Различные формы историографии

Кажется в некоторых отношениях вер­ным, что время философии истории при­шло, так как формулировка такой филосо­фии, впервые ясно появившаяся в гегелев-ской мысли, не переставала напоминать о себе современному сознанию. Идея о на­личии у истории некоего общего смысла перешла из философского сознания в поли­тическое, которое, особенно в различных вариантах марксистской мысли и марксист­ской пропаганды, не перестает ссылаться на смысл истории. Но в то время как необ­ходимость философии истории проникает в сознание людей, объективный прогресс исторического знания, непрерывно демон­стрируя поразительное разнообразие исто­рических ситуаций и событий, схваченных в их реальности, приводит к тому, что вы­движение общей философии истории ста­новится делом все более трудным и про­извольным. Нужно, следовательно, про­следить, рассмотрев разные формы историографии, рождение собственно фи­лософской концепции истории.

а) Первоначальная история

"Первоначальная история"⁸ — это рас­сказ об исторических событиях людей, ко­торые сами принимали в них участие:

Чтобы тут же дать конкретный образ, я назову для примера имена Геродота, Фукидида и других подобных им истори­ков. Эти историки описывали преимуще­ственно протекавшие на их глазах деяния, события и состояния, причем сами они были проникнуты их духом и переносили в сферу духовных представлений то, что существовало вовне⁹.

⁷ Hegel G. W. F. Le9ons sur la philosophie de l'histoire. Cours de 1830. Ed. Hoffmeister. P. 46.

⁸ Гегель Г. В. Ф. Философия истории. Введе­ние // Соч. Т. VIII. С. 3.

⁹ Там же.

Несомненно, бывает, что такие историки включают в свои рассказы воспоминания других действующих лиц истории, ибо не­возможно, чтобы один человек все видел¹, "но для них это материалы спорадические, низшие, случайные и субъективные"², кото­рые нужно сначала осмыслить и покрити­ковать, прежде чем включить их в соб­ственный рассказ:

Что же касается событий этой войны, то я поставил себе задачу описывать их, по­лучая сведения не путем расспросов перво­го встречного и не по личному усмотре­нию, но изображать, с одной стороны, лишь те события, при которых мне само­му довелось присутствовать, а с другой — разбирать сообщения других со всей возможной точностью. Основательная проверка сведений была делом нелегким, потому что свидетели отдельных событий давали разное освещение одним и тем же фактам в зависимости от их расположения к одной из воюющих сторон или силы памяти³.

Благодаря своему рассказу историк выры­вает события из недостоверности памяти и не дает поглотить их прошлому:

Подобный историк, отправляясь от того, что уже прошло и преодолено реальнос­тью, рассеяно в субъективных и случайных воспоминаниях и сохранено только в бег­лых реминисценциях, создает целое и по­мещает его в храм Мнемозины, чтобы дать ему бессмертное существование⁴.

Такая форма истории является "достояни­ем навеки"⁵, если только она переносит прошлые события, внешние и случайные, в "сферу духовных представлений"⁶, где, "как рассказывают древние, герои вечно со­вершают то, что они сделали при жизни только один раз"⁷.

Но душа такой первоначальной истории заключена не только в том, что она восста­навливает в воображении ту реальность,

которая без этого исчезла бы из памяти людей. Она заключена также в том, что автор "описывает то, в чем он более или менее принимал участие, или то, что он по крайней мере переживал"⁸. Поэтому такая форма истории по существу живая:

Ее материей является, по существу, то, что есть живого в собственном существовании и настоящих интересах людей, то, что есть настоящего и живого в той среде, в кото­рой они живут'.

Вот почему историк непосредственно про­никает в дух событий, о которых он рас­сказывает:

Образованность автора и культура, выра­жающаяся в тех фактах, излагая которые он создает свое произведение, дух автора и дух тех действий, о которых он повеству­ет, тождественны™.

Таким образом, историку нет надобности вводить собственную рефлексию в изложе­ние событий, он их представляет потомству такими, какими они интуитивно представ­ляются ему.

В связи с этим длинные пересказы речей, которые встречаются у древних историков и особенно у Фукидида, представляют осо­бый интерес. Конечно, такой способ писать историю мог у позднейших писателей и осо­бенно у римлян выродиться в пристрастие к пустой риторике и к торжественным речам, не имеющим реального значения. Но в перво­начальной истории Фукидида речи выража­ют "осознание" актерами истории "их целей, интересов и принципов"". Как таковые, они составляют важный аспект действия:

Один аспект действий — это способ, ка­ким люди действия объясняют их другим, чтобы воздействовать на их представле­ния и привести в движение их волю¹².

Поэтому историк остерегается "объяснять и представлять" сознание действующих ин-

¹ См: Гегель Г. В. Ф. Философия истории. Введение // Соч. Т. VIII. С. 3.

² Hegel G. W. F. Le9ons sur la philosophic de l'histoire. 1822—1828. P. 4.

^}Фукиоид. История. Кн. I. Гл. 22. С. 13—14.

⁴ Hegel G. W. F. Lejons sur la philosophic de l'histoire. 1822—1828. P. 4.

^!Фукидид. История. Кн. I. Гл. 22. С. 13—14.

⁶ Гегель Г. В. Ф. Философия истории. Введе­ние // Соч. Т. VIII. С. 3.

⁷ Hegel G. W. F. Legons sur la philosophic de l'histoire. 1822—1828. P. 5.

⁸ Гегель Г. В, Ф. Философия истории. Введе­ние // Соч. Т. VIII. С. 4.

⁹ Hegel G. W. F. Lemons sur la philosophie de l'histoire. 1822—1828. P. 6. Ср.: "то, что существу­ет и живет в окружающей их среде, составляет их существенное содержание" (Гегель Г. В. Ф. Соч. Т. VIII. С. 4). — Примеч. пер.

¹⁰ Гегель Г. В. Ф. Философия истории. Введе­ние // Соч. Т. VIII. С. 4.

¹¹ Hegel G. W. F. Lefons sur la philosophie de l'histoire. 1822—1828. P. 7.

¹² Ibidem.

дивидов, "исходя из своих собственных рефлексий", "он скорее должен позволить индивидам и народам высказываться са­мим насчет того, чего они хотят, и насчет их способа познания того, чего они хо­тят"¹. Это остается верным и тогда, когда историку приходится "редактировать" текст речей на основе сохранившихся вос­поминаний:

Что до речей (как произнесенных перед войной, так и во время ее), то в точности запомнить и воспроизвести их смысл бы­ло невозможно — ни тех, которые мне пришлось самому слышать, ни тех, о ко­торых мне передавали другие. Но то, что, по-моему, каждый оратор мог бы сказать самого подходящего по данному вопросу (причем я, насколько возможно ближе, придерживаюсь общего смысла действи­тельно произнесенных речей), это я и за­ставил их говорить в моей истории².

Именно так Фукидид, передавая речь Пе-рикла, сохранил для потомства непосред­ственное и проницательное выражение принципов и целей "образованнейшего, чистейшего, благороднейшего государст­венного деятеля"³. Первоначальная исто­рия позволяет, таким образом, проникать в характер индивидов и народов, действую­щих в истории, в контексте "их собственной культуры"⁴. Она тем самым позволяет по­нять, как и почему люди действовали в ис­тории и как они осознавали свою истори­ческую деятельность. "Тот, кто не хочет стать историком-эрудитом, но хочет полу­чать удовольствие от истории, может чаще всего огрничиваться такими описаниями", и "они никогда не наскучат"⁵.

Ь) Объективная история

Но "таких историков... не так много, как можно было бы думать"⁶. Самое большее — можно назвать Геродота, Фукидида, По-

¹ Hegel G. W. F. Le9ons sur la philosophic de l'histoire. 1822—1828. P. 7.

² Фукидид. История. Кн. I. Гл. 22. С. 13.

³ Гегель Г. В. Ф. Философия истории. Введе­ние // Соч. Т. VIII. С. 4. ⁴Там же. С. 5.

⁵ Hegel G. W. F. Le9ons sur la philosophie de l'histoire. 1822—1828. P. 8.

⁶ Гегель Г. В. Ф. Философия истории. Введе­ние // Соч. Т. VIII. С. 5.

либия, Цезаря и французских мемуаристов, из которых самым крупным является кар­динал де Ретц⁷. Кроме того, эта форма истории "воспроизводит непродолжитель­ные периоды" и только "индивидуальные образы людей и происшествий"⁸.

Недостаток такой первоначальной ис­тории заключается и в ее ограничении тем, что исторические деятели понимали и же­лали от своего собственного действия, как если бы не существовало иллюзий созна­ния. Такая история представляет события в их непосредственной видимости, а людей соответственно самим категориям их куль­туры, то есть не освобождаясь в суждении об актерах истории от их собственных предрассудков и иллюзий и не осуществив в их отношении некоего отстранения и взгляда с точки зрения высшей рефлек­сии⁹. Наконец, наше историческое пред­ставление о жизни какого-либо народа "включает гораздо больше точек зрения, чем представление древних"¹⁰, охватывая, помимо политической и военной истории, которая почти исключительно занимала их интерес, "историю искусства, религии, нау­ки, конституции, права, собственности и т. д."". С этой точки зрения история должна посредством научного исследова­ния текстов и изучения археологических данных попытаться создать более конкрет­ное и более объективное знание о про­шлом, чем то, которое было у первых историков.

Но объективность состоит, прежде все­го, в соответствии объекту, здесь — про­шлой истории. В связи с этим историк стре-мится сочувствовать, проявлять "симпа­тию" к эпохам прошлого'*. Попытки такого рода можно найти во французской историографии, например в работах Миш-ле. Постоянно изучая оригинальные доку­менты, историк пытается вновь обрести дух эпохи и воплотить его в своем труде, как если бы он сам был первичным историком, переживающим непосредственно сердцем

⁷ См. там же.

⁸ Там же. С. 4.

⁹ См. там же.

¹⁰ Hegel G. W. F. Le?ons sur la philosophie de l'histoire. 1822—1828. P. 21. "Ibidem. ¹² Ibid. P. 14.

и разумом события, о которых он расска­зывает. Но очевидно, что "историк, как и мы, принадлежит к своему миру с его потребностями и интересами, он уважает то, что высоко ценит его собственная эпо­ха"¹. Невозможно, стало быть, чтобы мы полностью разделяли чувства людей про­шлой эпохи, испытывая симпатию. Если, например, "Афины нас интересуют в выс­шей степени" как "благороднейшая родина цивилизованного народа", если мы можем "принимать участие в их действиях и опас­ностях", мы не можем все же симпатизиро­вать афинянам, когда мы узнаем, что "в день битвы под Платеями они были озабо­чены тем, чтобы принести жертвы", или когда мы читаем в "Политике" Аристотеля об оправдании "рабства"². Невозможно, стало быть, чтобы дух, который говорит при помощи историка от имени прошлых эпох, был действительно "духом этих эпох"³:

Если историк изображает дух времени, этот последний оказывается духом самого ученого".

Непосредственно испытать все чувства лю­дей прошлого невозможно, — всегда вме­шивается отстранение рефлексии, если ис­торик принадлежит к иной эпохе, чем та, о/ которой он пишет.

Итак, собственно научная дефиниция ис­торической объективности заключается не в слиянии с объектом, а в дистанции в от­ношении него. Историк помещается перед объектом и описывает его извне. Такая по­зиция объективна, если только историк не примешивает свою собственную интуицию и свою собственную субъективность, а воо­ружается принципами критики и объясне­ния. Эти принципы позволяют определить исторический факт как объективный факт природы, существование которого устанав­ливают методами исторической критики и который объясняют, связывая его с дру­гими известными фактами согласно прин­ципу детерминирующей каузальности.

' Hegel G. W. F. Lecons sur la philosophie de l'histoire. 1822-1828. P. 13.

² Ibidem.

³ Гегель Г. В. Ф. Философия истории. Введе­ние // Соч. Т. VIII. С. 6.

⁴ Hegel G. W. F. Le9ons sur la philosophie de l'histoire. 1822—1828. P. 12.

с) Переход к философии истории

Форма исторической объективности, ко­торая состоит в попытке симпатического совпадения с объектом, кажется скорее субъективной историей. Конечно, такая форма истории стремится "сделать про­шлое присутствующим в духе"⁵. Но она может его сделать только частично присут­ствующим, потому что историк неизбежно примешивает свой собственный дух и забо­ты своей собственной эпохи к симпатичес­кому воссозданию событий. Какие бы уси­лия Мишле ни предпринимал, чтобы стать чуждым своему веку, зарывшись в архивах, он смог написать только романтическую историю. Разумеется, это лишь частичное возражение в отношении истории, где про­шлое воскресает в его интуитивно постига­емой видимости с яркостью, присущей гал­люцинациям: мы всходим вместе с Людо­виком XVI на повозку, которая везет его на эшафот, мы видим на его щеках щетину плохо сбритой бороды, мы ломаем вместе с ним последний кусок хлеба, чувствуем его землистый вкус во рту, мы слышим его слова сострадания, одновременно реаль­ного и далекого, о нищете народа и т. д. По сравнению с этой историей, где прошлое пережито снова, как оно было прожито самими участниками вплоть до их впечат­лений и субъективных намерений, история, которая придерживается чисто внешнего и объективного описания, может показать­ся бездушной. Она знает только факты, тогда как человеческое действие не только грубый факт, но также внутренняя страсть, намерение и воля.

Между тем объективная история не столь уж бездушна, как это кажется снача­ла. С одной стороны, действительно, она трактует события как абстракции, лишая их субъективного момента, так же как всей серии второстепенных обстоятельств. Так. "рассудок сокращает наиболее сильно"⁶. "Сражение, победа, осада" — эти общие

,⁵Ibid. P. 10.

⁶ Ibid. P. 14. Ср.: Рефлективная история при­бегает "к сокращенному изложению путем при­менения абстракций" (Гегель Г. В. Ф. Соч. Т. VIII. С. 7). — Примеч. пер.

представления "собирают и резюмируют в простом определении"¹ всю бесконечную совокупность обстоятельств и индивиду­альных действий. Если удовлетворятся тем, что скажут: "Экспедиция афинян в Сици­лию закончилась неудачно", то это будет "резюме того, что Фукидид описал так интересно и развернуто во всех деталях"². В сухости подобного изложения тоска ин­дивидуальной агонии похоронена прочнее, чем в каменных карьерах Сиракуз. Но благодаря этой абстракции, которая при­знает только бездушные факты, раскрыва­ется, с другой стороны, точка зрения це­лого, которая необходима для философии истории.

Абстракция тоже сфера духа. Передача реальности в ее объективном анализе дает возможность ее объяснения и рационали­зации. В этом смысле научное истолко­вание истории подготавливает переход к философии истории. Действительно, "фи­лософское рассмотрение не имеет другой цели, кроме упразднения случайности"³. Оно стремится все обосновать разумом и сделать вследствие этого необходимым. Поэтому оно начинается с научной раци­онализации истории, каковая ее сокращает, объективирует и позволяет таким образом понять ее в целом и в необходимом сцеп­лении.