Глава vi иллюстрирующая закон взаимного тяготения
Вам, без сомнения, уже понятно, что Мэгги вступила в тот период своей жизни, который, по мнению людей, умудренных житейским опытом, открывает перед молодой женщиной ряд блестящих возможностей. Внезапно вовлеченная в водоворот светской жизни Сент-Огга, Мэгги, с ее необыкновенной внешностью, обладавшей к тому же для большинства лиц этого круга всей прелестью новизны, и с более чем скромными туалетами, о которых вы уже получили некоторое представление, слушая оживленные прения Люси и тетушки Пуллет, находилась теперь на решающем повороте своего жизненного пути. На первом же вечере у Люси юный Торри, не щадя сил, напрягал мускулы своего лица, чтобы „темноглазая девушка там в уголке“ могла лицезреть его во всем блеске и великолепии, приданном ему моноклем, а некоторые молодые леди отправились домой с твердым намерением носить отныне только открытые платья с черными кружевами и укладывать волосы короной: „Она, право же, премило выглядит, эта кузина мисс Дин“.
Итак, бедной Мэгги, душа которой была отягощена воспоминаниями о былых горестях и предчувствием будущих невзгод, предстояло стать предметом некоторой зависти, а также постоянной темой разговоров элегантных джентльменов, посещающих недавно открывшуюся бильярдную, и прелестных подруг, которые не имеют друг от друга тайн по части туалетов. Правда, сестры Гест, милостиво поддерживавшие отношения с обществом Сент-Огга и слывшие законодательницами высшего тона, отнеслись к манерам Мэгги несколько неодобрительно. Она не склонна была всегда соглашаться с суждениями, принятыми в хорошем обществе, объясняя это тем, что ей трудно решить, насколько они справедливы, — а это нарушало плавное течение разговора и расценивалось как своего рода gaucherie.[93]Но, как известно, дамы порой чувствуют особое расположение к своим новым приятельницам — что, разумеется, можно полностью отнести за счет доброжелательности, — если обнаруживают в них некоторые недостатки. К тому же Мэгги до такой степени были не свойственны милые ужимки и уловки кокетства, которые, согласно традиционному мнению, заставляют мужчин терять голову, что сестры Гест, по доброте душевной, даже готовы были жалеть ее за неспособность привлечь внимание к своей красоте. Не так уж много преимуществ у нее, у бедняжки! И все же они не могли не признать, что в ней нет ни капли жеманства: резкость и порывистость ее манер — не что иное, как результат затворничества и стесненных обстоятельств. Чудо еще, что в ней нет вульгарности, чего нельзя сказать о других родственниках бедняжки Люси, при одном упоминании о которых сестер Гест всегда слегка коробило. Не слишком-то приятно породниться с такими людьми, как Глегги и Пуллеты; однако если Стивен вбил себе что-нибудь в голову, противоречить ему бесполезно; и разумеется, ни у кого не нашлось бы возражений против самой Люси — она не могла не нравиться. Люси, конечно, ожидает, что они проявят благосклонность к ее горячо любимой кузине, и Стивен поднял бы шум, если бы в них недостало любезности. При подобных обстоятельствах нельзя было пожаловаться на отсутствие приглашений в Парк-Хауз, как, впрочем, и в другие дома; мисс Дин была слишком популярным и достойным членом сентоггского общества, чтобы позволить себе пренебречь малейшим знаком внимания по отношению к ней.
И вот Мэгги впервые приобщилась к образу жизни молодой леди: она узнала, как чудесно просыпаться по утрам с мыслью, что впереди беззаботный день и можно делать что угодно или вовсе ничего не делать. Это новое состояние беспечного досуга и непрекращающихся удовольствий, когда легкий ласкающий ветерок в каждом своем дуновении несет запахи весеннего сада, когда то и дело звучит музыка и так приятно совершать медлительные прогулки и так восхитительно грезить, скользя по реке, — все это после долгих лет нужды и лишений должно было подействовать на нее опьяняюще; и уже в первую неделю ее почти перестали преследовать грустные воспоминания и предчувствия. Эта жизнь, бесспорно, нравилась Мэгги; ей нравилось наряжаться по вечерам и чувствовать себя частицей красоты пробуждающейся весны. Теперь ее всегда ожидали восхищенные взгляды, отныне она уже не была заброшенным существом, которое можно бранить и упрекать, постоянно требуя внимания и не считая нужным отвечать тем же. Ей нравилось сидеть одной за роялем в те часы, когда Люси и Стивен выезжали на прогулку, и убеждаться, что не утрачено былое согласие пальцев и клавиш, что вновь оживает между ними связь, которая, подобно родству душ, не может быть уничтожена разлукой, подбирать мелодии, слышанные накануне вечером и повторяя их снова и снова, придавать им большую выразительность и страстность. Даже брать аккорды было радостью для Мэгги, и она часто предпочитала тетрадь упражнений музыкальным пьесам, чтобы, отрешившись от себя, острее ощущать простую смену созвучий. Ее способность наслаждаться музыкой — свойство высшего порядка — не была порождена талантом, а скорее объяснялась избытком страстности, в высшей степени присущей ее натуре и доводившей все ее недостатки и добродетели до того предела, где они сливаются воедино; это вносило подчас нетерпеливый и требовательный оттенок в ее увлечения, но вместе с тем, не давая ее тщеславию принять форму пустых ухищрений женского кокетства, возвышало его до благородного честолюбия. Но Мэгги вам давно уже знакома, и нет нужды раскрывать перед вами особенности ее характера, вы хотите услышать ее историю, которую едва ли можно предугадать даже при полном понимании натуры; трагедии нашей жизни не определяются всецело тем, что заключено в нас самих. „Характер, — говорит Новалис[94]в своем спорном афоризме, — характер — это судьба“. Но не вся судьба. Гамлет, принц датский, был склонен к размышлениям и отличался нерешительностью, и тем не менее перед нами одна из величайших трагедий. Но если бы его отец дожил до глубокой старости, а дядя умер в ранней молодости, легко можно было бы себе представить, что Гамлет, женившись на Офелии, прожил бы свой век, слывя образцом благоразумия, несмотря на излишнее пристрастие к монологам и некоторые саркастические высказывания, обращенные к прекрасной дочери Полония, не говоря уже об откровенной грубости по отношению к своему тестю.
Таким образом, судьба Мэгги пока что сокрыта от нас; мы должны терпеливо следовать ее течению, и тогда она постепенно предстанет перед нами, словно русло не нанесенной на карту реки; мы знаем лишь, что река эта стремительна и полноводна и, подобно всем рекам, имеет свой земной предел. Сама Мэгги, поддавшись очарованию жизни, полной удовольствий, уже не позволяла воображению увлечь себя из этого безмятежного круга, не думала о том, что ждет ее впереди; все ее беспокойство, все страхи, вызванные предстоящей встречей с Филипом, отступили на задний план. Сама того не сознавая, она была не слишком огорчена тем, что встреча эта откладывается.
Филип не явился в тот вечер, когда его ожидали, а от мистера Стивена Геста стало известно, что он уехал на побережье — рисовать с натуры, как предполагал Стивен. И никто не знал, долго ли он там пробудет. Как похоже на Филипа — исчезнуть, не сказав никому ни слова! Только двенадцать дней спустя Филип вернулся и нашел у себя обе Записки Люси; он уехал, не подозревая о приезде Мэгги.
Быть может, надо возвратиться к своим девятнадцати годам, чтобы понять до конца всю полноту чувств, владевших Мэгги в эти двенадцать дней, понять, каким продолжительным казался ей этот короткий срок, благодаря новизне переживаний и разнообразию ощущений. Дни первого знакомства полны для нас значения, и в нашей памяти им отведено большее место, нежели следующим за ними длительным периодам, которые не так богаты открытиями и впечатлениями. В эти десять дней не много набралось бы часов, когда мистер Стивен Гест не сидел бы подле Люси, не стоял бы возле нее у рояля или не сопровождал ее на прогулках; его ухаживание день ото дня становилось все очевиднее — что, надо сказать, отвечало общим ожиданиям. Люси была счастлива — тем более счастлива, что Стивен с приездом Мэгги как будто стал еще оживленнее и занимательнее. Между Мэгги и Стивеном постоянно разгорались шутливые, а подчас и серьезные споры, и в этих словесных поединках оба противника показывали себя с наилучшей стороны, к восхищению кроткой, ни на что не претендующей Люси, которой не раз приходило в голову, что они составят на всю жизнь прелестный квартет, когда Мэгги станет женой Филипа. Так ли уж неправдоподобна мысль, что молодая девушка может благодаря присутствию третьего лица чувствовать себя еще более счастливой в обществе своего возлюбленного и не испытывать при этом вспышек ревности, хотя разговор чаще всего обращен к этому третьему лицу? Нет, если эта девушка, как и Люси, наделена душевным равновесием, вполне убеждена в том, что ей известны сердечные тайны обоих, и не подвержена сомнениям, способным без каких-либо очевидных причин поколебать эту уверенность. Кроме того — разве Стивен сидел не подле Люси, не ей подавал руку, не у нее искал поддержки во время споров? Он постоянно окружал ее нежным вниманием и был по-прежнему предупредителен к ней, заботливо выполняя каждое ее желание. По-прежнему ли? Люси казалось, что более прежнего; неудивительно, что истинный смысл перемены ускользнул от нее. Действиями Стивена, казалось, руководил неуловимый голос совести, но даже сам Стивен не отдавал себе в том отчета. Его внимательность к Мэгги выражалась в относительно сдержанной форме, и между ними возникла некоторая отдаленность, не допускавшая возобновления того слабого подобия галантности, которую он позволил себе по отношению к ней в первый день знакомства во время катанья на лодке. Если Стивен приходил в тот момент, когда Люси не было в комнате, или Люси ненадолго оставляла их вдвоем, они никогда не обращались друг к другу: Стивен обычно погружался в изучение нотных тетрадей, а Мэгги с необычайным прилежанием склонялась над шитьем. Каждый мучительно, до кончиков ногтей, ощущал присутствие другого. И тем не менее на следующий день оба со страстным нетерпением ждали, чтобы все повторилось снова. Ни один из них не пытался вникнуть в суть происходящего, не задавался мыслью: к чему это приведет? Мэгги сознавала лишь, что жизнь открывает ей нечто совсем новое, и была настолько поглощена своими переживаниями, на которые уходили все силы ее души, что была не в состоянии разобраться или хотя бы отдать себе в них отчет. Стивен намеренно не спрашивал себя ни о чем, боясь признать, что испытывает на себе воздействие, которое не может не сказаться на всем его поведении. Достаточно было Люси войти в комнату, и снова к ним возвращалась непринужденность: Мэгги опять вступала в споры со Стивеном и смеялась над ним, а он, в свою очередь, советовал ей взять пример с такой очаровательной героини, как мисс София Уэстерн,[95]которая „с величайшим уважением относилась к суждениям мужчин“. Мэгги теперь без смущения могла смотреть на Стивена, чего она по каким-то причинам всегда избегала, если они оставались вдвоем, а он решался просить ее аккомпанировать ему — ведь пальчики Люси были заняты вышиванием для предстоящего базара — и даже читал Мэгги нотации за слишком быстрый темп, что, бесспорно, можно было поставить ей в упрек.
Как-то раз — это было в день возвращения Филипа — Люси неожиданно понадобилось отправиться вечером с деловым визитом к миссис Кен, чье слабое здоровье было подорвано приступом бронхита, который грозил принять хронический характер и мог надолго приковать ее к постели, почему она и была вынуждена сложить с себя обязанности распорядительницы благотворительного базара, передав их в руки других леди, в том числе и Люси. Все это обсуждалось в присутствии Стивена, и он слышал, как Люси обещала перенести обед на более ранний час и в шесть часов заехать за мисс Торри, передавшей ей просьбу миссис Кен.
— Вот еще один поучительный пример того, к чему приводят все эти дурацкие базары! — негодующим тоном сказал Стивен, как только мисс Торри покинула комнату. — Они отрывают молодых леди от обязанностей домашнего очага, увлекая их в легкомысленную обстановку вязаных салфеточек и вышитых ридикюлей! Хотел бы я знать, разве истинное призвание женщин не в том, чтобы удерживать мужей дома и выманивать холостяков из дому? Если так будет продолжаться и впредь, связи общества распадутся.
— Нет, нет, этому скоро наступит конец! — смеясь, сказала Люси. — Базар состоится на будущей неделе.
— Благодарение богу! — воскликнул Стивен. — На днях сам Кен говорил о том, что он с неудовольствием наблюдает, как тщеславие выполняет работу благотворительности; но, поскольку британцы не обладают достаточным здравомыслием, чтобы примириться с прямым налогом, Сент-Огг может осилить постройку и содержание школ, лишь призвав на помощь людскую суетность.
— Неужели он так и сказал? — с волнением спросила кроткая Люси, широко открывая карие глаза. — Я никогда не слышала от него ничего подобного: мне казалось, он одобряет то, что мы делаем.
— Вас он одобряет, в этом я уверен, — проговорил Стивен, нежно ей улыбаясь. — Правда, ваше желание провести нынешний вечер вне дома кажется весьма злонамеренным, но ведь мне известно, что в основе его лежат добрые побуждения.
— Вы слишком хорошо обо мне думаете, — сказала Люси, качая головой и мило краснея.
На этом разговор окончился. Всем без слов было ясно, что в этот вечер Стивен у них но появится; в силу этого молчаливого уговора он удлинил свой утренний визит и откланялся уже после четырех часов.
Вскоре после обеда Мэгги покинула столовую, предоставив дяде Дину возможность, мирно потягивая вино, клевать носом, а миссис Талливер — блаженно дремать со спицами в руках, чему та охотно предавалась до чая в такие дни, когда у них не собиралось общество; сама Мэгги с Минни на коленях устроилась в гостиной. Она наклонилась, чтобы погладить крохотное шелковистое существо, как бы желая вознаградить его за отсутствие хозяйки, но тут звук шагов и зашуршавший гравий заставили ее поднять голову: по дорожке сада от реки шел Стивен Гест. Непривычно было видеть его в этот час. Он всегда жаловался, что в Парк-Хаузе обедают поздно. Тем не менее это был он — и уже в вечернем костюме: очевидно, он побывал дома и вернулся назад в лодке. У Мэгги запылали щеки и забилось сердце. Впрочем, не было ничего удивительного в том, что она так взволновалась: ей впервые приходилось самой принимать гостей. При виде Мэгги Стивен, не останавливаясь, приподнял шляпу и направился прямо к стеклянной двери, ведущей из сада в комнату, чтобы этим путем попасть в долг Он тоже покраснел и выглядел настолько глупо, насколько это позволено молодому человеку, наделенному умом и самообладанием; держа в руке свернутые трубочкой ноты, он подошел к Мэгги и с нерешительным видом, показывающим, что он понимает всю неубедительность придуманного на ходу объяснения, произнес:
— Вас, наверное, удивляет мой вторичный визит, мисс Талливер; простите меня за это неожиданное вторжение, но оказалось, что мне необходимо побывать в городе, и один из наших людей привез меня в лодке. Вот я и подумал, что по пути мне следует завезти вашей кузине ноты „Дева из Артуа“; утром я забыл об этом. Не будете ли вы так добры передать их?
— Хорошо, — сказала смущенная Мэгги и, не выпуская из рук Минни, поднялась было с места, но, не зная, что ей делать дальше, снова села.
Стивен, отложив в сторону шляпу и ноты, которые тотчас же скатились на пол, подсел к Мэгги. Никогда раньше он не садился так близко; оба почувствовали всю необычность этого положения.
— Ну, изнеженный баловень! — сказал Стивен, наклоняясь, чтобы потянуть длинное причудливое ухо спаниеля, свисавшее с руки Мэгги.
Замечание это не способствовало завязыванию беседы и, так как говорящий не стал развивать свою мысль, то разговор, естественно, замер. Стивену, продолжавшему гладить Минни, казалось, что он — как это бывает во сне — действует не по своей воле. Удивляясь сам себе, он находил это состояние блаженным и только желал еще, чтобы у него достало смелости посмотреть Мэгги в глаза и чтобы она посмотрела на него, позволила ему один раз заглянуть в эти глубокие, загадочные глаза, и тогда он снова обретет спокойствие и к нему вернется благоразумие. Стивен думал о том, что желание это превратилось у него в своего рода манию: он непрерывно изощрял фантазию, стремясь добиться от Мэгги долгого взгляда, с тем, однако, чтобы это не выходило за рамки приличий и не повлекло за собой неловкости. У Мэгги не было определенных мыслей — лишь ощущение словно от присутствия низко парящей в темноте ширококрылой птицы, ибо, не смея поднять глаз, она ничего не видела перед собой, кроме черной пушистой шерстки Минни.
Молчание это не могло длиться бесконечно; возможно, оно и длилось какой-нибудь краткий миг, который, как минутный сон, лишь показался долгим. Стивен выпрямился, принял свою излюбленную позу, свесив руку за спинку стула, и бросил взгляд на Мэгги. Что бы ей сказать?
— Мне кажется, нынче будет прекрасный закат; вы не собираетесь им полюбоваться?
— Не знаю, — сказала Мэгги и, храбро подняв голову, посмотрела в окно. — Если не буду играть с дядей в крибедж.
Последовало молчание; Минни опять гладят, но собачка достаточно проницательна и не испытывает ни малейшей благодарности, скорее даже готова заворчать.
— Вы любите уединение?
Мэгги не без лукавства взглянула на Стивена и проговорила:
— Не будет ли невежливо, если я скажу „да“?
— Признаю, это был довольно рискованный вопрос со стороны непрошенного гостя, — произнес восхищенный ее взглядом Стивен, твердо решив дожидаться другого. — Но после моего ухода вы еще полчаса сможете наслаждаться одиночеством, — добавил он, доставая часы. — Насколько мне известно, мистер Дин обычно не показывается здесь раньше половины восьмого.
Снова воцарилось молчание, во время которого Мэгги упорно смотрела в окно; потом, с усилием переведя взгляд на Минни, сказала:
— Жаль, что Люси нет дома. Мы не сможем заняться музыкой.
— Завтра вечером у нас прибавится еще один певец, — отозвался Стивен. — Вас не затруднит передать вашей кузине, что возвратился наш общий друг Филип Уэйкем. Я встретил его по пути домой.
Эти слова заставили Мэгги встрепенуться: казалось, ее охватила мгновенная дрожь. Новые образы, вызванные к жизни именем Филипа, наполовину рассеяли сковавшие ее чары. Внезапно обретя решимость, она поднялась с места и, посадив Минни на подушку, подошла к столику, где всегда стояла рабочая корзинка Люси. Стивен был раздосадован и разочарован; он подумал, что, быть может, Мэгги неприятно это неожиданное упоминание имени Уэйкема — у него вдруг всплыло в памяти то, что Люси рассказывала ему о семейной ссоре. Теперь уже не было никакого смысла оставаться дольше. Мэгги села у столика и занялась работой; вид у нее был гордый и неприступный, а он — он, как последний глупец, примчался к ней! Ненужный, ничем не вызванный визит такого рода не может не показаться смешным и должен возбудить неудовольствие. И, конечно, Мэгги догадывается, что он наспех пообедал у себя в комнате только ради того, чтобы скорее быть здесь и застать ее одну.
Какое непростительное мальчишество со стороны двадцатипятилетнего, превосходно воспитанного джентльмена, к тому же не без некоторых познаний в области правовых наук! Но стоит только обратиться к истории — и мы найдем немало примеров, подтверждающих, что это не так уж редко случается.
Неожиданно у Мэгги выскользнул из рук и покатился по полу клубок шерсти, и она привстала, чтобы поднять его. Стивен опередил ее; он посмотрел на нее жалобным, укоризненным взглядом, выразившим что-то совсем новое для Мэгги, которая встретилась с ним глазами в тот момент, когда он подавал ей клубок.
— До свидания, — сказал Стивен, и в голосе его звучала та же досада и жалоба, что сквозила и во взгляде. Не осмеливаясь протянуть ей руку, он при этих словах заложил обе руки за фалды фрака. Мэгги подумала, что она, должно быть, обидела его своей резкостью.
— Вы не останетесь? — робко спросила она, боясь отвести глаза и этим снова его обидеть.
— Нет, благодарю вас, — сказал Стивен, все еще не отрывая взгляда от этих зачарованных и непокорных глаз: так смотрит томимый жаждой путник на бегущий вдали ручей. — Меня ждет лодка… Вы передадите вашей кузине?
— Да.
— Я говорю о нотах!
— Да.
— И что возвратился Филип.
— Да! (На этот раз имя Филипа не произвело впечатления на Мэгги.)
— Вы не хотите немного пройтись по саду? — с еще большей нежностью в голосе спросил Стивен, но в следующее мгновение он уже досадовал, что она не ответила „нет“, потому что, сразу же отвернувшись от него, она подошла к стеклянной двери, и ему не оставалось ничего другого, как, захватив шляпу, последовать за ней. Он захотел хоть чем-нибудь вознаградить себя.
— Разрешите предложить вам руку, — сказал он негромко, словно доверяя ей тайну.
Для большинства женщин есть что-то покоряющее в предложении мужчины опереться на его руку: не то чтобы они в этот момент действительно нуждались в поддержке, но ощущение опоры, силы, которая заключена в твердой мужской руке и полностью им предоставлена, отвечает голосу их воображения и неизменно находит отклик. Как бы то ни было, Мэгги приняла предложенную ей руку, и они вместе прошли вокруг лужайки и под свисающей зеленой листвой ракитника, погруженные в то же мечтательное состояние, что и четверть часа назад; только Стивен, добившись от Мэгги долгожданного взгляда, не обнаружил в себе никаких признаков вернувшегося благоразумия, а в затуманенном сознании Мэгги молнией промелькнуло: как случилось, что она здесь? Зачем она вышла из дому?
— Осторожно, не споткнитесь о ступеньку, — проговорил наконец Стивен.
— О, мне уже пора идти, — сказала Мэгги, чувствуя, что ступенька спасла ее. — До свидания.
И, тотчас же высвободив руку, она стремительно бросилась к дому. Мэгги не раздумывала над тем, что внезапное бегство ее лишь усугубит неловкость последнего получаса. Она не в состоянии была ни о чем думать. Упав на низкое кресло, она разрыдалась.
— Филип, Филип, как спокойно нам было в Красном Овраге… О, если бы вернуться к тем временам!
Стивен некоторое время смотрел ей вслед, потом спустился к лодке и вскоре сошел на берег у верфи. Он провел весь вечер в бильярдной, где, не выпуская изо рта сигары, проигрывал партию за партией, но упрямо не уходил. Он твердо решил ни о чем не думать, не вспоминать — достаточно и того, что перед ним неотступно стоит Мэгги: она опирается на его руку, а он глядит в самые ее глаза.
Но пришло время возвращаться домой при бесстрастном свете звезд — и вместе с тем время проклинать свое безрассудство, и он с горечью давал себе зарок никогда не оставаться с Мэгги наедине. Все это сплошное безумие: он влюблен в Люси, всем сердцем привязан к ней и помолвлен — Это для него долг чести. Зачем только он встретил эту Мэгги Талливер и теперь мечется и не находит себе покоя: рано или поздно она станет прелестной, своенравной, обожаемой женой другого; сам он никогда не избрал бы ее. Чувствует ли она то же, что и он? Он надеется, что… нет. Ему не следовало приходить. Отныне он сумеет держать себя в руках. Он найдет способ внушить ей неприязнь или даже поссориться с ней. Поссориться с ней? Можно ли поссориться с созданием, у которого такие глаза — непокорные и молящие, высокомерные и смиренные, отстраняющие и влекущие, полные восхитительных противоречий? Видеть, как ее побеждает любовь — завидный удел… для другого.
Последовало невнятное восклицание, знаменовавшее конец этого немого монолога, и, отбросив последнюю сигару недокуренной, Стивен заложил руки в карманы и зашагал по аллее, обсаженной кустарником. Восклицание это не выражало благодарности судьбе.