Детерминистское понимание природы

Объяснять — значит связывать одно яв­ление с другим согласно определенному правилу, являющемуся принципом объяс­нения. Явление, служащее для объяснения другого явления, может вообще быть на­звано его причиной, если рассматривается связь вещей в действительности, или осно­ванием, если имеется в виду связь идей в процессе познания. Это чисто абстракт­ные определения, и здесь еще нет проблем. Проблемы начинаются, когда требуется ус­тановить, по какому правилу должна оп­ределяться связь причины и следствия или основания и обосновываемого. Из различ­ных возможных форм этой связи вытекают различные возможные концепции причин­ности.

а) Аристотелевская система четырех причин

Первым системным истолкованием при­роды причинности можно считать учение Аристотеля о четырех причинах. Конечно, это учение представляет собой осмысление причинного объяснения в том виде, в каком оно практиковалось наукой и философией до Аристотеля. Но, с одной стороны, наши знания о досократовской физике весьма фрагментарны, а ее систематическое изло­жение Аристотелем остается для нас са­мым ясным источником информации; с другой же стороны, что важнее, аристоте­левская философия — это первая рефлек­сия, отчетливо выделившая понятие причи­ны исходя из стихийного использования причинного объяснения у предшествовав­ших мыслителей. Наконец, аристотелевское учение носит в некоторых отношениях ха­рактер первоначала, так как в нем осмыс­ливается не только первичное состояние причинного объяснения в греческой науке и философии, но также простой и непосред-

ственный опыт человеческой деятельности как действующей причины в простейших формах ремесленного производства. Гени­альность Аристотеля как раз и проявилась в том, что он истолковал и осветил одно через другое: с одной стороны, доступное каждому человеку непосредственное опыт­ное знание о себе как причине простейшей производственной деятельности, а с другой — теоретическое объяснение природы с по­мощью различных аспектов причинности.

Действительно, рассмотрение человечес­кого производства в его простейших фор­мах обнаруживает все то, что требуется для создания какого-либо предмета, то есть оно позволяет связать этот предмет с различны­ми причинами, объясняющими его возник­новение. Первое, что требуется для созда­ния, скажем, статуи, — это медь, а для создания чаши — серебро¹. Таким образом, можно выделить первую причину — "то, "из чего", как внутренне ему присущего, возни­кает что-нибудь"². Эта причина есть тот субстрат вещи, который, "переходя от одно­го расположения к другому"³, дает возмож­ность ее создать. В первоначальных формах производства для изготовления бытовой ут­вари часто использовалось дерево. Поэтому именно дерево как материал (hyle (гиле) по-гречески или materia (материя) по-латы-ни) служит Аристотелю символом для обо­значения этой первой причины. По тради­ции эта причина называется "материальной причиной", или материей. Но яснее и точнее будет определить эту причину как то, что отвечает на вопрос, "из чего"⁴ состоит вещь.

Следующее, что требуется для создания вещи, — это идея и "образец"⁵. Если о ма­териальной причине в общем говорили еще досократики, то на роли идеи в производ­стве настаивал Платон. Действительно, всякое человеческое производство имеет в виду идеальный образец. Например, "ес­ли во время работы челнок... расколется", то столяр, "делая новый", будет смотреть

'См.: Аристотель. Физика. II 3, 194 b 25 // Соч.: В 4 т. М., 1981. Т. 3. С. 87.

² Там же. 24.

³ Simplicius. Commentaire ä la Physique d'Aristote. 194 b 23. P. 310, 5—6.

"Аристотель. Физика. II 3 195 a 19 // Соч. Т. 3. С. 88.

⁵ Там же. 194Ь26. С. 87.

не "на расколовшийся челнок", а "на тот образ, по которому он его делал"¹.

Итак, вторая причина создания вещи

— это идея, и нельзя правильно понять подлинную мысль Аристотеля, если при­нять традиционный перевод греческого слова "идея" как "форма" и соответственно считать, что вторая причина, противосто­ящая материальной причине, или материи,

— это формальная причина, или форма. В самом деле, "идея — не просто поверх­ностная форма вещи"², а принцип органи­зации материи и основание ее внутреннего устройства. Надо, однако, оговориться, что перевод "идеи" как "форма" в текстах Ари­стотеля связан со стремлением четко раз­граничить аристотелевскую и платонов­скую концепцию. Дело в том, что согласно платоновскому идеализму идея существует вне чувственной реальности, и именно на этом основании она служит для чувствен­ных объектов "образцом", пребывающим вне и над тем, что существует материально. Именно такой сверхчувственный образец для чувственной реальности традиционно называется "идеей". Аристотель же со своей стороны не считает необходимым от­делять идею от действительности, доступ­ной чувственному познанию и воздействию человека. "Душа есть местонахождение"³ идей постольку, поскольку идеи участвуют в человеческом познании и действии. Но если идею понимать как принцип единства и организации в самих вещах (а не просто поскольку этот принцип только отражается в человеческом сознании), то можно ска­зать, что идея "и материя неотделимы от предмета"·⁴.

Таким образом, традиционный перевод "идеи", или "идеальной причины", как "форма", или "формальная причина", име­ет целью четко обозначить тот факт, что Аристотель считал идею неотделимой от реальности. Однако при таком переводе че­ресчур резко подчеркивается разрыв между

¹ Платон. Кратил. 389 b // Соч.: В 3 т. М., 1968. Т. 1. С. 423.

² Simplicius. Commentaire ä la Physique d'Aristote. 194 b 26. P. 310, 22.

³ Аристотель. О душе. Ill 4, 429 a 27 // Соч. M., 1975. T. 1. С. 433^134.

⁴ Аристотель. Физика. IV 2, 209 b 23 // Соч. Т. 3. С. 126.

Аристотелем и Платоном и тем самым не учитывается существенная преемственность между их концепциями. А ведь для Аристо­теля характерно то, что он воспринимает, включая их как элементы в более широкую конструкцию, определения причинности, выдвинутые по отдельности его предшест­венниками. Разумеется, будучи уже не от­дельным, а связанным и объединенным с другими аспектами, каждый аспект при­чинности тем самым существенно меняет­ся. Так, что касается идеи, то ее значение изменяется по сравнению с ее платонов­ским пониманием вследствие того, что она оказывается неразрывно связанной с мате­рией. Тем не менее не имеет смысла назы­вать идеальную причину просто формой, что вызывает в памяти лишь расположение в пространстве и внешнюю конфигурацию, то есть всего лишь поверхностные следст­вия организации материи идеей.

Под идеей надо понимать концепцию вещи, каковая, в частности, содержится в ее дефиниции и детерминирует ее конфигура­цию. В самом деле, столяр, изготавливаю­щий челнок, руководствуется не просто его внешним видом, а его идеей. Поэтому Ари­стотель подчеркивает, что идея есть "об­разец"⁵ для вещи, данный как бы "в сторо­не" от действительности, хотя он находится вовсе не в идеальном или наднебесном мес­те, а в таком вполне реальном и земном, как голова или сердце ремесленника. При этом реально созданный предмет никогда не будет точно соответствовать его образ­цовой модели, каковая существует лишь в виде идеи. Так же обстоит дело, если от производства предметов человеком перей­ти к естественному воспроизводству поко­лений. Здесь идея принимает биологическое значение "рода". Этим термином, кстати, попеременно с термином "форма" также традиционно переводится слово "идея" у Аристотеля. Действительно, род объеди­няет все живые существа, подчиняющиеся одному и тому же принципу организации и потому способные порождать друг друга. Но можно под "родом" понимать и сам этот принцип организации. Тогда видно, что такой принцип есть идеальная модель, парадигматический образец, которому

⁵ Там же. ИЗ, 194 b 26. С. 87.

в точности не соответствует ни одна реаль­ная особь.

Итак, вторая причина, объясняющая возникновение вещи, может быть обозначе­на или традиционно как "форма" или "фор­мальная причина", или, точнее, как "иде­альная причина" или "родовая причина", поскольку вещь объясняется через ее пара­дигматическое отношение к идее или к ро­ду, к которому она принадлежит. Вообще эта форма причинности может быть охара­ктеризована как ответ на вопрос "Что это такое?" ("определение сути бытия")¹, каса­ющийся какой угодно вещи. В самом деле, ответом на этот вопрос служит термин, обозначающий вещь не в ее индивидуаль­ности, а через тот род, к которому она принадлежит, будь то человек, стул или стол. Затем уже, если есть необходимость, можно дать определение рода, содержащее истинное понятие вещи.

Но для того, чтобы какая-то вещь суще­ствовала, нужно еще, чтобы кто-то или что-то ее произвел или произвело на свет:

...Например, давший совет есть причина, для ребенка причина — отец, и, вообще, производящее — причина производимого и изменяющее — изменяемого².

Эта причина указывает, "откуда первое на­чало изменения..."³. Если же всякое измене­ние действительности назвать вообще "дви­жением", то порождающий его фактор можно будет назвать "движителем", или "движущей причиной", и это будет третья форма причинности.

Однако объяснение вещи представляется еще неполным, если указывается только ее источник, или начало, и не учитывается то, "ради чего"⁴ совершается порождающий ее процесс. Здесь, в противоположность исто­ку, указывается "цель"⁵ процесса, как, на­пример, цель "прогулки — здоровье"⁶. Между тем здесь есть двусмысленность, ибо цель может быть смешана с концом⁷,

¹ Аристотель. Физика. IV 2, 194 b 27 // Соч. Т. 3. С. 87.

² Там же. 30—32. С. 87—88.

³ Там же. 29—30. С. 87. "Там же. 33. С. 88. ⁵ Там же. 32. 'Там же. 33.

⁷ Слово fin по-французски означает и "цель" и "конец". — Примеч. ред.

когда вещь разрушается или живое существо умирает. Поэтому надо различать цель про­цесса созидания "при непрерывном движе­нии"⁸ и конец, при котором производящий и поддерживающий вещь процесс обрывает­ся. Например, работа столяра закончена, когда изготовленная им кровать приняла окончательную форму. Завершение изготов­ления кровати — это, стало быть, цель и конец работы, но это не конец кровати. Она понемногу расшатается и разрушится, если ее не поддерживать в нормальном состоянии и не ремонтировать. Так же и развитие живого существа завершается, когда орга­низм достигает полноты своей зрелой формы; но как только прекращается процесс измене­ния и роста, начинают перевешивать силы, ведущие к разрушению жизни, — наступает смерть, означающая конец живого существа. Таким образом, определение цели как причины не так просто. Конечно, цель как завершение созидательной деятельности — это причина. Она отвечает на вопрос "поче­му?" или "ради чего" и таким образом указывает на основание для делания чего-либо:

Наконец, [причина] как цель; т. е. "ради чего"; например, [причина] прогулки — здоровье. Почему он гуляет? Мы ска­жем: "чтобы быть здоровым", — и, сказав так, полагаем, что указали причину⁹.

Следует, однако, не путать цель как конец процесса, производящего вещь, с концом самой вещи. Недаром Аристотель сказал, что это "смешная шутка"¹⁰ — то, что некий поэт написал по поводу одного умершего:

"Достиг кончины, ради которой родился"'¹.

Уже некоторые греческие комментаторы Аристотеля пытались приписать эту стихо­творную строчку Еврипиду (тогда как она по форме больше похожа на отрывок из комедии) — настолько трудно представить себе, что это действительно смешно — ду­мать, что мы родились, чтобы умереть. Но Аристотель тут же подчеркивает, что "цель означает [отнюдь] не всякий предел, но на­илучший"¹². Цель в собственном смысле

'Аристотель. Физика. II 2, 194 а 29. С. 86.

'Там же. 194 b 32—35. С. 88. '"Там же. 2, 194 а 31. С. 86. "Там же. 31—32. ¹² Там же. 32—33. С. 86.

слова означает, следовательно, то, что на­ходится в конце производящего процесса и на что этот процесс направлен: здоровье как цель медицины или мир как цель войны. Таким образом, цель — это то, что имеется в виду в данном процессе, то есть благо', или наилучшее, и, как таковая, она является "причиной прекрасного и справедливого"². Итак, аристотелевский анализ приводит к установлению системы причин, числом в четыре, которые, по традиции, обознача­ются как материальная, формальная, дей­ствующая и конечная (целевая) — обозна­чение удобное, но довольно неадекватное. Может быть, яснее было бы сказать, что эти причины образуют систему ответов на основные вопросы, которые можно поста­вить по отношению к любой вещи: из чего это? что это такое? кто это создал? и для какой цели? Если, скажем, ответят, что это из дерева, что это кровать, что ее изготовил столяр, для того чтобы на ней спать, то, похоже, тем самым мы узнаем все, что на первый раз можно желать узнать, и система вопросов и ответов действительно дает от­чет о вещи, то есть полностью ее объясняет. В этом смысле, следовательно, аристоте­левский анализ причинности дает полную систему причин.

Ь) Критика и разрушение системы четырех причин

Однако очевидно, что данная система может считаться удовлетворительной лишь при первом подходе. Несомненно, она по­служила одним из поводов для весьма су­рового суждения Леона Брюнсвика, сказав­шего об Аристотеле, что его умственный возраст равен восьми годам. Действитель­но, при нынешних требованиях к научному объяснению кажется, что только ребенок может признать объяснением вещи такой элементарный и поверхностный набор воп­росов и ответов. Между тем, хотя такое возражение Аристотелю неизбежно, оно все же неудовлетворительно, так как тем

'См.: Аристотель. Метафизика. I 6, 988 а 15 // Соч. Т. 1.С. 80.

² Аристотель. О душе. I 2, 404 Ъ 2 // Соч. Т. 1. С. 376.

самым его учению противопоставляются извне с видом превосходства требования науки, находящейся на гораздо более высо­ком уровне развития. Надо, следовательно, показать, как эти более высокие требования сформировались исходя из внутренней не­достаточности аристотелевской системы причин.

Эта недостаточность ясно видна в "пере­числительном" характере системы причин. В самом деле, у Аристотеля причины прос­то перечисляются одна за другой, по види­мости в произвольном порядке, связываясь лишь словечками "далее" или "наконец"³. Таким образом, система причин система­тична в том смысле, что она полна, но, с другой стороны, она очень мало сис­тематична, поскольку связь ее различных элементов носит совершенно внешний ха­рактер.

И у Аристотеля не только не указывает­ся внутренняя связь причин, но к тому же значение по крайней мере одной из причин весьма двусмысленно. Действительно, при­чина как цель не только несет с собой опас­ность путаницы — смешения цели как за­вершения процесса создания вещи и конца как завершения ее разрушения, — но и в са­мом процессе созидания дело не обходится без двусмысленности. С одной стороны, цель работы столяра — это законченная кровать; но, с другой стороны, кровать счи­тается законченной, когда она пригодна для удовлетворения потребности, ради ко­торой она изготавливалась. "Ведь "ради чего" имеет двоякое значение"⁴. В первом смысле цель — это завершенный, оконча­тельный результат работы, которым объяс­няется последовательность операций изго­товления. Но "ведь и мы [сами] есть цель"⁵, поскольку сама произведенная вещь в ее завершенном виде объясняется лишь как средство удовлетворения наших потребнос­тей. Следовательно, всякая производящая деятельность имеет двойную цель:

Цель двояка, поскольку в одном смысле -·- это есть намеченный к созданию ре­зультат (...например, здоровье как жела­емый результат для врача), а в другом

³См.: Аристотель. Физика. II 3, 194 Ь, 29, 32 // Соч. Т. 3. С. 87 -88.

"Там же. 2, 194 а 35—36. С. 86. ⁵ Там же. 35.

смысле — это то, в чем этот результат мыслится и в чем возникает, например здоровый человек; в этом втором смысле цель означает то, ради чего совершается действие, и в этом смысле мы сами явля­емся целью¹.

В человеческом производстве ясно проявля­ется эта двойственность цели. Например, искусство столяра имеет две цели — кровать и человека, а искусство врача имеет целью одновременно человека и здоровье. Но та­кая же двойственность обнаруживается и в производстве, которое происходит в са­мой природе. Под этим производством по­нимается "порождение", то есть способность живых существ "производить себе подо­бное"². В определенном смысле порождение как способность живого существа порож­дать нового индивида неотделимо от дея­тельности, благодаря которой индивид про­изводит себя сам, когда он растет и питает­ся; однако порождение отличается от простого роста тем, что оно направлено на сохранение вида, а не отдельных индивидов. Но, как это уже отмечал Платон, "рождение — это та доля бессмертия и вечности, кото­рая отпущена смертному существу"³. "...Ибо не может преходящее вечно оставаться тем же и быть постоянно единым по числу"⁴ "...И продолжает существовать не оно само, а ему подобное, оставаясь единым не по числу, а по виду"⁵. Количественное единство индивида при порождении не сохраняется, сохраняется лишь единство вида. Отсюда видно, что и при порождении "цель... пони­мается двояко"⁶, ибо целью является вид, но вид реально сохраняется лишь в индивидах, которые, следовательно, также являются це­лью порождения как непосредственный ре­зультат стремления вида к самосохранению. Очевидно, однако, что двойственность цели не одинакова в человеческом произ­водстве и в природном порождении. Так, в работе столяра две цели его деятельности

¹ Simplicius. Commentaire ä la Physique d'Aristote. II 2, 194 a 34. P. 303, 30—33.

² Аристотель. О душе. II 4, 415 a 27—28 // Соч. Т. 1. С. 401.

³Платон. Пир. 206 е // Соч. М., 1970. Т. 2. С. 137—138.

'Аристотель. О душе. II 4, 415 b 4—5 // Соч. Т. 1. С. 401—402.

'Там же. 6—7. С. 402.

'Там же. 2. С. 401.

— кровать и человек — различны в родо­вом отношении. Но когда "начало для Ахилла Пелей, а для тебя — твой отец"⁷, дело обстоит иначе. Конечно, и здесь мож­но сказать, что цель двойственна, посколь­ку эта цель — порождение Ахилла или тебя и в то же время продолжение рода челове­ческого. И разумеется, когда человек жела­ет иметь сына, то он желает иметь потомка вообще, а не того конкретного ребенка, которого в момент желания еще нет и о ко­тором можно будет сказать, что он такое, лишь после того, как он родится и вырас­тет. Поэтому в качестве целей порождения можно различать человека вообще и кон­кретного индивида. Однако эти две цели тождественны в отношении рода, тогда как обе цели технической деятельности в родо­вом отношении различны. Кроме того, "никакого человека вообще не существу­ет"⁸, а род существует реально лишь в от­дельных индивидах. Таким образом, при порождении двусмысленность цели устра­нена, поскольку нет реально человечества в себе, отличного от индивидов, и которое желало бы продлевать свое существование через них, а особый акт порождения Пеле-ем Ахилла тождествен всеобщему акту по­рождения человека человеком.

Но анализ естественного порождения \ позволяет пойти в деле объединения при- * чин еще дальше. Цель природного порож­дения — это вид или род, который есть не что иное, как идея. Человечество — это род человеческий или идея человека, являюща­яся чем-то реальным лишь в индивидах, которые образуют человечество и сохраня­ют его существование. Есть, таким обра­зом, существенная разница между природ­ным порождением и техническим производ­ством. Так, при производстве кровати идея кровати — это цель работы ремесленника, определяющая, что должно быть реализо­вано в материале по окончании производ­ственных операций. Однако эта цель все же отлична от той, другой цели, каковой явля­ется человеческая потребность, которую столяр стремится удовлетворить. Следова­тельно, можно сказать, что человеческие

⁷ Аристотель. Метафизика. XII 5, 1071 а 22—23//Соч. Т. 1. С. 306.

⁸ Там же. 21—23.

потребности в определенных изделиях об­разуют цели, внешние по отношению к са­мой идее этих изделий и которым эта идея оказывается подчинена. Ибо в конечном счете именно условия удовлетворения чело­веческой потребности определяют специфи­ческие условия организации материала или идею изготовляемого предмета. Напротив, при естественном порождении цель — это род, каковым он существует реально в ин­дивидах, так что здесь невозможно реально отличить идею от целевой причины. Это различение, по-видимому, пригодно только для объяснения человеческого производ­ства, а его применение к природному по­рождению есть всего лишь антропоморф­ная аналогия.

То же самое относится и к различению идеальной причины и источника движения. Аристотель противопоставляет природу искусству (то есть человеческому производ­ству вообще), говоря, что "искусство... есть начало, находящееся в другом", то есть не в том, что производится, тогда как "приро­да — начало в самой вещи"¹. Действитель­но, кровать изготовляется столяром, но "человек рождает человека"². Конечно, при порождении порождающий и порождае­мый численно различны, но "по виду"³ они одинаковы. Если проанализировать более конкретно процесс порождения, то будет видно, что его активный фактор — это семя от порождающего индивида. Но если семя есть причина движения для порождаемого индивида, то все же он развивается из него "как из внутреннего для него начала"⁴. Та­ким образом, при порождении конечная (целевая), как и движущая, причина являет­ся внутренней. Здесь опять же причинность восходит к виду (или роду), поскольку, что­бы иметь способность порождать, индивид должен достичь полноты развития, харак­терной для вида, и поскольку порождение есть видовой процесс, в котором индивид является порождающим в качестве предста­вителя своего вида. Отсюда можно заклю­чить, что "три из них", то есть идея, движи-

¹ Аристотель. Метафизика. XII 5, 1070 а 7—8//Соч. Т. 1. С. 302.

² Там же. 8.

³ Аристотель. Физика. II 7, 198 а 26 // Соч. Т. 3. С. 96.

'Aristote. Problemes. XIV 10, 923 b 33.

тель и цель, "часто... сходятся к одной"⁵ причине. Фактически в естественном про­цессе порождения они всегда сводятся к виду.

Таким образом, свой полный смысл раз­личение четырех причин обретает лишь в объяснении человеческого производства, а в природном порождении в результате сведения трех причин к одной остается, по-видимому, лишь пара, где "одно — мате­рия, другое — форма"⁶ (идея). В этой паре противопоставление и даже антагонизм терминов особенно чувствительны в чело­веческом производстве. Действительно, в ходе его материи извне придается форма. Например, дереву придается форма крова­ти, а куску мрамора — форма статуи. Мож­но даже различать виды технической де­ятельности человека в зависимости от того, с чем они больше имеют дело — с материей или идеей. Виды технической деятельности, которые обладают "знанием формы" (идеи), могут быть названы искусством "пользования"⁷. Здесь используются техни­ческие предметы, которые рассматривают­ся в основном с точки зрения их целесо­образности и идеи. Так, "кормчий знает, какова должна быть форма руля, и пред­писывает ее"⁸. Но таковыми же являются виды деятельности, в ходе которых при изготовлении предметов "даются указания искусствам более специфического характе­ра"'. Например, искусство кораблестро­ения в целом по отношению к изготовле­нию отдельных деталей — парусов, снас­тей, руля и т. д. — выступает как знающее эти предметы по их идее "и их отношению к тому, как используется корабль в це­лом"¹⁰. Таким образом, эти две разновид­ности искусства пользования противостоят тому, которое "знает материал"", из кото­рого делаются предметы. Например, корм-

⁵ Аристотель. Физика. II 7, 198 а 24—25 // Соч. Т. 3. С. 96.

⁶ Аристотель. Метафизика. VII 8, 1033 b 13 // Соч. Т. 1. С. 201.

⁷ Аристотель. Физика. II 2, 194 b 3—4 // Соч. Т. 3. С. 86—87.

⁸ Там же. 5—6. С. 87.

⁹ Simplicius. Commentaire ä la Physique d'Aristote. II 2, 194 a 36. P. 304, 27—28.

¹⁰ Ibid. 30.

"Аристотель. Физика. II 2, 194 b 4—5 // Соч. Т. 3. С. 87.

чий или руководитель работ на верфи зна­ют руль в основном с точки зрения его идеи и назначения, тогда как изготавливающий руль ремесленник знает, главным образом, "из какого дерева и какими приемами мо­жет быть [руль] сделан"¹.

Однако это разделение идеи и материи не носит абсолютного характера. В "искус­ствах пользования" определенное знание материала включается в знание формы:

Поэтому [Аристотель] говорит, что тот, кто знает идею руля и предписывает ее, владеет также и материалом: так, если даже он не знает в точности, что руль должен быть сделан из кипарисового дере­ва, то, во всяком случае, он знает, что дерево для руля должно быть достаточно упругим — ни сухим и ломким, ни совер­шенно гибким².

Отсюда видно, что даже в человеческом производстве, которое налагает идею (то есть определенный способ организации, проявляющийся в форме) на материал, из­начально на нее не рассчитанный, материя соотносительна с идеей: отнюдь не любая материя годится для реализации опреде­ленной идеи, "так как для разной формы [требуется] разная материя"³.

Но в естественном порождении связь идеи с материей еще более тесная, чем в че­ловеческом производстве. Действительно, в технической деятельности "искусства об­рабатывают материал: одни просто, другие тщательно отделывая его"⁴:

Те, которые обрабатывают просто, — это, например, зодчество с его камнями, меди­цина со своими лекарствами, гончарное ремесло со своей глиной, живопись со сво­ими смесями красок; те же, которые от­делывают материал тщательно, — это, например, искусство моделирования, ког­да размягчают воск, ваяние, когда рас­плавляют медь, зодчество, когда вытесы­ваются балки⁵.

Следовательно, можно сказать, что "в предметах искусств" мы сами делаем "ма-

¹ Аристотель. Физика. II 2, 194 b 6—7 // Соч. Т. 3. С. 87.

² Simplicius. Commentaire ä la Physique d 'Aristote. II 2, 194 a 36. P. 305, 6—10.

³ Аристотель. Физика. II 2, 194 b 7—8 // Соч. Т. 3. С. 87.

"Там же. 194 а 33—34. С. 86.

⁵ Simplicius. Commentaire ä la Physique d 'Aristote. II 2, 194 a 33. P. 303, 2—7.

териал ради [определенного] дела"⁶. А это существенная разница с природными тела­ми, у которых материал "имеется в нали­чии как нечто существующее"⁷. Таким об­разом, видно, что в природе различие мате­рии и формы нельзя понимать так же, как в технической деятельности. Фактически различие материи и идеи имеет, по-видимо­му, четкий смысл лишь в человеческом про­изводстве, на которое, кстати, и ссылается Платон, когда он хочет продемонстриро­вать на примере, как идея накладывается извне на материю. Но само техническое производство свидетельствует о том, что материя должна быть приспособлена к идее. Конечно, сырой материал, с которо­го начинается процесс обработки, весьма отличается от его окончательного вида. Но техническая деятельность, как и природное производство, — это вообще процесс не­прерывного преобразования: на каждом этапе материалу придается форма, ко­торая, в свою очередь, становится мате­риалом для нового оформления. Так, бес­форменная глина, сырье, является первым материалом для кирпичей, кирпичи стано­вятся материалом для стены и т. д. Но здесь также видно, что в природном произ­водстве, где материя не обрабатывается для вещи, а наличествует в ней самой, "пос­ледняя материя и форма — это одно и то же..."⁸

Здесь под "последней материей" надо понимать материю, которая, в противопо­ложность "первой материи", непосред­ственно поддается оформлению ради со­здания естественного или изготовленного предмета. Так, человек состоит из костей и мяса — это его последняя материя. Но эта материя специфически дифференциро­вана, и, как об этом свидетельствует невоз­можность пересадки органа от одного вида к другому, она не может подойти для дру­гого вида. Таким образом, невозможно от­делить материю от идеи, которая ее ор­ганизует и оформляет. Надо, однако, заме­тить, что форма, или специфическая организация, не реализуется сразу в про-

⁶ Аристотель. Физика. II 2, 194 b 7—8 // Соч. Т. 3. С. 87.

'Там же. 8. С. 87.

⁸ Аристотель. Метафизика. VIII 6, 1045 b 18 // Соч. Т. 1. С. 233.

цессе порождения, но сначала, например на эмбриональной стадии, материя высту­пает в относительно недифференцирован­ном виде. Следовательно, можно выделить бесформенную материю, постепенно диф­ференцирующуюся вплоть до полной реа­лизации формы. Однако эта недифферен­цированная материя есть в потенции фор­ма: даже на самых первых стадиях эмбрион уже сам в себе человек. Поэтому различе­ние материи и формы (или идеи, которую форма проявляет вовне) можно заменить на "первое — в возможности, второе — в действительности"¹. Подобно тому как бронза есть статуя в возможности и эта возможность будет переведена в действи­тельность скульптором, так и человек есть переход в действительность того, чем эмб­рион был в возможности. Таким образом, последняя материя есть не что иное, как форма в возможности:

Природа материи или потенции определя­ется тем, что она переходит в форму и дей­ствительность; а природа формы и дейст­вительности cocTorfr в том, что они опреде­ляют материю или дополняют потенцию².

Коль скоро порождение или производство определяются как переход от возможности к осуществлению, поиск причины может ограничиться определением причины тако­го осуществления. Эта причина достаточна, поскольку она порождает единство той па­ры материи и идеи, к которой в конечном итоге сводятся четыре разные причины ари­стотелевской системы.

с) Механическая и детерминирующая причинность

"...Что же кроме действующей причины побуждает то, что есть в возможности, быть в действительности?"³ Основываясь на этом высказывании, комментаторы поздней аристотелевской школы утвержда­ли, что Аристотель выдвигал в качестве главной причины действующую причину

¹ Аристотель. Метафизика. VIII 6, 1045 а 24 // Соч. Т. 3. С. 232. (Ср.: 1045 b 12. С. 233.)

² Bonitz. Commentaire ä la Metaphysique d'Aristote. VIII 6. P. 375.

'Аристотель. Метафизика. VIII 6, 1045 a 30—31 // Соч. Т. 1.С. 232.

— художника или ремесленника в отноше­нии изготовленного предмета, а в отноше­нии естественных вещей — Бога-устроителя (или, выражаясь по-гречески, демиурга):

[Аристотель] методически ведет нас к Не­бесному отцу, к Богу-творцу всех вещей, показывая, что, так же как медник есть причина единства меди и шара, так и объ­единяющая и демиургическая мощь Бога есть причина того, что все вещи таковы, каковы они суть⁴.

Однако такая интерпретация представляет собой явное заражение аристотелизма пла­тоновским представлением о Боге—устрои­теле мира. Точка зрения самого Аристо­теля вовсе не приводит его к выдвижению на первое место движущей или производя­щей причины. При естественном порожде­нии движущая причина — это род, то есть одновременно идеальная причина и конеч­ная (целевая) причина. Так что, вопреки логике своего анализа, Аристотель склоня­ется скорее к цели и идее, чем к произ­водящей причине.

Правда, анализируя причинность, Ари­стотель говорил и обо всех посредствую­щих звеньях, необходимых для достижения результата, то есть о совокупности опера­ций и орудий:

И все, что возникает в промежутке на пути к цели, когда движение вызвано чем-ни­будь иным, например [на пути] к здоровью

— лечение похуданием, очищение [желуд­ка], лекарства, [врачебные] инструменты,

— все это существует ради цели и отлича­ется друг от друга тем, что одно есть действия, а другое — орудия⁵.

Но у Аристотеля эта инструментальная или операциональная форма причинности рас­сматривается просто как дополнение к сис­теме причин. Точнее говоря, она примыка­ет к целевой причине, поскольку речь идет о совокупности средств для достижения оп­ределенной цели; но она не представляет особого интереса уже потому, что физика для Аристотеля есть чисто теоретическая наука. А чисто теоретический анализ про­цесса создания направлен прежде всего на выявление его смысла, каковой, разумеет­ся, заключается в желаемом и достигаемом

⁴ Pseudo-Alexandre. Commentaire ä la Metaphysique. VIII 6. Bekker. P. 777 b 18—21.

⁵ Аристотель. Физика. II 3, 194 b 35 — 195 a 3 // Соч. Т. 3. С. 88.

результате. Что же касается изучения ору­дий и средств созидания, то оно имеет в ос­новном практическое значение.

Таким образом, вследствие исключи­тельно теоретической направленности его физики и финалистского характера его фи­лософии Аристотель отказывается от де­тального исследования того, как конкретно связываются следствия и причины в хроно­логическом порядке производства или по­рождения, что, как ему представлялось, бы­ло характерным для физики его досократи-ческих предшественников:

При изучении причины возникновения большей частью применяют следующий способ: наблюдают, что за чем появилось, что первое произвело или испытало [какое-либо действие], и так все время по порядку'.

Фактически Аристотель исключает из физи­ки изучение той причины, которую называ­ют действующей, то есть той, которая по­казывает, как конкретно в техническом про­изводстве или в естественном порождении одно действие непосредственно вытекает из другого.

Однако возникновение современной нау­ки приводит к тому, что чисто теоретичес­кие рассуждения заменяются поиском прак-тически применимого знания:

...Можно достичь знаний, весьма полез­ных в жизни, и... вместо умозрительной философии, преподаваемой в школах, можно создать практическую, с помощью которой, зная силу и действие огня, воды, воздуха, звезд, небес и всех прочих ок­ружающих нас тел так же отчетливо, как мы знаем различные ремесла наших мас­теров, мы могли бы, как и они, использо­вать и эти силы во всех свойственных им применениях и стать, таким образом, как бы господами и владетелями природы².

При таком подходе природа осмысливает­ся и используется в общем как средство удовлетворения человеческих потребнос­тей. Поэтому природные процессы должны быть познаны так же, как мы знаем полез­ную производительную деятельность реме­сленников, то есть во всех деталях действу­ющей причинности.

¹ Аристотель. Физика. II 7, 198 а 33—35 // Соч. Т. 3. С. 96.

² Декарт Р. Рассуждение о методе, чтобы верно направлять свой разум и отыскивать ис­тину в науках. Ч. 6 // Соч.: В 2 т. М., 1989. Т. 1. С. 286.

Вследствие этого происходит отказ от изучения целенаправленности в природе и весь интерес направляется на изучение средств, пригодных для достижения опре­деленных результатов:

...Следует рассматривать, не для какой це­ли Бог создал каждую вещь, а лишь каким образом он пожелал ее создать³.

Поиск конечных целей в природе объявля­ется делом теологии и даже признается не­возможным, поскольку человеческому по­знанию недоступны замыслы Творца:

...Мы не должны столь высоко о себе по­лагать, чтобы думать, будто он пожелал поделиться с нами своими намерениями⁴.