Глава 23. Гордость и падение

Первая неделя августа

Неделей позже, когда я входила в кабинет, туда ворвался, протиснувшись мимо меня, караульный. Я болезненно поморщилась: несмотря на ежедневные занятия йогой, моим ранам требовалось время, чтобы окончательно затянуться.

— Свинья! — выкрикнул караульный.

— Что-о? — прорычал в ответ комендант.

— То есть… Свинья, господин! — Что?

— Свинья! Большая свинья, господин…

— Какая ещё свинья?

— Огромная, господин! Прямо на крыльце. Мы не можем её прогнать.

— Чёрт побери, караульный, если вы не можете справиться даже со свиньёй…

— Но она очень большая!

— Если она такая уж большая, — усмехнулся комендант, — попросите помощи у пристава — пусть он выйдет и займётся ею, как… как он привык.

— Комендант опасливо покосился в мою сторону.

Караульный нерешительно топтался на месте, открывая и закрывая рот.

— Но… господин, — наконец, решился он, — пристав уже там… на месте инцидента.

— Тогда… в таком случае скажите ему, что… ну, вы понимаете… короче, пускай действует! — Комендант принял важный вид и снова посмотрел на меня. Однако караульный всё не унимался.

— Но это невозможно, господин! Видите ли, пристав… понимаете, он…

Он сжёг свою дубинку, господин. — Он смущённо оглянулся через плечо, проверяя, не слышит ли пристав. По-видимому, тот и без дубинки умел отлично расправляться с теми, кому не хватает ума держать язык за зубами.

— Да будь оно всё проклято! — загремел комендант и в бешенстве выскочил за дверь. Мы с караульным последовали за ним. Оказавшись на крыльце, он решительно отодвинул пыхтящего пристава в сторону и, нагнувшись, обхватил руками назойливое животное. Свинья и в самом деле поражала своими размерами.

— Господин! — испуганно воскликнул караульный.

— Ваша спина! — подхватил пристав.

Однако комендант, не обращая внимания, опустился на корточки, отлично выполнив одну из сидячих поз, без особого труда поднял свинью и отнёс её на дорогу. Вернувшись, он с широкой улыбкой отряхнул руки, потом демонстративно закинул ногу на перила крыльца и стал подтягивать шнурки башмаков. Лица подчинённых светились восхищением.

— А теперь вернёмся к занятиям, — многозначительно подмигнул он мне, и мы двинулись обратно в кабинет, оставив на крыльце поражённых зрителей.

— Вам не следовало этого делать, господин, — проговорила я, когда дверь за нами захлопнулась. — Совсем не следовало.

Комендант взглянул на меня с удивлением.

— Но это было совсем не трудно… Моя спина в отличной форме, ты сама знаешь.

— Спина тут ни при чём, я говорю о ноге. О вашем хвастовстве. Зачем вы закинули ногу на перила?

— Да нет, я не то чтобы хвастался… — начал он оправдываться.

— Нет, хвастались! — одёрнула его я. Потом задумчиво потёрла подбородок. Как бы это получше объяснить? — Встаньте, пожалуйста, сюда. — Он послушно сделал шаг вперёд, оказавшись в центре комнаты, где обычно выполнял позы. — Я хочу, чтобы вы поняли одну вещь, — начала я. — Это называется «концентрация». Начнём с Позы Воина — той, где вы стоите, широко расставив ноги, согнутые в коленях, и вытянув руки в стороны.

Он принял позу, и я продолжала: — Прежде всего, отметьте свои ощущения. — Я и так знала, что он чувствует: напряжение в ногах, затруднённое дыхание — глаза его бегали, то и дело останавливаясь на моём лице. Он ждал, когда испытание закончится.

— Держите голову прямо, и шею тоже — как можно прямее. Посмотрите на свою ладонь и не отводите глаз. — Он посмотрел. Это длилось целый вдох и выдох. — Теперь сфокусируйте взгляд на пальцах… — Ещё вдох и выдох. — Теперь на кончиках пальцев. — Два вдоха и выдоха. — На ногтях… — Ещё вдох и выдох. — Теперь на ногте только среднего пальца…

— Ещё два. — На кончике ногтя, там, где он закругляется. — Три вдоха и три выдоха. — Отлично, теперь можете расслабиться.

Комендант вопросительно посмотрел на меня.

— Вам ни разу ещё не удавалось выдержать эту позу так долго, — сказала я. — Вдвое дольше, чем обычно.

Он задумчиво поднял брови.

— А я и не почувствовал.

— Вот что даёт концентрация, — удовлетворённо кивнула я. Как говорит:

Мастер,

Устремлять разум

На предмет —

Это концентрация.

III. 1

— Выбрав предмет и сконцентрировавшись на нём, вы стараетесь удержать своё внимание, остаться с предметом. Тогда ваша концентрация закрепляется, и об этом Мастер говорит в следующих строках:

Оставаться с предметом

Длительное время —

Это закрепление.

III.2

— Постарайтесь понять сам принцип. Помните, что тело и разум встречаются глубоко внутри каналов, и ваши мысли движутся там, словно всадники, оседлав внутренние ветры… Обычно наши мысли движутся беспорядочно туда-сюда, перелетая с предмета на предмет, как мухи. Дотронутся до одного, пробудут на нём мгновение, потом летят к другому — и так весь День. Такое беспокойное порхание неминуемо отражается на внутренних ветрах, которые в результате скапливаются в местах закупорки, ещё сильнее затягивая узлы и в конечном счёте нанося вред тем частям тела, которые находятся поблизости. Вот почему люди, чья ежедневная работа требует постоянного переключения внимания с одного предмета на другой, начинают со временем жаловаться на одно и то же: неполадки с сердцем, язву и даже облысение — всё это связано с определёнными местами заторов и вызвано именно сменой объекта концентрации. И вот почему спокойные периоды времени, когда мы можем просто посидеть, сосредоточившись на чём-то одном, например, на хорошей книге или любимой музыке, действуют на нас так благотворно. Концентрация и её закрепление на предмете просто-напросто успокаивают внутренние ветры, и тогда… — Я сделала паузу.

— Напряжение в пережатых местах ослабляется, освобождается срединный канал, и счастливые мысли могут снова двигаться свободно, — закончил за меня мой ученик.

— Вот именно, — кивнула я. — Таким образом, концентрация и закрепление внимания действуют на каналы подобно позам йоги. Вы можете пользоваться и тем, и другим: простукивать трубы снаружи с помощью поз и правильного дыхания и одновременно прочищать их изнутри, успокаивая ваше сознание и направляя его на избранный предмет — и это сделает ваши упражнения куда эффективнее. Ваша спина станет здоровее, и разум тоже. Вам лишь требуется выбрать объект концентрации. Как правило, это часть вашего тела, на которую вы и так смотрите — к примеру, палец — однако годится и просто пятно на стене.

Полезнее всего будет, если вы сумеете сузить область вашего внимания до предела, сконцентрировавшись на кончике ногтя или крошечной точке. Старайтесь обязательно удерживать взгляд на одном и том же месте всё время, пока выполняете позу — это самый лучший способ сконцентрировать также и мысли, а потом, когда вы, например, будете сидеть в тишине или просто заниматься работой, требующей сосредоточенности, привычка к концентрации и её закреплению окажет вам неоценимую услугу. Люди, которые это умеют, всегда добиваются лучших результатов, чем остальные, и вдобавок получают от работы куда больше удовольствия.

Комендант задумчиво кивнул, наморщив лоб.

— И ещё одно, — добавила я. — Постарайтесь при этом расслабиться.

Если вы хмуритесь, когда концентрируете внимание, то тем самым пережимаете очень важную точку между бровями, где сходятся каналы.

Он попробовал расслабить лицо, но само усилие сделало морщины ещё глубже. Ничто не даётся сразу. Я улыбнулась.

— Вы, наверное, задаёте себе вопрос, при чём тут свинья?

— Большая свинья! — улыбнулся он в ответ.

— Понимаете, дело в том, что концентрация и закрепление внимания — это палка о двух концах. Если вы сосредоточились на чём-то вам безразличном, например, на дырке в стене, то уже сможете легче успокоить свои мысли-ветры. Если пойти дальше и сосредоточиться, скажем, на самой точке закупорки, или, что ещё лучше, на какой-нибудь доброй мысли — о том, как вы помогаете приставу или караульному, — то вы получите гораздо больший эффект. Ну и, наконец, как говорит дальше Мастер, можно сделать ещё один шаг и сконцентрировать внимание на основных идеях, вроде той, с пером — на том, как остановить вредные мысли, текущие по боковым каналам. И всё это надо делать, не прекращая выполнение поз. Тут мне нужно будет ещё кое-что вам объяснить, но…

— Об этом позже? — усмехнулся он.

— Совершенно верно. А теперь предположим, что вместо одной из этих правильных вещей вы закрепили внимание, к примеру, на вашей ноге — на том, как высоко вы можете её поднять и с каким восхищением на вас будут смотреть окружающие…

Комендант покраснел и опустил глаза.

— И тогда, — продолжала я, — вы сами пошлёте плохие мысли, вызванные чувством гордости и соперничества, по направлению к вашей ноге, на которой вы сосредоточились. Понимаете? — Он серьёзно кивнул.

— Получится, что ваш собственный разум, ваши собственные мысли начнут подрывать ваше физическое здоровье, вредить той самой части вашего тела, которой вы так гордитесь! В конце концов наступит момент, когда дурные мысли и связанные с ними ветры наберут такую силу, что в этом месте возникнет новый затор, который при ведёт к болезни — вы растянете мышцу, вывихнете сустав или же просто-напросто обнаружите на лице новые морщины… — Я помолчала. — Не зря ведь говорят, что гордость предшествует падению. Дело не только в тщеславии — мол, я стану с помощью йоги стройнее и сильнее — это, конечно, плохо, но ещё не всё. И не только в том, что такие мысли отвлекают от главной цели — вылечить себя, чтобы потом помочь вылечиться другим. Главное то, что заниматься йогой, ставя перед собой неправильные Цели, узкие и эгоистичные, значит напрямую вредить самому себе и подрывать сам смысл йоги…

— Итак, никакого больше хвастовства? — строго прищурилась я.

— Э-э… я постараюсь, — кивнул с улыбкой комендант, и мы, посвятив необходимое время забиранию и отдаванию, чтобы помочь нашим подопечным, принялись вместе выполнять позы, которые становились всё более сложными.

Глава 24. Залог здоровья

Вторая неделя августа

Однажды ночью, когда пристав давно ушёл спать и в участке всё замерло, я вдруг встрепенулась. В темноте слышался неясный шум — казалось, будто пищит от боли какая-то зверушка. Моё сердце забилось, я обратилась в слух, пытаясь понять, откуда доносятся звуки. Неужели из камеры Бузуку? Испугавшись, что произошло какое-то несчастье, я рискнула тихонько подать голос:

— Бузуку! Бузуку, ты спишь?

Странные звуки смолкли, теперь слышалось лишь пыхтение.

— Бузуку, с тобой всё в порядке?

На полу в соседней камере кто-то завозился, однако ответа не последовало. Я попыталась вспомнить, что сегодня было на обед.

Мальчики готовили нам еду сами и иногда перебарщивали с маслом и острым перцем, но в этот раз, кажется, всё было в порядке.

— Бузуку! — прошептала я снова, чуть громче. — Что случилось? Я могу помочь?

— Всё в порядке, — ответил он наконец совершенно нормальным голосом. — Да, ты можешь мне кое-чем помочь…

Последовала загадочная пауза. Я ломала голову, пытаясь угадать, что от меня требуется. Расковырять перегородку между камерами, чтобы пробраться к нему? Выломать оконную решётку, выбраться и позвать на помощь? Или…

— Мне нужно… — смущённо проговорил он. — Подскажи, пожалуйста, как мне сделать эту проклятую Западную Растяжку. Сижу я вроде бы так, как ты говорила, вытягиваю ноги, но едва могу дотянуться до колен, не говоря уже о пальцах ног. Тут что, есть какая-нибудь хитрость? Ты не думай, я никому не проговорюсь, разве что ты сама разрешишь. Я невольно хихикнула.

— Ах, Бузуку, Бузуку… Ну, откуда ты знаешь, что я говорила о Западной Растяжке? Неужели здесь даже стены имеют уши?

— А ты как думала? — хмыкнул он. — Давно пора было догадаться. Так… сейчас вспомню… Средняя камера… Приложи-ка ухо к стене в двух локтях от пола и в полутора от угла, где дырка.

Я сделала, как он сказал, и раскрыла рот от изумления, услышав громкий храп — по-видимому, из комнаты пристава. Он слышался так ясно, будто я стояла совсем рядом.

— Бузуку, это просто чудо! Я слышу пристава!

— Даже странно, — усмехнулся он. — Последние недели его ночью почти не слышно, спит как младенец. В другой раз я бы подумал, что ему не на что купить выпивку, но теперь, с твоими ковриками, в деньгах недостатка нет… Даже не помню, когда я в последний раз ел так сытно.

— Ну что ж, Бузуку, — снова хихикнула я, — наверное, потому твои ноги и выросли так, что до них не дотянуться, — и стала объяснять ему, как лучше выполнить позу. Так начались наши тайные ночные уроки, однако, во время основных занятий я стала разговаривать осторожней, учитывая, что моя аудитория оказалась несколько шире, чем предполагалось.

В следующий раз, когда мы с комендантом, покончив с забиранием, отдаванием и позами, сидели как обычно и беседовали, я вдруг вспомнила о том, что забыла сказать неделю назад.

— Вы знаете, в идее концентрации есть ещё один важный момент.

Нужно понимать, что концентрация на тщеславных мыслях по поводу стройности и ловкости, которую дают занятия йогой, на самом деле задерживает ваш рост…

— Да, я понимаю, — кивнул он. — Я сразу почувствовал, что ты права — как только услышал.

— Вот и славно, но только в самой по себе радости или здоровой гордости по поводу своих успехов нет ничего плохого. Если вы регулярно занимаетесь йогой, ставя перед собой правильную цель, и при этом выглядите и чувствуете себя лучше, то гордиться этим можно и нужно. Окружающие видят вас и восхищаются вашими успехами, и это тоже хорошо, потому что ваш пример вдохновляет их.

Комендант кивнул, его лицо сияло, взгляд был светлым и ясным.

Насколько же этот человек изменился за последнее время!

— Однако тут важно не переступить некую грань, — продолжала я. — Все мы слабы, и наша здоровая гордость легко может перейти в обычное тщеславие, приобрести оттенок соперничества. Надо следить за тем, что мы думаем о других людях, занимающихся йогой. Допустим, вы занялись ею, чтобы побудить кого-то другого, к примеру, пристава, тоже излечить себя, и вот он, наконец, приступил к занятиям и у него получается просто здорово, лучше, чем у вас. Тут-то и начинается самое интересное. Если ваши мотивы чисты, вы будете восхищаться успехами другого и помогать ему, если же вы уже поддались тщеславию, то воспримете их как угрозу и расстроитесь, и эти плохие мысли, эта зависть начнёт засорять ваши каналы и сводить на нет ваши собственные достижения.

Понимаете?

— Да, — скривился комендант, — и должен признаться, что у меня мотивы смешанные: подавая пример своим людям, я всё-таки хочу произвести на них впечатление.

— Не вы один, — покачала я головой. — В конечном счёте, все наши взлёты и падения связаны с борьбой мотивов.

Он открыл рот, чтобы задать вопрос, но я почувствовала, что обсуждать это пока рано.

— На самом деле сегодня я собиралась поговорить о другом, — поспешно продолжила я. — За идеей концентрации скрывается ещё одна. Вы сможете сосредоточиться лучше, если…

— В твоей йоге больше слоев, чем в луковице, — рассмеялся комендант.

— Едва мне начинает казаться, что мы добрались до последнего, до самых основ, как ты сдираешь его и показываешь мне новый. Интересно, там вообще существует дно? — И мы хором произнесли сакраментальное «позже».

— Так или иначе, о концентрации и о том, как она действует на каналы и внутренние ветры, можно говорить ещё очень долго, — продолжила я, когда мы закончили смеяться. — Обычно концентрацию представляют себе упрощённо. Казалось бы, чего проще — взял и навёл глаза на предмет, как на мишень. На самом деле перед этим надо ещё многое сделать. Вы не просто «цепляете» объект взглядом, а выбираете его из других, подобно тому, как ищете друга в толпе незнакомых людей — не наталкиваетесь на него сразу, а осматриваетесь, исключая одного за другим тех, кто вам не нужен, как бы выпалываете сорняки или просеиваете зерно. С концентрацией то же самое. Даже если ваш объект — просто пятно на стене, вам всё равно приходится сперва присмотреться к тому, что вас окружает и исключить из поля зрения лишнее. В «Краткой книге» это называется «отключением» сознания от внешнего мира. Оно требуется для достижения идеальной концентрации, когда ваше внимание устремляется в одну точку. Вот что говорит об этом Мастер:

Учись отключать разум

От физических ощущений.

Избавившись от связи

С внешними предметами,

Разум сможет постичь

Свою истинную природу.

II.54

— Существует много уровней такого «отсеивания» лишнего, имеющего целью выбрать один-единственный предмет. — Я окинула взглядом комнату. — И один из них приходит в голову сразу, как только видишь всё это.

Комендант тоже осмотрелся и удивлённо поднял брови — он так привык к своему кабинету, что ничего не увидел.

— Здесь просто свалка! — Я обвела рукой груды пыльных документов, кучи мусора по углам, немытые чашки и тарелки, расставленные везде, где только можно.

Он снова посмотрел по сторонам, на этот раз более медленно. В его глазах было полное равнодушие.

— Разве небольшой… э-э… беспорядок в моём кабинете имеет отношение к занятиям йогой? — пожал он плечами.

— Да, Мастер думает именно так, — кивнула я.

Прежде всего

Нужна аккуратность.

II.32А

Коменданта это, похоже, не очень убедило, однако он был весьма неглуп и не ленился размышлять. Я знала, что стоит объяснить ему всё до конца, и он поймёт.

— Это имеет отношение к каналам и их прочистке снаружи, — начала я.

— Простукиванию, — улыбнулся он, побарабанив пальцами по столу.

— Вот именно. Мы уже знаем некоторые способы — это позы йоги и ровное сознательное дыхание. Внутренние и внешние силы постоянно взаимодействуют, влияя на внутренние ветры и их движение. Вы частенько утомляетесь на работе, и ваши каналы засоряются, вызывая боли в спине и прочие неприятности. Вы становитесь раздражительным, что ещё усугубляет закупорку, и в результате начинаете относиться ко всему небрежно. В частности, это отражается на общей аккуратности. Отсутствие чистоты и опрятности, беспорядок вокруг — верный признак того, что и во внутренних каналах у вас не всё ладно: мысли-ветры перепутаны и скомканы, и появление новых точек закупорки и новых проблем со здоровьем — не за горами. Я грустно покачала головой, потом улыбнулась.

— Поэтому существует один очень простой и действенный способ обратить себе на пользу это взаимодействие внутренних и внешних факторов: просто-напросто взять и навести порядок вокруг себя! Если место, где вы живёте, работаете или, что особенно важно, занимаетесь йогой, чисто и опрятно, это сразу же благотворно отразится на внутренних ветрах… — Я сделала паузу.

— Тогда каналы освободятся, позы заработают лучше, и я стану сильным и здоровым, — закончил мой ученик.

— А кроме того, если в комнате будет меньше мусора, вам придётся куда меньше отсеивать, достигая концентрации. Гораздо проще отыскать друга в компании десяти человек, чем в целой толпе, особенно, если эти десять выстроены в ряд, а не толкаются как попало. Вы значительно облегчите свои усилия, и это будет работать постоянно, изо дня в день.

Ваши внутренние ветры сразу получат облегчение… Ну, а потом, когда в комнате будет порядок, можно пойти ещё дальше. Мало просто расставить вещи — надо их как можно больше выбросить! Половина того, что загромождает наши дома, просто не нужно или бывает нужно очень редко. Казалось бы, никакого вреда от него нет — лежит и никому не мешает — однако это не так. Если я сейчас скажу: «Подумайте о вещах, которые естьу вас дома…» — Я остановилась, давая ему возможность вспомнить. Он задумчиво пожевал губами. — Перед вашим внутренним взором тут же возникнет бесчисленное множество предметов, и это доказывает, что они не просто лежат, а занимают часть вашего сознания — иначе бы вы их не помнили. А хранилища нашего сознания далеко не безграничны, хотя мы редко об этом думаем. Как только вы приобретаете новую вещь, засоряющую ваше жилище, её образ так же точно засоряет ваш разум, что немедленно отражается на внутренних ветрах, каналах и точках закупорки…

— Ты хочешь сказать, — перебил меня комендант, — что чем больше ненужных вещей вокруг меня валяется, тем хуже обстоят дела со спиной, настроением и всем прочим?

— Вот именно! — воскликнула я. — А когда вы выбросите лишнее из своего дома, поступите точно так же со всем, что вы делаете, со своим образом жизни. Откажитесь от того, что вы всё равно не успеете как следует сделать — это даст вам возможность сосредоточиться на главном.

Избегайте слов, без которых вполне можно обойтись: в компании хороших друзей — а другие вам не нужны — можно и помолчать, понимая друг друга без слов. Откажитесь от избыточной стимуляции ваших физических ощущений: лишней пищи, лишних новостей, лишних развлечений и плотских утех. Они сами по себе неплохи и полезны для здоровья, но в разумных количествах — тогда вы сможете, опять же, сконцентрироваться на них и испытать истинное наслаждение. А разум ваш тогда получит необходимую свободу, и вы сможете направить его внутрь себя, на свою собственную природу. Концентрация, созерцание, закрепление внимания — это лучшее лечение для каналов, внутренних ветров и, в конечном счёте, вашего здоровья и душевного состояния. Это тоже в своём роде чистота и опрятность, только внутри вас.

Комендант кивнул, но его глаза смотрели куда-то вдаль, поверх моей головы. Я поняла, что его мысли направлены на что-то другое. Потом он снова посмотрел мне в глаза.

— Ну что ж… — Голос его слегка дрогнул. — Думаю, мне придётся хорошенько поработать у себя дома, прежде чем… м-м…

— Прежде, чем что? — спросила я, не имея понятия, что он имеет в виду.

— М-м… ну, прежде чем ты придёшь ко мне в гости на следующей неделе, — со смущённой улыбкой объяснил комендант. — На обед, — добавил он сухо.

Глава 25. Два приглашения

Третья неделя августа

Я всё ещё не вполне пришла в себя от неожиданного приглашения коменданта, когда три дня спустя караульный подошёл к моей камере и протянул сквозь решётку свёрток, обтянутый белой тканью и грубо, по-мужски, перевязанный бечёвкой.

— Комендант сказал… э-э… — промямлил он, — что… м-м… сейчас вспомню… Он велел мне передать точно и заставил повторить… Да-да, вот… Он сказал, что ты можешь надеть это в пятницу вечером, но только если захочешь. — С этими словами, покраснев совсем по-детски, он повернулся и поспешил спрятаться в боковой комнате.

Я отошла в дальний угол — не тот, где была дыра — и, повернувшись спиной к решётке, что было единственным способом остаться наедине, принялась старательно распутывать тугие узлы. Для узника даже обыкновенная бечёвка — величайшая ценность, а времени у него сколько угодно. Аккуратно развязав и разгладив своё приобретение, я наконец взглянула на сам свёрток. В нём был большой кусок превосходного бледно-голубого шёлка — такой тканью индийские женщины обычно обтягивают бёдра, когда хотят принарядиться, и в дополнение к нему — полоска тонкой ткани в тон, надеваемая сверху. В тот же вечер, когда стемнело, я примерила обновку — она оказалась как раз впору. Ткань была не новая, но очень чистая, и я сразу испытала тёплые чувства к женщине, которой она принадлежала. Хотя я хорошо понимала, что лишние вещи отвлекают нас от познания самих себя, было очень приятно почувствовать на своём теле что-то свежее и изящное, тем более, что в доме коменданта меня ждал, по-видимому, важный разговор, и выглядеть надо было достойно.

Комендант сказал мне быть готовой к вечеру назначенного дня, поэтому свой обычный набор поз я выполнила ещё до рассвета, чтобы воспользоваться темнотой. Потом, одевшись во всё новое, набросила сверху обычные лохмотья и так провела весь день, несмотря на удушающую жару. Днём я, как могла, умылась чашкой воды и до самых сумерек страшно нервничала в ожидании. Пристав и караульный тоже явно были не в своей тарелке и неловко топтались в коридоре, не зная, куда себя деть. Даже Бузуку как-то необычно ворочался в своей камере.

Я пыталась напевать про себя строки из «Краткой книги» Мастера, как всегда делаю, чтобы скоротать время, но каждый раз сбивалась, дойдя до второй главы. Потом порылась в углу и достала припрятанное блюдце с остатками мази, которую принёс тогда пристав. Мои раны уже полностью зажили, и даже шрамы почти исчезли, но масло всё ещё сохраняло аромат сандала.

И вот он появился — в сверкающем белизной мундире с красным кушаком, положенным по рангу, — и мы, словно в фантастическом сне, торжественно двинулись бок о бок в канцелярию, где стоял длинный низкий стол, окружённый циновками, а на стенных полках теснились папки с документами. Караульный почтительно вытянулся у двери, а пристав, порывшись на полках, достал толстую книгу.

— Я хочу, чтобы всё было оформлено по всем правилам, — распорядился комендант.

Пристав взглянул на него, потом на меня. Преобразившееся лицо его, лишённое даже намёка на грязные мысли, дышало свежестью, словно голубой шёлк моего нового наряда. Он кивнул, открыл нужную страницу и сделал запись о том, что комендант забирает меня из тюрьмы по служебной необходимости. Тот расписался, потом подошёл караульный и приложил к бумаге палец в чернилах, поставив рядом крестик, обозначавший его подпись. Выпрямившись и взглянув со значением на своих подчинённых, комендант произнёс:

— Я забираю… моего учителя, Пятницу, к себе домой для того, чтобы… — он надолго замолчал. — Потому что я хочу рассказать ей… — он снова сделал паузу и взглянул на пристава, — рассказать ей о том, что случилось… случилось раньше. Полагаю, это будет полезно… полезно всем нам. Здесь, в тюрьме… в общем, тюрьма — не очень подходящее место для таких бесед. Всем понятно? Вы… вы со мной согласны?

Подчинённые хором кивнули, и мы с комендантом вышли в коридор и спустились с крыльца. Пристав и караульный провожали нас печальными глазами, словно детишки, оставленные дома одни. На дороге я остановилась и с тоской посмотрела через плечо. Комендант улыбнулся.

— Возьми его с собой, если хочешь.

Просияв, я бегом бросилась назад. Не успела я вымолвить и слова, как пристав молча спустился по ступенькам, зашёл за угол, вывел оттуда на верёвке моего маленького льва и передал верёвку мне в руки.

На улице нам встречались люди, вышедшие подышать по вечерней прохладе или купить овощей на ужин. Они почтительно приветствовали коменданта и вежливо уступали дорогу, с любопытством разглядывая Вечного и меня. Однако мы все трое испытывали такое удовольствие от прогулки, что почти не обращали на них внимания.

Комендант жил в красивом доме с белёными известью стенами в самом конце улицы. Дальше, сколько видит глаз, расстилались живописные зелёные пастбища. Внутри всё было просто: небольшая гостиная с очагом, крохотная кладовая и спальня с двумя окнами, из которых открывался вид на зелёный холм и долину.

Комендант сразу принялся готовить еду. Я молча смотрела, как он старается, наслаждаясь приятным вечером и гладя своё маленькое сокровище, свернувшееся, как в прежние счастливые времена, у меня на коленях. Хозяин дома явно готовил не в первый раз. По тому, как он возился с горшками, понемногу, выверенными движениями добавляя специи и делая паузы, чтобы дать настояться вкусу, можно было многое сказать о его воспитании. Он явно происходил из хорошей семьи, по крайней мере, зажиточной. Странно. Такой человек должен иметь жену, детей и пару-тройку слуг… Почему же он живёт один?

Мы ели молча, и не потому только, что кроме йоги нас, по существу, ничего не связывало — каждый из нас собирался с мыслями, ожидая важного разговора. Наконец, комендант разлил по чашкам превосходный сладкий чай, сдобренный специями, составил остальную посуду — очень аккуратно! — на край стола и устремил на меня серьёзный взгляд.

— Нам нужно поговорить, — начал он. — Я хочу спросить тебя кое о чём. Перейдём прямо к делу — у нас не так уж много времени.

Я молча кивнула, радуясь компании своего львёнка и предстоящему разговору.

— Ты вылечила мне спину, — сказал он, — поэтому прежде всего я хотел сказать тебе, как я благодарен. Честно говоря, я уже махнул на всё рукой и готов был терпеть эту боль или даже худшую до конца жизни. А теперь у меня не только не болит спина, но я чувствую себя как будто моложе, мне не было так хорошо уже долгие годы, и не только телесно, но и здесь… — Он приложил руку к сердцу.

Я снова серьёзно кивнула, с радостью принимая его благодарность.

Повернув голову, он долго смотрел в открытую заднюю дверь, выходившую на изящно выстроенное крыльцо с навесом. Потом снова взглянул на меня. Лицо его было печально.

— И всё-таки есть вопрос… довольно простой вопрос, который я должен задать… о йоге. Очевидный вопрос… думаю, потому люди и забывают о нём.

Я знала, о чём он спросит. У этого человека была безошибочная интуиция.

— Видишь ли, — продолжал он, — я знаю, что ты вылечила меня — спину и частично даже душу — с помощью своей йоги. Однако я не могу не думать о том, какой в этом смысл, то есть, в конечном счёте. Давай смотреть правде в глаза. Какая разница, поправилась моя спина или нет — ведь так или иначе я буду стареть, даже если позы и всё остальное помогут мне стареть медленнее и лучше использовать то здоровье, которое осталось. Рано или поздно всё равно заболит что-нибудь другое, что-нибудь откажет. Сколько бы силы ни давала мне йога, я начну сдавать — год за годом, день за днём, — и мы оба это знаем. Однажды, каким бы дисциплинированным и сознательным я ни был, я всё равно брошу йогу, потому что просто не смогу делать упражнения, и тогда… тогда я умру, как умрём все мы… и я не уверен, что йога тогда будет для меня что-нибудь значить. Боюсь, в конце мне всё покажется бессмысленным, ненужным… — Он запнулся и опустил глаза. Я поняла, что сказано ещё не всё.

— Не подумай, что я неблагодарный, — наконец произнёс он почти извиняющимся тоном, — но… В общем, у меня есть свои причины так говорить. Кое-что я просто не в состоянии изменить, потому и задаю этот вопрос. — Он встал, подошёл к полке над очагом и достал папку в лакированной деревянной обложке. Раскрыв её, протянул мне.

Внутри оказался пожелтевший листок бумаги с рисунком. Это был портрет девушки с прекрасными длинными волосами цвета воронова крыла и изящно поднятыми кверху уголками глаз, как у тибетских женщин. Как у меня. Внезапно я начала что-то понимать.

— Я не хотел, жениться, — сдавленно произнёс он. Потом его словно прорвало. — Я хотел… хотел остаться с дядей, он был для меня всем. Мы жили там, на севере, где холмы переходят в горы — те горы, которые связывают ваши земли с нашими, Гималаи. Дядя… понимаешь, он был не такой, как все. Он жил в маленькой хижине, сложенной из камня, и чтобы добраться до неё, надо было долго идти по холмам. Он жил один и занимался… занимался йогой — совсем как ты, понимаешь? Как в старину: не просто позы, а сидением в тишине и… и даже книга, «Краткая книга» Мастера у него была такая же. И показывал он мне всё, совсем как ты — дыхание, концентрацию… даже начал учить читать на санскрите, языке предков. Вот почему я смог прочесть название твоей книги, и вот почему я так хорошо понимаю… чувствую то, что ты говоришь. — Но мой отец… — лицо коменданта потемнело. — Отец всего этого боялся… Он так гордился тем, что у него есть, наконец, сын и боялся, что я слишком привяжусь к дяде, который… который, по его мнению, зря тратил свою жизнь — хотя уже тогда я знал, я чувствовал, что дядя как раз был единственным, кто не тратил её понапрасну.

Комендант замолчал, погрузившись в воспоминания. Казалось, он вообще забыл о моём присутствии. Машинально отхлебнув из чашки, он продолжал:

— Поэтому отец постарался устроить мою свадьбу как можно раньше, и… и мы поженились. На всякий случай он даже отправил нас подальше, в столицу — нашёл мне работу при королевском дворе… То были времена смуты, опасные, но удобные для продвижения по службе. Старый король всего три года как умер, потом начались междоусобицы, и власть захватили вельможи. Они сделали что-то с королевой-матерью и наследником — то ли убили, то ли продали куда-то в рабство, не знаю…

может быть, в западные земли. Однако, как раз тот год, когда отец прислал меня в столицу, стал началом нового правления — младший принц, которому удалось бежать, вернулся с сильной армией союзников старого короля. Они посадили его на трон, но не могли оставаться рядом всё время, так что юному королю пришлось нелегко. Ему нужны были верные люди, новые люди — Потому отцу и удалось найти мне место. Он устроил меня в судебное министерство. Я умел читать, писать, работал усердно и уже через год сам министр, тот самый, которому я теперь посылаю рапорты, заметил меня и повысил в должности, сделав своим помощником. А сам он был близок к новому королю, потому что дружил со старым — они даже учились в своё время вместе. Так и началась моя карьера при дворе. Комендант вздохнул и продолжал:

— Жена моя была очаровательна. Вдобавок у неё было доброе сердце и она уважала истинные ценности — всё то, чему учил меня дядя. Мы поселились в столице, в прекрасном доме, полные надежд на счастливую жизнь. Всё было хорошо, через год должен был родиться ребёнок…

Казалось, всё задуманное исполнялось прямо на наших глазах…

Он вдруг замолчал, лицо исказилось гримасой боли, на глазах выступили слёзы.

— Когда время пришло… начались роды… она очень мучилась.

Боролась, кричала, истекала кровью… Наконец ей удалось родить, но ребёнок… девочка… она родилась мёртвой. А жена… это убило и её тоже… И я остался один, с двумя мёртвыми телами… в том прекрасном доме… доме надежд…

Слёзы покатились по щекам, он застыл неподвижно, уставившись в пол. Мой пёсик — он всегда чувствует настроение — спрыгнул с моих рук и положил голову коменданту на колени. Тот машинально погладил его и через некоторое время вновь заговорил:

— Вот тогда… тогда я и начал пить. Боль была слишком сильной…

Жизнь потеряла для меня всякий смысл. Я стал опаздывать на службу, потом приходил всё реже и реже — просто не мог убедить себя встать утром с постели. Пил всё больше, уже и среди дня, и в таком виде являлся на работу. Мой начальник… он вообще-то добрый человек, во многом похож на моего дядю… сначала он смотрел на мои выходки сквозь пальцы, покрывал меня, потом стал наказывать, но ничего не помогало. У него и у молодого короля было много врагов, они есть и сейчас — и при дворе, и среди чиновников. Слишком многие только и искали повода, чтобы избавиться от новых людей. В конце концов у него не осталось выхода, и он отправил меня сюда, в этот забытый богом посёлок на самой границе — не знаю, почему именно сюда, наверное, потому что здесь, делай я что угодно, хоть упейся до смерти, никто ничего не заметит.

Комендант грустно покачал головой.

— А Рави, пристав, уже тогда был здесь. Он был хорошим человеком… он и сейчас хороший человек. То были славные дни, тогда, в самом начале. Рави объяснил мне что к чему и увлёк своим планом избавить местное население от бандитов, которыми кишели окрестности. И мы это сделали. Те мечи и пики, что висят на стене в участке, не всегда были покрыты пылью и ржавчиной — мы много дрались… а потом много пили… — Он снова замолк и опустил глаза. — Рави… ты знаешь, до моего приезда он ведь совсем не пил, был хорошим семьянином и отличным солдатом… Это я, именно я приучил его пить — сначала ради веселья, чтобы отпраздновать победу или снять нервное напряжение, потом от скуки, потом… потом, чтобы забыть о своей боли…

— Комендант осёкся и замолчал. На этот раз пауза длилась долго, я ждала, он рассеянно чесал Вечного за ухом.

— Потом мне пришлось… я бросил пить, потому что сознавал свою вину… а он… он не смог, потому что его боль всегда была с ним. И теперь он то и дело бросает, но когда вспоминает, и боль возвращается, начинает снова. Так или иначе