Истоки философии в греческой литературе

ФИЛОСОФИЯ

MICHEL GOURINAT

Anden eleve de l'Ecole Normale Superteure,

Agrege de l'Universite, Professeur de Premiere Superteure au iycee Thiers, Marseiile

De la PHILOSOPHIE

Classes terminales

HACHETTE Superieur

Classes preparatoires aux Grandes Ecoles Premier cycle d'Enseignement Superieur

Мишель Гурина

выпускник Высшей Нормальной Школы (Париж.),

агреже Университета, преподаватель лицея Тьера (Марсель)

ФИЛОСОФИЯ

Учебное пособие

для выпускных классов лицеев.

для поступающих в высшие школы

и студентов первого цикла высшего образования

Москва

Издательство «Республика» 1998

УДК 1(075) ББК 87.3я7 Г95

GOURINAT MICHEL

DE LA PHILOSOPHIE

T. I—II. Paris: Hachette livre, 1994

Под общей редакцией

доктора философских наук, профессора

M. H. ГРЕЦКОГО

Перевод с французского:

А. Д. Бакулова, А. Г. Баунова, Н. В. Вдовиной, M. H. Грецкого,

В. Н. Деревянко, С. Н. Коняева, M. M. Мчедловой,

А. А. Рыковой, Е. А. Самарской

Издание осуществлено при поддержке

Министерства иностранных дел Франции

и Французского культурного центра в Москве

Гурина М.

Г95 Философия: Учеб. пособие для выпускных классов лицеев, для поступа­
ющих в высшие школы и студентов первого цикла высш. образования:
Пер. с фр. — М.: Республика, 1998. — 540 с.: ил.
ISBN 5—250—02652—4

Учебное пособие по философии для лицеев и высших учебных заведений, написанное Мишелем Гурина, выдержало во Франции уже несколько изданий и пользуется большой популярностью.

Российскому читателю книга будет, несомненно, интересна не только оригинальной постановкой философских проблем и взглядами автора, но и тем, что она учит мыслить, учит логично рассуждать, доказывать, опровергать, показывая, как это делали великие учителя мысли — философы.

Издание предназначено в первую очередь студентам, изучающим философию в системе среднего и высшего образования, а также самим преподавателям философии и, конечно, всем, кто ею интересуется.

ББК 87.3я7

© Editions Hachette
ISBN 5-250—02652-4 © Издательство "Республика", 1998

ВВЕДЕНИЕ

Российскому читателю предлагается французское учебное пособие по философии, используемое в лицеях и колледжах, а также на первых курсах высших учебных заведе­ний. Как отмечает сам его автор, Мишель Гурина, это не начальный курс философии, данный учебник предполагает уже некоторое знакомство с философией и ее историей. Именно поэтому, упоминая многих великих философов и их произведения, автор не счи­тает нужным пояснять, кто они такие, в чем суть их концепций, о чем говорится в их основных работах. Да это и вообще задача другой дисциплины — истории философии. Здесь же речь идет о философии как таковой.

Но тут сразу возникает проблема: сущест­вует ли философия как таковая наряду и по­мимо тех философских концепций, которые реально имели место в ее истории? Еще не так давно ответ на этот вопрос для граждан бывшего Советского Союза был ясен и прост. Да, такая философия существует, это марк­систско-ленинская философия, то есть диа­лектический и исторический материализм; все же остальные философские концепции относятся к истории философии. Такова во всяком случае была официально принятая точка зрения, в соответствии с которой стро­илось и все преподавание философии в вузах.

Надо признать, что при всех недостатках, связанных с превращением марксистской фи­лософии в официальную партийно-государ­ственную доктрину (ее догматизация, схема­тизация, вульгаризация и т. п.), такое раз­деление на философию и историю философии имело и свои удобства: четко делились учебные дисциплины, а значит, и соответствующие кафедры в вузах, имелся четкий критерий оценки немарксистских кон­цепций и их отдельных положений — с точки зрения их соответствия или несоответствия, приближения или отдаления от марксист­ской философии.

И вот, как говорят французы, nous avons change tout cela — мы все это изменили. Нет больше официальной общепринятой фило­софии, нет единого критерия оценки, а есть философский плюрализм, — каждый волен придерживаться тех философских взглядов, какие ему более по душе. Очень хорошо! Но как быть с обучением философии? Значит ли

это, что раз нет единой общепринятой фило­софии, то остается только история филосо­фии? Значит ли это, что не нужны ни кафед­ры, ни учебные пособия по таким дисцип­линам, как теоретическая философия, социальная философия, этика, эстетика, ибо все это сведется либо к истории соответству­ющих концепций, либо к сугубо субъектив­ным взглядам какого-то одного философа? Значит ли это, наконец, что обучение фило­софии равнозначно внедрению сплошного релятивизма: можно считать так, а можно и эдак и даже совсем наоборот, коль скоро исторически существовали и сейчас сосуще­ствуют самые разные философские взгляды?

Все эти новые для нас проблемы далеко не новы для наших западных коллег. А пото­му естествен вопрос: как же они решаются "там, у них"? На этот вопрос и отвечает учебное пособие Мишеля Гурина и в этом его главный, но не единственный интерес.

Если нет единой общепризнанной фило­софии и если такую философию нельзя ис­кусственно создать путем эклектического со­единения ныне существующих концепций, то остается обратиться к истории философии и, прослеживая в ней определенные тенденции, постараться понять, что такое собственно философствование, есть ли в нем что-либо непреходящее, каково его место в культуре, нужно ли оно сегодня? Выходит, без истории философии все-таки не обойтись. И дейст­вительно, данное учебное пособие целиком построено по историческому принципу — и оба его тома, и каждая глава. Снова и снова автор обращается к великим мысли­телям Древней Греции, главным образом к Платону и Аристотелю, и от них движется к философам нового времени и современнос­ти. И тем не менее это не история филосо­фии, во всяком случае в ее традиционном понимании. Читатель здесь не найдет ни из­ложения концепций философов, ни полноты историко-философского процесса. Так, за ис­ключением Беркли, целиком отсутствует ан­глийская философская традиция в лице Бэко­на, Гоббса, Локка, Юма, а при большом внимании к таким представителям немецкой классической философии, как Кант и Гегель, не уделяется никакого внимания Фихте и Шеллингу.

Выборочный подход к философам и от­дельным сторонам их творчества имеет свое оправдание. Автор поставил перед собой за­дачу показать способ рассуждения филосо­фов, постановку и разработку ими философ­ских проблем, носящих сквозной характер в истории европейской философии. А в этом случае важна не полнота истории со всеми ее зигзагами, а последовательность логическо­го движения мысли. Здесь невольно вспоми­нается Гегель, показавший пример выявле­ния логики в истории вообще и в истории философии в частности. Правда, эта логика у Гегеля весьма специфична: это диалекти­ческая логика движения от одной категории к другой, от одной философской системы к другой, приводящая в конечном итоге к грандиозному синтезу всего предшество­вавшего знания в рамках самой гегелевской философии ("философии как таковой"!). Од­нако гегелевский синтез, претендовавший на абсолютное завершение, не устоял под уда­рами философской критики, а главным обра­зом — дальнейшего развития науки и прак­тики. Послегегелевская философия стала скромнее, она уже не претендует на абсолют­ное знание, на завершенный всеобъемлющий синтез, на особую философскую логику.

Но если, не задаваясь столь амбициозны­ми замыслами, все-таки попытаться выявить логический ход философских рассуждений, причем не только у одного философа, а в ис­тории европейской философии в целом, то как он может выглядеть? Ответ, реализован­ный в работе Мишеля Гурина, таков: это движение мысли не от одной категории к другой и не от одной системы к другой, а движение в рамках отдельных категорий, разрабатываемых то одним, то другим фи­лософом. В результате единая история фило­софии распадается на ряд параллельных ли­ний — в соответствии с количеством катего­рий, взятых для рассмотрения.

На это сразу же может последовать воз­ражение со стороны приверженцев систем­ного подхода: нельзя вырывать отдельные категории из систем, в которые они входят, ибо в разных философских системах их смысл меняется и фактически это уже не одни и те же, а разные категории. Подобные соображения высказывались и в исследова­ниях по истории науки, когда подчеркива­лось, что смена теорий, парадигм, эпистем приводит к изменению всех входящих в них научных понятий (см. работы Г. Башляра, Т. Куна, М. Фуко). Однако такой подход, в свою очередь, подвергся критике. Здесь стоит сослаться на такого авторитетного ис-

следователя, как Жорж Кангийем, который показал, что при всех изменениях смысла и содержания понятий при переходе от од­ной научной системы к другой в них со­храняется нечто, позволяющее говорить, что это все-таки те же самые понятия, коль скоро они относятся к тем же самым объ­ектам. По Кангийему, наряду с историей сменяющих друг друга систем есть и от­носительно самостоятельная история от­дельных понятий, "кочующих" из одной сис­темы в другую.

Но то, что справедливо для научных по­нятий, очевидно, справедливо и для более устойчивых философских категорий. У них тоже есть своя относительно самостоятель­ная история, а внутри этой истории — своя логика движения, приводящая к их углубле­нию, дифференциации, уточнению. Как по­казывает М. Гурина, этот процесс разработ­ки философских категорий происходит бла­годаря критике одного философа другим, критике, основанной на обнаружении проти­воречий, не решенных, а иногда и не постав­ленных проблем во взглядах своего пред­шественника. При этом разрушается система взглядов предшествующего философа. Но в ходе замены старой системы новой основ­ные категории, т. е. те "кирпичики", те базо­вые элементы, из которых строится любая философская система, сохраняются, лишь видоизменяясь и уточняясь.

Так вырисовывается то, что можно все-таки считать философией как таковой, не сводящейся ни к одной философской систе­ме, ни к синтезу систем. Системы рушатся, но категории остаются как общий понятий­ный аппарат самых различных философских концепций. Конечно, категориальный аппа­рат — бытие, сознание, необходимость, слу­чайность, свобода и т. д. — это еще не философия в полном смысле слова, которая характеризуется каждый раз своеобразным сочетанием этих и других категорий, что свя­зано и с их видоизменением. Но своеобраз­ные сочетания, образующие разные фило­софские системы, это как раз то особенное, специфическое, историко-философское, от чего приходится отвлечься, коль скоро речь идет о философии вообще, а не о конкретных философах, сменявших друг друга в истории философии.

Обоснование правомерности такого под­хода к философии требует учета еще одного обстоятельства — отличия философских ка­тегорий от научных понятий, отличия фило­софии от других форм мировоззрения, от других сфер культуры. Этому посвящен пер-

вый том учебного пособия. Нельзя не отме­тить оригинальность авторской трактовки данной проблемы. Вместо того чтобы начи­нать с вопроса "Что такое философия?", М. Гурина ставит этот вопрос лишь в четвертой главе, а первые три посвящает отношению философии к литературе, науке и религии. Казалось бы, как можно говорить об отно­шении философии к чему бы то ни было, не зная, что такое философия? Но в том-то и дело, что философия формируется как неч­то специфическое и самостоятельное в ре­зультате вычленения и размежевания — вы­членения из мировоззрения, выраженного в художественной форме (мифы, поэмы, диа­логи), размежевания с наукой и религией. В этом смысле даже столь уважаемый авто­ром Платон (не говоря уже о еще более ранних мыслителях) — не вполне философ, ибо художественная форма его произведений не адекватна их теоретическому содержанию.

Здесь опять налицо исторический подход, нацеленный на выявление тенденции разви­тия. "Философия вообще" предстает как складывающаяся постепенно, путем обрете­ния теоретической формы и уточнения ее специфического содержания, отличающего ее от науки и от религии. Автор как бы говорит нам: я не навязываю изначально никакого определения философии, — ведь таких определений давалось немало и все они были более или менее односторонними и субъективными, отражая позицию того или иного философа. Посмотрим лучше, как философия самоопределялась в своей исто­рии, это должно нам обеспечить максимум объективности.

Действительно, поскольку речь идет об учебном пособии, то субъективизма здесь должно быть как можно меньше. И надо отдать должное автору: он прилагает мак­симальные усилия в этом направлении. Как в первом томе, где говорится об общем по­нимании философии, о ее взаимодействии с другими областями культуры и размежева­нии с ними, так и во втором, где трактуются отдельные философские категории, автор старается как можно меньше говорить от себя и как можно больше предоставлять сло­во самим рассматриваемым философам. От­сюда большое количество умело подобран­ных цитат; отсюда и безличный стиль пове­ствования, где нет места мнениям, а есть объективно возникающие проблемы, поиски их решения и логическое обоснование най­денных решений.

И все же скептически настроенный чита­тель может возразить: если бы в философии

была возможна такая же объективность и такие же обоснованные выводы, как в нау­ке, то она и слилась бы с наукой. Но ведь философия трактует "вечные" проблемы, не получающие окончательного решения и, сле­довательно, допускающие субъективный подход, субъективный выбор того или иного варианта. А стало быть, и автор такого "ме-тафилософского" труда, как бы ему ни хоте­лось быть объективным, вынужден встать на ту или иную позицию и сделать выбор меж­ду монизмом и дуализмом (или даже плюра­лизмом), материализмом и идеализмом, ра­ционализмом и эмпиризмом и т. д.

В самом деле, своя позиция у автора есть. И хотя он, действительно, старается ее не навязывать, как правило, избегая всяких субъективных оценок, но она проявляется и в выборе рассматриваемых философов, и в самом акценте на логически доказатель­ные рассуждения, и в неодобрительном от­ношении к эмпирикам, позитивистам, ирра-ционалистам. Эту позицию можно охарак­теризовать как умеренный монистический рационализм в его двойном противостоянии

— эмпиризму, с одной стороны, и ирраци­онализму — с другой.

Что ж, для французского автора в этом нет ничего удивительного: рационализм

— давняя традиция Франции, получившая распространение не только в философском, но и в обыденном сознании. Правда, реакция на рационализм классической европейской философии (от Декарта до Гегеля) началась еще в XIX в., а в последнее время у после­дователей Хайдеггера и Ницше, в постструк­турализме и постмодернизме она приобрела особенно острый характер. Тем не менее это не мешает строить философское обучение и в лицеях, и в университетах прежде всего на материале классической рационалисти­ческой философии. И дело здесь не только в традиционном консерватизме системы об­разования, в ее обычном отставании от са­мых современных, самых модных течений. Ситуация здесь такая же, как и при обучении живописи или музыке: сначала надо овла­деть классическими формами, а уж потом вы сможете их преобразовывать или отрицать, ударяясь в авангардизм или неоавангар­дизм. Не пройдя хорошую школу, трудно рассчитывать на успех в самостоятельной деятельности.

Такую хорошую школу и представляет собой учебное пособие Мишеля Гурина. Ценность его в том, что оно учит мыслить, учит логично рассуждать, доказывать, опро­вергать, показывая, как это делали великие

учителя мысли — рационально мыслящие философы. Именно этим определяется вы­бор имен и тем, обстоятельность изложения одних деталей и пропуск других. И именно поэтому надо все это читать вдумчиво и вни­мательно. Ведь в данном случае не столь важно, что конкретно утверждали и доказы­вали те или иные философы (этим занимает­ся история философии), сколько то, как они доказывали то, что они утверждали.

Автор убежден, что философия — важное средство воспитания и развития человека. При этом она учит не только абстрактному мышлению, работе с философскими катего­риями, пониманию тонких ходов мысли вы­дающихся философов, но и переходам от абстрактного к конкретному, от теории к практике и обратно. Следуя примеру ряда великих мыслителей — от Платона до Марк­са, — автор ратует за такую философию, которая не замыкается в своих абстракциях, но возвращается с неба на землю, к простым людям, к их трудам и заботам. По ходу изложения он показывает связи философии с конкретными науками, с другими областя­ми культуры и с такими реалиями жизни, как, например, ремесленный и промышлен­ный труд. И в этом еще одно большое досто­инство данного учебного пособия.

Можно было бы отметить и другие его положительные стороны и оригинальные особенности. Но пусть читатель найдет их сам — не стоит лишать его этого удовольст­вия. Мы же коснемся в заключение некото­рых пунктов, могущих вызвать неудовольст­вие тех или иных читателей. Прежде всего это, по-видимому, временное и географичес­кое ограничение рассматриваемого матери­ала. Наверное, найдутся "обиженные" тем, что автор считает древнеиндийскую и древ­некитайскую философию не философией в собственном смысле слова, а лишь дофи-лософской "мудростью". Можно обидеться и за почти отсутствующих досократиков, и за отсутствующих русских мыслителей. Можно не согласиться с характеристикой апорий Зенона как "софизмов". Можно, на­конец, упрекнуть автора в пренебрежении современной философией и современными научными данными (есть кое-что о Фрейде, но очень мало или почти ничего об осталь­ных философах XX в.; есть квантовая меха-

ника, но нет неевклидовых геометрий, тео­рии относительности и др.).

Если все это недостатки, то они, можно сказать, обратная сторона достоинств дан­ного учебного пособия. Подчеркнем еще раз, что хотя здесь и говорится о многих филосо­фах, это не история философии, и историко-философская полнота здесь не только не тре­буется, но даже была бы противопоказана, ибо помешала бы сосредоточиться на глав­ном — на рациональном, логичном, доказа­тельном рассуждении, без которого нет не только философской, но и вообще никакой теории. Что же касается современных про­тивников рационализма, то нетрудно было бы показать — да это и показывалось не раз, — что даже самые иррационалистические философы так или иначе аргументировали, обосновывали свои позиции и без рацио­нального рассуждения обойтись не могли. Но, конечно, если уж учиться такому рассуж­дению, то не у них, а лучше всего — на тех классических образцах, которые находятся в центре внимания Мишеля Гурина.

Если же критиковать автора с точки зре­ния его собственного подхода, его собствен­ных требований ясности, логичности, доступ­ности и т. п., то мы отметили бы, пожалуй, главу 11 — "Язык", — где, в частности, говорится о структурной лингвистике и кри­тикуется структурализм, но в такой сжатой форме, что читателю-неспециалисту понять суть дела нелегко (ему надо обратиться к имеющейся литературе по структурализ­му). К тому же, справедливо говоря о возрос­шем значении языковой проблематики в со­временной философии, надо было хотя бы упомянуть аналитическую и лингвистичес­кую философию (Витгенштейн и др.), столь распространенную в англосаксонском мире. Здесь, по-видимому, сказывается националь­ная, французская специфика в философии. Английский или американский автор написал бы эту и ряд других глав по-другому.

Впрочем, такого рода недостатков совсем немного. Они во много раз перевешиваются достоинствами этого учебного пособия. Не­даром его много раз переиздавали во Фран­ции (последний раз в 1994 г.). Нет сомнения, что его нынешнее издание в России будет полезным вкладом в развитие философского образования в нашей стране.

M. H. Грецкий

Том первый

ПРЕДИСЛОВИЕ

Сегодня распространено предубеждение, будто бы философия обречена на исчезнове­ние вследствие прогресса научного знания. Это предубеждение заслуживает серьезного отношения, тем более что оно поддержива­ется очень древней традицией — фактически столь же древней, как и сама философия, ибо уже в сократовском диалоге "Соперники" говорится об отказе от философии во имя требований научной и технической мысли, а в платоновском диалоге "Горгий" ее значе­ние оспаривают с помощью требования по­литической и практической эффективности. Таким образом, было бы очень поверхност­но считать, что проблема, которую ставит по отношению к философии развитие наук и практики, появляется лишь в современную эпоху. Несомненно, эта проблема приобре­ла особую остроту вследствие небывалого разрастания научного знания в современный период. Но одновременно само это разра­стание делает столь же неотложной потреб­ность индивидов и общностей в таком спо­собе познания и рефлексии, который не под­давался бы полностью фрагментации, размельчанию и специализации, свойствен­ным научному знанию. В течение двух с по­ловиной тысяч лет философия выступает именно как форма культуры, стремящаяся дать свободному и одновременно разумно­му сознанию средства для систематической рефлексии по всей совокупности теоретичес­ких и практических проблем. Разумеется, современное рассредоточение знания между различными областями научной специали­зации обязывает более, чем когда-либо, по­казывать результаты философского знания в процессе его исторического развития.

Мы попытались осуществить это, оста­навливаясь на тех моментах в истории фи­лософии, которые показались нам наиболее важными для формирования современного мышления и для понимания нынешнего со­стояния проблем: наше изложение заверша­ется, таким образом, в основном на рубеже современного периода. Конечно, можно за­подозрить, что, если автор не ссылается

в большей мере на современных философов, значит, он не слишком их уважает. Но дело в другом. Выбор ссылок был продиктован опытом преподавания философии и тем пе­дагогическим подходом, который при напи­сании данного труда был для меня осново­полагающим. Я не считаю, что есть необхо­димость давать введение в современную философию, поскольку язык современных философов и их интересы совпадают с на­шими и потому непосредственно доступны. Зато философы прошлого как своей пробле­матикой, так и своим языком тесно связаны со своим историческим периодом, и для чтения их произведений нужно введение. В то же время современная философия исто­рически исходит из всего созданного фило­софией прошлого. С этой точки зрения по­нимание сегодняшней философии требует знания всех достижений предшествующего периода. Подготовить аудиторию к воспри­ятию современной философии, рассказывая о ее предшественниках, о том, как на протя­жении истории философия увязывалась с ре­альной действительностью, чтобы соответ­ствовать задачам своего времени, — такова важнейшая цель преподавания философии. В ходе изложения материала станет ясно, как понимается отношение философии к сво­ей истории. Здесь же я ограничусь общим определением своего подхода к изложению философии. Я искал промежуточный уровень сложности между первым знакомством, ко­торое дают обычно используемые школьные учебники, и непосредственным чтением вели­ких философских произведений. Преимущес­твом учебников, как кажется, является сис­темное изложение материала; фактически, в современной литературе лишь школьные учебники отвечают требованиям системнос­ти, которые всегда были характерны для философии. Однако, не удовлетворившись первым знакомством, читатель может поже­лать перейти к великим произведениям, и тут он, естественно, столкнется с различного рода трудностями, которые могут отвратить его от такого чтения. Здесь на помощь

приходят подборки избранных отрывков из трудов великих мыслителей. Но такие от­рывочные тексты, взятые без контекста, в котором они только и могут быть понят­ными, и к тому же расположенные часто не в том порядке, в каком их расположил сам автор, представляются нам чем-то искус­ственным и с педагогической точки зрения весьма нежелательным. Я предпочел пред­ложить связный текст средней трудности, снабженный обобщающими примечаниями на полях¹ и рисунками, иллюстрирующими пройденный материал, но с включением многочисленных цитат более высокого уровня трудности. Тем самым становится возможным как бы многоуровневое чтение нашего труда. Цитаты, выделенные мелким шрифтом, каждый раз резюмируются в на­шем собственном тексте и не являются необ­ходимыми при первом чтении. Надеемся, что общий ход рассуждения, в который они включены, и их разъясняющий характер по отношению к этому рассуждению сделают их более понятными при дальнейшем уг­лубленном изучении, позволят в достаточ­ной степени ознакомиться с языком и сти­лем мышления великих философов, чтобы затем перейти к чтению их произведений.

Несомненно, эта книга требует от чита­теля довольно напряженного внимания. Но, с другой стороны, она опирается на долгую практику преподавания в средней школе² и на непосредственное знание, об­ретенное при проверке бесчисленных работ учащихся, уровня культуры и понимания, который существует на этой ступени об­разования. Таким образом, книга соответ­ствует уровню подготовки к экзамену на степень бакалавра³. Быть может, ее лучше читать после первого года приобщения к философии, но она вполне может быть использована, начиная с выпускного класса в системе среднего образования. Возмож­но, книгу упрекнут в том, что она то из­лишне трудна, то слишком схематична и сжата; такие критические замечания неиз-

' В настоящем издании обобщения подчерк­нуты прямой линией в тексте. — Примеч. ред.

² Во Франции философия преподается в ли­цеях. — Примеч. ред.

¹ Первая ученая степень, которая присваива­ется выпускникам лицеев и дает право поступле­ния в университет без экзаменов. — Примеч. ред.

бежны и в то же время обоснованны — по поводу произведения, которое трактует обо всем понемногу: обо всем, что только мож­но знать, и кое о чем таком, чего познать вовсе нельзя. Что мне придало смелости в данном случае, так это уверенность в том, что в современной литературе до сих пор не было работы, посвященной неблаго­дарной, но нужной задаче — создать пере­ходное звено между первым знакомством с философией и глубиной великих произ­ведений.

Да будет мне позволено выразить мою благодарность г-ну профессору Алькье за большую поддержку, которую он счел воз­можным оказать мне, прочитав несколько глав рукописи. Я благодарен также изда­тельству "Либрэри Ашет" и особенно всем сотрудникам отдела классических произве­дений, готовившим эту книгу к изданию. За риск, связанный с публикацией подобного рода, за терпение, проявленное в течение шести лет, прошедших от первого проекта до его окончательного завершения, за не­оценимую помощь, полученную от сов­местных обсуждений и размышлений над способом лучшей подачи и оформления ма­териала, в то время как содержательная часть была целиком и полностью оставлена на мое усмотрение, за отличную работу печатников и тщательность при верстке — за все это я признателен не только от себя лично, но и от имени философии, вели­чию и пользе которой таким образом отда­ется дань уважения.

Примечание ко 2-му изданию

Я благодарю профессора Парижского университета I г-на Патронье де Гандияка, профессора Университета Экс-Марсель I г-на Гранже, профессора агреже⁴ физики г-на Филиппи за их критические замечания, позволившие исправить ошибки первого издания.

⁴Агреже (фр. agrege) — высшее звание пре­подавателей французских лицеев, дающее право преподавать в университетах. — Примеч. пер.

Глава 1

ЛИТЕРАТУРА И ФИЛОСОФИЯ

Так как философия — это поиск осозна­ющего себя знания, ее первый вопрос есть вопрос о ее собственной природе и ее соб­ственных основаниях. Современная фило­софия чаще всего даже и ограничивается этой предварительной постановкой вопро­са. Наверное, может показаться излишним создавать такую форму знания, единствен­ным предметом которого является сомне­ние в самом себе. Но идеал полностью прозрачного для себя знания не следует отбрасывать без рассмотрения. Поэтому мы исследуем сначала проблему природы и значения философии с целью дать введе­ние в философское знание.

Если философия представляет собой полностью осознанное знание, то она за­мыкается на самое себя, образуя круг: в са­мом деле, размышлять о том, что есть философия, предполагает, что ее уже со­здали, чтобы можно было размышлять о ней. Отсюда видна трудность введения в философию. Но такая же трудность воз­никает при овладении любыми знаниями и любыми техническими приемами, если правда, что дело делу учит. Таким обра­зом, войти в круг философского знания можно с помощью рефлексии, размышле­ния о фактически существующей филосо­фии, поскольку она предстает в виде сово-купности произведений, которые, пусть и проблематично, можно отнести к литера­туре.

Итак, в своем реальном существовании философия прежде всего выступает как часть литературы. Наряду с чисто устными формами ее передачи и преподавания она доступна в виде совокупности письменных источников, которые подразделяются на признанные и устоявшиеся жанры: поэмы, максимы, диалоги, диатрибы, проповеди,

наставления, лекции, трактаты, коммента­рии, размышления, афоризмы, эссе, учеб­ники и т. д. С этой точки зрения философия связана с историей литературы и литерату­роведением, которые стремятся установить время и условия появления различных жан­ров философских произведений и опреде­лить их характерные черты и правила. Впрочем, философия связана с литературой не только формальными признаками, но также и в своей основе, так как философ­ское произведение является выражением индивидуальности, распознаваемой по сво­ему стилю. Поскольку данная индивиду­альность использует для самовыражения определенные правила жанра, философское произведение предстает как произведение искусства.

Однако литературоведение весьма не­охотно признает принадлежность к литера­туре философского творчества, которое ка-жется ему слишком безразличным к пре­красному в философском слоге. В самом деле, верно, что философия в основном придает лишь второстепенное значение собственно эстетическому критерию оценки своих произведений. Платон и Кант счита­ются, как один, так и другой, великими философами, хотя только первого можно назвать писателем и художником. Поэтому создается впечатление, что философия и литература не имеют между собой необ­ходимых связей: чтобы убедиться в этом, достаточно посмотреть, какое разное от­ношение литературоведение проявляет к философам. Некоторые — Платон, Мон-тень, Паскаль, Ницше — интересуют и ли­тературу. Другие, например Декарт, пред­ставляются преимущественно как философ­ские авторы, хотя за ними можно признать и наличие писательских талантов, и влия-

ние на литературу своего времени. Наконец, третьи, скажем, Аристотель, сосланы в фи­лософский ад как не представляющие инте­реса и ценности для литературы.

Если речь идет просто о том, чтобы засвидетельствовать литературный вкус, эти оценки, конечно, могут быть в целом приняты во внимание. Однако они основы­ваются лишь на удовольствии или неудо­вольствии, полученном непосредственно при чтении философского произведения: следовательно, они подвластны произволу и переменчивости настроений и вкусов. Так, из произведений Платона литературный вкус может выделить одни (например, "Пир" и "Федр") и остаться равнодушным к другим (например, к "Софисту" и "Парме-ниду"). Но, если литературоведение может констатировать наличие двух разных стилей в произведениях Платона, ему, очевидно, трудно объяснить это — так же, как трудно объяснить, за что Цицерон мог восхвалять "золотую реку" диалогов (утерянных) Ари­стотеля, тогда как в дошедших до нас ари­стотелевских произведениях страницы, ко­торые можно принять за образцы изящной словесности, составляют лишь исключение. Таким образом, надо обратиться к самой сути философского произведения, чтобы по­ставить проблему его литературного офор­мления и попытаться понять, в какой мере философское сочинение может быть опреде­лено как художественное произведение.

Истоки философии в греческой литературе

Поскольку нашей точкой отсчета является фактическое существование философии, дос­таточно проследить за ее историческим раз­витием, чтобы констатировать, что она обна­руживается сначала в лоне литературных форм, выработанных греческой культурой.

а) Философская литература до Сократа

Мыслители, предшествовавшие Сокра­ту, пытаясь осознать специфику филосо­фии, не изобретали новой литературной формы, а удовлетворялись уже существую­щими формами, как письменными, так и устными. Пифагор, Парменид, Эмпедокл

сочиняли поэмы, используя стихотворные размеры и ритмы, уже ставшие классическими в их эпоху. Важность поэтической формы была очевидна для цивилизации, которая выбрала себе в качестве учителей и теологов двух своих величайших поэтов — Гомера и Гесиода. Заимствуя их форму поэтического выражения, зарождающаяся философия явно стремилась предложить с помощью философ­ской поэмы такую модель культуры и воспи­тания мысли, которая могла бы поспорить с моделью, подаренной греческой цивилиза­ции Гомером и Гесиодом. Принимая стихо­творную форму, философская поэзия заим­ствует у гомеровской поэзии мнемотехничес-кие приемы, необходимые в культуре, где письменная форма не является еще важным средством воспитания: поэтический стиль чеканит яркие формулировки, врезающиеся в память благодаря ритму и размеру стиха. Но поэтическая форма имеет своим содержа­нием чувственный образ и конкретную реаль­ность, тогда как философская формула — аб­стракцию. Вследствие этого для философской поэмы характерен конфликт между содержа­нием и формой, о чем свидетельствуют проти­воречивые критические оценки, высказанные в ее адрес. Если поэтическая форма выражает философскую абстракцию, то, похоже, от нее и остается лишь форма. В самом деле, вроде бы незачем прибегать к стихам, чтобы ска­зать, как Парменид: "...есть — бытие, а ни­что — не есть"¹, и кажется, что в данном случае имеет место скорее упражнение в сти­хосложении, нежели поэма:

Парменид написал поэму. Но, хотя поэ­тическая форма обязывала его использо­вать метафоры, фигуры и обороты, он был привержен только строгости стиля, силе и чистоте экспрессии, как это можно видеть на следующих примерах: "Тем самым Всё непрерывно: ибо сущее примыкает к сущему". "Оно не "было" некогда и не "будет", так как оно "есть" сейчас...". "...Нет нужды, чтобы вот тут его было больше или меньше, чем вот там", и т. д. Так что его стиль больше похож на стихосложение, чем на поэзию².

¹ Парменид. О природе. Фр. В 6 // Фрагмен­ты ранних греческих философов. М., 1989. Ч. 1. С. 288.

² Proclus. Commentaire au Parmenide de Platon. l, p. 665, 17 Cousin; Парменид. О природе. Φρ. Β 8, ст. 25, 5, 44-45 // Фрагменты... С. 290, 291.