста могут нанести сокрушающий удар по уверенности в себе и чувству самости, это особенно болезненный (и эффективный) инструмент.

Любовь по требованию

Обвинения в неполноценности часто звучат в любовных отношениях, когда существует дисбаланс желаний. Один человек хочет больше, чем другой: больше любви, больше времени, больше внимания, больше преданности, но когда он этого не получает, то стремится поставить под сомнение нашу способность любить. Большинство из нас готовы на многое, чтобы доказать, что любят и любимы, поэтому распространенным является заблуждение, что: «Если кто-то меня любит, я тоже должен его любить, иначе со мной что-то не так».

Мой клиент Роджер, сценарист в возрасте около тридцати лет, столкнулся с ураганом обвинений в неполноценности, когда решил получить некоторую степень независимости в отношениях с Эллис, актрисой, с которой познакомился на курсах реабилитации 8 месяцев назад.

У меня ощущение, что Эллис предана мне больше, чем все остальные, с кем я был знаком. Необыкновенно приятно было проводить с ней время сразу после того, как мы познакомились. Они приходила, садилась на край постели и читала черновики моих сценариев, восхищаясь ими. Казалось, что она ценит мою работу, любит ее и меня. Мне она очень нравилась. Эллис видела все мои фильмы, она веселая, она эффектная и считает, что мы созданы друг для друга.

Но всего после пары месяцев Эллис стала настаивать, чтобы мы жили вместе. Она говорила, как здорово, что мы нашли друг друга, и будто бы всегда знала, что это поможет нам изменить свою жизнь. Все, что мне было нужно, — это перестать сопротивляться и позволить Господу направить нас к созданию прекрасных отношений. Она сказала, что понимает, как мне трудно это сделать, потому что в прошлом году я пережил трудный развод, ноя должен смотреть в лицо своим страхам, а не бежать от них. Звучало здорово, но казалось, что все происходит слишком быстро.

Эллис и Роджер проводили много времени, обсуждая программу реабилитации, которую проходили, поддерживая друг друга. Но Эллис нравилось играть роль психотерапевта, особенно когда Роджер рассказывал о своем страхе, что их отношения развиваются слишком быстро. Даже на этой ранней стадии Эллис имела склонность определять колебания партнера как остаточное невротическое поведение бывшего алкоголика, хотя он не пил одиннадцать лет. А Роджер принимал ее замечания близко к сердцу. Несмотря на не покидающее его ощущение, что он с головой увяз в отношениях с Эллис, он решил, что она, возможно, права. Он разрешил ей переехать к нему.

Она была уверена в нашем будущем и рвалась к нему, а я старался делать по одному шагу за один раз. Но если кто-то так сильно любит, тебе кажется, что он выделяет огромный поток энергии, и этот поток захлестнул меня. Надо признаться, что первое время я был немного напряжен, но старался с этим справиться. Однако в течение последних двух месяцев она стала заводить разговор о ребенке. Эллис 35 лет, и ей очень хочется иметь ребенка. Она говорит, что расписываться не обязательно и что это будет идеальная возможность выразить свою любовь и творческие способности. Читала мне детские книжки и рисовала детские картинки, чтобы определить, на кого будет похож ребенок. Это уже слишком. Не уверен, что хочу прожить с ней остаток жизни или быть чьим-то отцом. Мне требуется пространство, чтобы работать и писать.

Не то чтобы я ее не любил, она мне казалась прекрасной женщиной, но мне нужно было привести в порядок мысли. Не уверен, что мои чувства такие же сильные, как ее, поэтому я сказал, что мне хочется некоторое время пожить одному, чтобы все обдумать.

Сопротивление Роджера вызвало яростную реакцию Эллис.

Она сказала что-то вроде: «Я боюсь за тебя, когда ты так говоришь. Утверждал, что любишь меня, но из того, что только что сказал, я поняла: ты — бессовестный лжец. Я знаю, что ты боишься приблизиться ко мне после того бардака, в который превратил свой последний брак, но думала, что тебе лучше жить реальной жизнью, а не прошлой. Знаю, что я энергичный человек, но считала, что и ты такой же. Наверное, на тебя нельзя злиться, а можно только пожалеть. Ты слишком боишься жизни, чтобы хоть раз испытать любовь. Чувствуешь себя в безопасности только со своими сказками-сценариями. Взгляни в лицо фактам: всю свою жизнь останешься таким же непьющим алкоголиком, как и твой волокита-отец».

Нервно рассмеявшись, Роджер продолжил:

Все время думаю об этом и спрашиваю себя, а не права ли она. Я трудно вхожу в отношения. Может быть, я просто не знаю, как жить с человеком, который меня любит.

Я сказала Роджеру, что он упустил из виду нечто, о чем забывают многие люди: нет ничего ненормального в том, что один человек меньше нуждается в партнере, чем партнер в нем. Как и большинство шантажистов, использующих обвинения в неполноценности, Эллис злоупотребляла словом «любовь». Почти все ее действия были продиктованы зависимостью, безысходностью и желанием полностью владеть Роджером. Ни одно из этих действий нельзя ассоциировать со зрелой любовью. Но для нее прессинг оправдывался всепоглощающей любовью к партнеру, и если он не мог понять Эллис, единственным устраивающим ее объяснением были какие-то ужасные отклонения в его психике.

Реагируя на требования Роджера о большей независимости, Эллис использовала тактику, на которую рассчитывают многие шантажисты: она бросила ему в лицо неприятные факты о нем и его семье, в которых ранее признался Роджер. Он рассказал ей о своем отце, который перестал пить, но стал заядлым донжуаном. Эллис знала, что ее партнер, как и многие из нас, испытывает сильный страх быть похожим на отца. Секреты, страхи и тайные признания, которыми мы делимся с шантажистом, становятся удобным оружием в случае конфликта. Болезненные жизненные события — развод, тяжба по поводу детей, аборт, — рассказанные нами в интимные моменты, используются как доказательства нашей неуравновешенности. Для Роджера «доказательства» Эллис, что его с трудом доставшийся трезвый образ жизни не был полноценным, стали источником тревоги.

Эмоциональные шантажисты часто обвиняют нас в неспособности любить или сохранять дружеские отношения просто потому, что мы не хотим той близости с любовниками или друзьями, которой они от нас требуют. Этот тип обвинений в неполноценности является уязвимым местом многих из нас, особенно если мы рассматриваем интимные отношения как лакмусовую бумажку и реакцию на свое психическое здоровье. Хотя шантажисты, мягко говоря, преувеличивают, когда заявляют, что отношения не удались потому, что мы больны или ущербны, такие утверждения бьют прямо в цель и часто эффективны.

«В чем моя неполноценность?»

Не все шантажисты, использующие обвинения в неполноценности, приклеивают ярлык больного. Этим инструментом можно работать более утонченно. Моя клиентка Кэтрин обратилась ко мне за помощью после того, как поссорилась со своим психотерапевтом.

Я готовилась к получению степени магистра и работала бухгалтером, поэтому излишне тревожилась. К тому же недавно от меня ушел парень, я была огорчена и пыталась понять почему. Решила пойти к психотерапевту по имени Ронда, которую так хвалила моя подруга Лейни.

В Ронде с самого начала было что-то отталкивающее, но я подумала, что для того, чтобы привыкнуть к новому типу отношений, понадобится время. Мне показалось, что она меня постоянно поддразнивает. Ее любимым методом воздействия на меня были вырезки из газет об успешных женщинах, которые она мне подсовывала в начале сеанса для «вдохновения». Это чрезвычайно унижало меня. Она как бы хотела этим сказать: «Вот какой ты должна быть, но никогда не станешь, если не будешь слушаться меня».

Ронда все время подталкивала меня, чтобы я записалась в одну из ее психотерапевтических групп, но мне это было неинтересно. Может быть, она была и права в том, что групповая терапия принесла бы мне пользу, но, Боже мой, я столько времени потратила на подготовку к экзаменам, что у меня его не оставалось ни на что, кроме работы. Ронда поняла это по-своему. Сказала, что я упрямая и своевольная, поэтому в жизни меня ожидают проблемы.

Обвинение в неполноценности действует особенно эффективно, если исходит от авторитетной фигуры — врача, преподавателя, адвоката или психотерапевта. Наши отношения с этими людьми всегда основаны на доверии, мы наделяем профессионалов мудростью, чего подчас некоторые из них вовсе не заслуживают. Мы предполагаем, что они будут относиться к нам честно и открыто. Однако все мы знакомы с профессионалами, которые считают, что лицензия на практику автоматически делает их мнения и поступки безупречными.

По ее тону, жестам и отношению мне было ясно, что она мной недовольна, что представлялось ужасным. Я боялась, что она накричит на меня, и это стало бы окончательным подтверждением: со мной не все в порядке. В конце концов, именно психотерапевт судит, что правильно, а что неправильно, поэтому если он тебя не любит или недоволен тобой, значит, действительно что-то неладно. Кроме того, я всегда боялась гнева и грубостей. А если на тебя сердится человек, обладающий авторитетом, впечатление усиливается в десять раз.

«Люди, обладающие авторитетом», такие как Ронда, высокомерно дают понять, что с ними нельзя спорить. Они утверждают, что действуют в наших интересах, но если мы им сопротивляемся, то это для них служит доказательством того, насколько мы упрямые, малоинформированные или неуверенные в себе люди. Экспертами могут быть только они, даже когда дело касается глубочайших знаний собственного Я, и нам не позволено сомневаться в их советах или толкованиях ситуации.

Опасные секреты

Во многих семьях скрывают «стыдные» секреты издевательств над ребенком, наличие алкоголизма, психических заболеваний или случаев самоубийств, о них по молчаливому согласию предпочитают умалчивать и никогда не обсуждать. Но если какой-нибудь член семьи нарушает заведенный порядок и перестает хранить секреты и отрицать факты, к нему приклеивают ярлык ненормального или разрушителя семьи только за то, что он осмелился обсуждать запрещенные темы. Я часто наблюдала этот тип поведения, когда специализировалась на работе со взрослыми, подвергшимися в детстве физическому и/или сексуальному надругательству. По мере того как мои пациенты выздоравливали, им хотелось (или было необходимо) обсудить свои переживания, однако некоторые семьи жестко сопротивлялись тому, чтобы они нарушали молчание.

Аксиомой является тот факт, что чем хуже обстановка в семье, тем сильнее члены семьи сопротивляются возвращению к нормальной жизни. В адрес осмелившегося нарушить запрет звучат угрозы изгнания, наказания, возмездия и общего презрения, которые могут сокрушить решимость человека, а его смелые попытки выздороветь клеймятся как эгоистичные, ненужные и вредные.

Роберта, 30-летняя служащая телемаркетинговой компании, до сих пор страдает от повреждений шеи и костей, которые в детстве ей нанес отец. Мы познакомились в больнице, где я работала и куда она была направлена с диагнозом «депрессия». С самого начала она рассказала, что больше не может скрывать царящей в семье жестокости.

Когда Роберта стала разбираться в событиях своего детства, она обратилась за подтверждением к матери, но вместо понимания, на которое надеялась, встретила обвинения в неполноценности.

Я обратилась к матери по поводу событий шестимесячной давности и сообщила ей, что обнаружила последствия избиений. Но она не захотела меня слушать. Сказала, что можно подумать, будто отец меня отправил на тот свет. А я спросила: «Помнишь, когда он схватил меня за волосы, раскрутил и швырнул на землю?»

Мать посмотрела на меня, как будто я свалилась с Луны, и сказала: «О Боже, откуда ты все это берешь? От своих докторов? Тебе что, промывали здесь мозги?» А я ответила: «Мама, ведь ты стояла в дверях, когда он меня бил, и все видела». Она вышла из себя. Не смогла этого вынести. Закричала, что я все придумываю и, по ее мнению, просто сошла с ума. Как я могла говорить такое о своем отце? Сказала, что не будет разговаривать со мной, пока меня не вылечат и мне не нужно будет так бессовестно лгать. Это было поразительно.

Мать Роберты нашла воспоминания дочери настолько опасными, что сочла необходимым не только все отрицать, но и настаивать, чтобы дочь сама отвергла их; мать угрожала разорвать все отношения, если Роберта не прекратит огорчать семью. Стремление к выздоровлению — такое, например, как совершенно нормальные попытки Роберты раскрыть и обсудить все, что с ней происходило, — часто выдается остальными членами семьи за вымысел, преувеличение и больное воображение, приобретая при этом чуть ли не зловещий оттенок. Может наступить момент, когда нам отчаянно хочется раскрыть правду о том, что с нами случилось, это требует решительности, подготовки и поддержки, чтобы отразить обвинения в неполноценности, которые идут рука об руку с постоянными издевательствами и серьезными проблемами в семье.

Обвинения в неполноценности нацелены на ту область нашего сознания, которую трудно защитить. Нам легче справиться с критикой своих навыков и поступков, потому что мы окружены надежной внешней оценкой наших действий. Но если шантажист утверждает, что мы психически ущербны, то можем принять его мнение за рациональную обратную связь, поскольку знаем, что не всегда объективны в отношении самих себя. Многим становится страшно за свои действия. Шантажисты, обвиняющие нас в неполноценности, рассчитывают именно на это.

Как и демагогия, обвинение в неполноценности лишает нас уверенности в собственных воспоминаниях, своем разуме и характере. Но при патологизации ставки еще выше. Этот инструмент заставляет нас сомневаться в собственном рассудке.

Привлечение союзников

Когда попытка шантажа в одиночку не удается, многие из эмоциональных шантажистов призывают подкрепление. Они приводят на помощь других людей — членов семьи, друзей, священников, — чтобы добиться своего и доказать свою правоту. Таким образом шантажисты удваивают и утраивают свои силы. Они привлекают всех, кого любит и уважает их жертва, и та чувствует себя подавленной перед лицом численного превосходства.

Вскоре после того как я начала работать с Робертой, однажды вечером мне довелось познакомиться с этим инструментом шантажа. Отец и мать Роберты пришли на сеанс семейной психологической консультации с ее братом и двумя сестрами, которые горели желанием продемонстрировать свою солидарность с родителями. Когда я спросила, как они относятся к желанию Роберты открыто рассказать об издевательствах отца, все тут же сплотились. Родственники посмотрели друг на друга, и наконец старший брат Эл начал говорить:

Мама позвала меня и попросила прийти сюда и рассказать вам правду о том, что происходит. У нас хорошая семья, и Роберта просто хочет разрушить ее. Посмотрите на нее — она не вылезает из больниц из-за депрессии, попыток самоубийства… Меня не удивит, если она слышит голоса или что-то вроде этого.

Он улыбнулся, оглядел родственников, и сестры кивнули.

У нее всегда были серьезные проблемы. Мы хотим помочь ей, но не можем позволить, чтобы она рассказывала про нас всякие ужасные истории об издевательствах. Она все придумала, а многие ей верят. Нам просто нужно восстановить наше доброе имя и убедиться, что Роберта получает необходимую помощь.

Роберте было и ранее достаточно тяжело настаивать на своем, поскольку мать все отрицала, а теперь перед ней встала еще более трудная задача. Ей противостояла уже целая семья, желавшая, чтобы она не говорила лишнего. Такое настойчивое психологическое давление дает «предателю» понять, что его примут обратно в лоно семьи, если только он будет молчать, чтобы все могли вернуться к стереотипу поведения, которое, несмотря на свое разрушительное действие, было знакомым, а потому удобным для всех.

Подтягивание свежих сил

Моя клиентка Мэри, администратор больницы, с которой мы познакомились в предыдущей главе, — еще один пример такого сплочения сил. Когда она обнаружила, что муж ей неверен, и сказала, что хочет уйти от него, он постарался сделать все, чтобы она изменила решение; в том числе привлек своих родственников.

Он убедился, что угрозы, очарование и все то, что раньше действовало в его пользу, больше не работает, поэтому подтянул «тяжелую артиллерию» — своих родителей. Мне очень нравились его родители. Отец тоже был врачом; мать его обладала чуткой душой, она прекрасно ко мне относилась с того дня, как мы познакомились. Поэтому, когда позвонил отец Джея и предложил собраться на семейный совет в их доме, я почувствовала, что обязана дать им эту возможность.

Как только я вошла в дом, то сразу поняла, что совершила ошибку. Джей приехал к ним раньше и, видимо, говорил о том, как неблагоразумно я себя веду. Как они могли объективно судить о своем мальчике и насколько справедливы были бы ко мне?

Опасения Мэри были обоснованы. Родители Джея не могли объективно разобраться в ситуации, поэтому неудивительно то, что случилось затем.

Больше часа они говорили, каким испытаниям может подвергаться брак и что при первых признаках трудностей нельзя пасовать. Они сказали, что Джей уже согласился проводить больше времени дома и меньше — на работе, и что мы должны разрешить это небольшое недоразумение. В дальнейшем, если я перестану употреблять слово «развод», о нем никто никогда не узнает. Они спросили, хочу ли я взять на свою совесть разбитую семью, особенно зная, как Джей меня любит. Сказали, что не могут видеть, как он страдает, и что я еще не представляю себе, какой удар наношу детям. Как я могу сделать несчастными стольких людей, когда муж: так много сил отдает, чтобы обеспечить мне будущее?

Когда я спросила, сообщил ли Джей им, что он мне изменяет, то по их реакции поняла: нет. Им стало неловко, и я подумала: может быть, они немного лучше поймут, почему я несчастлива с их сыном. Потом его отец сказал самую невероятную вещь: «Это не причина, чтобы разбивать семью! Семья — это главное. Нельзя ее бросать при первых же трудностях. Подумай о детях — наших внуках». Было очень обидно!

Теперь вместо одного человека руки Мэри выкручивали уже трое. Ей пришлось призвать на помощь все внутренние ресурсы, чтобы противостоять им. Слова Джея из уст людей, которых она любила и которым доверяла, звучали еще весомее.

Призыв к авторитетам

Когда друзья и семья не являются достаточной поддержкой для шантажиста, он обращается к авторитетам, например, к Библии или другим — внешним — источникам знания. Такая форма прессинга может звучать просто: «Мой психотерапевт говорит, что ты злая и циничная», или «На курсах нам говорили, что…», или «Наша милая Абби сказала, что…».

Человеческая мудрость действует на нас по-разному, но мы можем рассчитывать, что шантажист будет настаивать, выдергивая из контекста отдельные цитаты, комментарии и поучения различных источников, чтобы доказать, что на свете существует только одна правда, и эта правда — его.

Негативные сравнения

«Почему ты не можешь быть, как…» Эти шесть слов несут мощный эмоциональный заряд, который направлен на наше чувство сомнения в себе, страх не соответствовать нужным требованиям. Шантажисты часто приводят пример другого человека — идеал, до которого нам далеко. Этот человек легко выполнил бы требования шантажиста, так почему же мы не можем этого сделать?

«Посмотри на свою сестру — она готова помочь нам в бизнесе».

«У Фрэнка, похоже, нет никаких трудностей со сдачей задания в срок. Почему бы вам не поучиться у него?»

«Мона не оставила мужа, когда у них появились неприятности».

Негативные сравнения заставляют нас чувствовать свою неадекватность. Мы не такие хорошие, не такие преданные, не такие трудолюбивые, как тот-то и тот-то, и поэтому сразу ощущаем тревогу и свою вину. Такую тревогу, что готовы уступить шантажисту, чтобы доказать, что он в нас ошибается.

Мать моей клиентки Ли, брокера на фондовой бирже, является специалистом высшего класса по негативным сравнениям, поэтому Ли на протяжении многих лет ощущала ее давление.

Когда умер отец, мама оказалась совсем беззащитной. Всю ее жизнь о ней заботились мужчины, а когда отца не стало, то она обратилась за помощью ко мне.

Я быстро обнаружила, что должна проводить с ней уйму времени, найти адвоката, бухгалтера и Продолжать помогать ей во многих вещах, которые она легко могла бы сделать сама.

Но мама хорошо умеет разыгрывать из себя беззащитное существо, и я немедленно попалась на ее уловку. Весь смысл в том, что за это я должна была получить ее любовь и одобрение. Однако в действительности такую женщину, как она, обрадовать невозможно. Поэтому бухгалтер, естественно, брал с нее слишком много, от адвоката пользы не было, а я оказалась преступницей, потому что не пообедала с ней, так как уже пообещала сыну с ним позаниматься.

Если то, что я делала, ей не нравилось (а так случалось почти всегда), то слышались упреки. И всякий раз, когда я пыталась отдалиться, она ставила в пример мою двоюродную сестру Каролину. Очень скоро зазвучали такие слова: «Каролина хочет проводить со мной все свое время. Посмотри, как она относится ко мне — лучше, чем моя собственная дочь». Интересно, понимала ли она, как мне было больно от этих слов и какой виноватой я себя чувствовала? В конце концов, я проводила с мамой гораздо больше времени, чем хотела, только для того, чтобы она не сравнивала меня с Каролиной.

Нам кажется, что человек, с которым нас сравнивают, получает всю необходимую нам любовь и все одобрение. Естественно, что чувство состязательности заставляет нас быстро реагировать. Для Ли негативные сравнения не могли прекратиться, а она сама никогда не смогла бы заработать одобрение матери.

Опасный прессинг

На рабочем месте негативные сравнения создают нездоровую атмосферу, как в семье, вызывая чувство зависти и состязательности. Часто начальник, играющий роль главы семьи, поощряет «родственное соперничество», и мы должны соответствовать устанавливаемым стандартам — нередко слишком высоким.

Когда моя клиентка Ким впервые пришла ко мне на прием, она находилась под интенсивным давлением начальника, который для «мотивации» использовал негативные сравнения. Ким — а ей было немного за тридцать — наняли вместо легендарного редактора журнала, Миранды, которая должна была уйти на пенсию.

Я достаточно опытный работник, у меня есть много неплохих идей. Я хорошо работаю с авторами, и мне нравится мое дело. Но начальник давит на меня больше, чем на всех остальных, и постоянно сравнивает с Мирандой. Похоже, я никогда не смогу работать достаточно эффективно. Если я планирую на неделю четыре встречи, начальник говорит примерно так: «Это здорово. Миранда обычно назначала от девяти до десяти встреч за неделю». Если я говорю, что мне нужно уйти вовремя, а не сидеть на работе обычные 10–11 часов, то он жалуется, что без Миранды о деловой этике ему скоро придется совсем забыть. Она была известна тем, что практически жила на работе.

По-моему, Миранда — гениальный человек, но она пила как сапожник, не имела семьи и жила только работой. Беда в том, что мне приходится с ней соревноваться, а у меня своя жизнь. Мне нужно проводить время с детьми и мужем, но начальник всегда хочет, чтобы я делала еще больше, и когда он говорит, что я могу быть как Миранда, если возьмусь еще за один проект, то попадаюсь на этот крючок. Если я не делаю, что он хочет, то не оправдываю его надежды. А потом он говорит, что я могла бы стать такой же звездой, как она, если возьмусь за дополнительную работу, как хочет он. Говорит, что я не должна думать о такой работе как о дополнительной, а обязана воспринимать ее как гарантию занятости.

Семья сходит сума, потому что я никогда не бываю дома. Я устаю. От того, что много сижу за компьютером, у меня начинают болеть руки и шея. И что хуже всего, я начинаю сомневаться в собственных способностях. Ноя чувствую, что должна соответствовать стандартам Миранды или вроде того и что не успокоюсь, пока не добьюсь этого.

Когда мы думаем о прессинге на рабочем месте, то прежде всего обращаем внимание на очевидное — угрозу увольнения. Однако в рабочем коллективе могут развиваться те же чувства и отношения, что и в семье, поскольку в этом случае в действие вступает подобная динамика отношений. Такие факторы, как состязательность, зависть, родственное соперничество и стремление завоевать расположение авторитетов, могут довести до пределов наших возможностей. Опасность в том, что, пытаясь соответствовать высоким стандартам, установленным человеком с совершенно иными нуждами, способностями и при других обстоятельствах, мы ради работы жертвуем семьей, интересами, даже здоровьем.

Вначале мы предельно четко устанавливаем для себя, за