Боэций «Утешение философией» (Врачевание души)

Боэций (480 – 524, казнен) – римский философ, один из основоположников средневековой схоластики. По обвинению в государственной измене был заключен в тюрьму, где в ожидании казни написал художественно-философское сочинение «Утешение философией». Через все западное средневековье прошла тема «утешающей Философии» и тема «превратностей фортуны». Философия как «наука об исцелении души» имела место у пифагорейцев, Сократа и Платона, у Аристотеля, а также у философов эллинизма. Понимание философии как собеседницы, утешающей в горе и врачующей душевные раны, представлено в произведениях Цицерона, последователем которого был Боэций. Медикаментами в процессе выздоровления являются знания и идеи, а способом лечения – логические рассуждения. Боэций в данном фрагменте размышляет о соотношении судьбы (Фортуны) и Провидения. Философия же выступает в роли наставницы и целительницы души. Беседа Боэция с Философией в тюрьме преследует терапевтическую цель: сюжет произведения состоит из постановки диагноза болезни, затем лечения души, а в конце ее полное исцеление.

КНИГА ПЕРВАЯ .

I.Тем временем, пока я в молчании рассуждал сам с собою и записывал стилем на табличкегорькую жало­бу, мне показалось, что над моей головой явилась жен­щина с ликом, исполненным достоинства, и пылающими очами, зоркостью своей далеко превосходящими человече­ские, поражающими живым блеском и неисчерпаемой притягательной силой; хотя была она во цвете лет, никак не верилось, чтобы она принадлежала к нашему веку (1). Трудно было определить и ее рост. Ибо казалось, что в одно и то же время она и не превышала обычной чело­веческой меры, и теменем касалась неба, а если бы она подняла голову повыше, то вторглась бы в самое небо и стала бы невидимой для взирающих на нее людей. Она была облачена в одежды из нетленной ткани, с изощрен­ным искусством сплетенной из тончайших нитей, их, как позже я узнал, она соткала собственными руками. На них, как на потемневших картинах, лежал налет забытой ста­рины. Но эту одежду рвали руки каких-то неистовых существ, которые растаскивали ее частицы, кто какие мог захва­тить. В правой руке она держала книги, в левой — ски­петр (2)…

А я, чей взор был замутнен слезами, не мог рас­познать, кто же эта женщина, обладающая столь неоспо­римой властью, и, потупив долу глаза в глубоком изум­лении, молчаливо ждал, что же будет дальше. Она же, подойдя поближе, присела на край моего ложа, и, глядя мне в лицо, исполненное тягостной печали и склоненное скорбью к земле, стала стихами корить меня за то, что душу мою охватило смятение.

III. После того, как рассеялись тучи скорби, я увидел небо и попытался распознать целительницу. И когда я устремил глаза на нее и сосредоточил внимание, то узнал кормилицу мою — Философию, под чьим присмотром на­ходился с "юношеских лет. Зачем,— спросил я,— о, на­ставница всех добродетелей, пришла ты в одинокую оби­тель изгнанника, спустившись с высоких сфер? Для того ли, чтобы быть обвиненной вместе со мной и подверг­нуться ложным наветам? — О, мой питомец,— ответила она,— разве могу я покинуть тебя и не разделить вместе с тобой бремя, которое на тебя обрушили те, кто ненави­дит самое имя мое! Ведь не в обычае Философии остав­лять в пути невинного без сопровождения, мне ли опа­саться обвинений, и устрашат ли меня новые наветы? Неужели ты сейчас впервые почувствовал, что при дур­ных нравах мудрость подвергается опасности? Разве в древние времена, еще до века нашего Платона, я не сталкивалась часто с глупостью и безрассудством в вели­кой битве? А при его жизни, учитель его Сократ разве не с моей помощью добился победы над несправедливой смертью? … Если бы ты не знал ни о бегстве Анаксагора, ни о яде, выпитом Сократом, ни о пытках, которым подвергли Зенона, так как все это было в чужих краях, то ты мог слышать о Кании (3), Сенеке (4), Соране (5), воспоминания о которых не столь давни и широко известны. Их привело к гибели не что иное, как то, что они, воспитанные в моих обычаях и наставлениях, своими поступками резко отличались от дурных людей.

VI.— Позволь мне немного выяснить с помощью во­просов состояние твоей души, чтобы я поняла, какого рода лечение необходимо тебе,— Спрашивай, о чем желаешь,— сказал я,— дам тебе ответ.— Тогда она спросила: Дума­ешь ли ты, что этот мир приводится в движение лишен­ными смысла и случайными причинами, или же он по­винуется разумному управлению? — Никогда не допускал мысли,— ответил я,— что организованное в таком поряд­ке создание может быть движимо слепой случайностью. Напротив, я знаю, что создатель руководит своим творе­нием. И никогда не наступит час, который сможет поко­лебать мою уверенность в истинности этого суждения.— Правильно. Ты ведь говорил об этом в стихах немного раньше и горевал, что только люди лишены божествен­ной заботы. Ведь в том, что все остальное управляет­ся разумом, нельзя усомниться. Но я поражена, как при таких здравых рассуждениях в тебя проникли болезни. Однако я попытаюсь заглянуть поглубже, ибо не знаю, где скрыт изъян. Скажи мне, поскольку ты не сомнева­ешься, что миром правит Бог, с помощью каких установ­лений осуществляет Он свое правление? — Мне,— ответил я,— не совсем понятен смысл твоего вопроса, и я даже не могу найти на него ответ.— Неужели,— спросила она снова,— я ошибаюсь, думая, что в тебе есть изъян, через который, как через пробоину в крепком валу, проникла в твою душу болезнь смятения? Ответь же мне, какова цель всего сущего, к чему направлено стремление всей природы? — Я слыхал об этом, но скорбь притупила мою память.— А знаешь ли ты, откуда все берет начало?.. У меня есть средства, которые исцелят тебя, – это прежде всего твое правильное суждение об управлении мира, которое, как ты считаешь, подчинено не слепой случайности, но божественному разуму. Не бойся ничего. Из этой маленькой искры возгорится пламя жизни. Но так как время для более сильных лекарств еще не наступило, и уж такова природа (человеческой) души, что она отступает от истины, увлекаясь ложными суждениями, а порожденный ими туман страстей препятствует ясному видению вещей, то я попытаюсь немного развеять его легкими целительными и успокоительными средствами, чтобы, когда рассеется мрак переменчивых страстей, ты мог увидеть сияние истинного света..

КНИГА ВТОРАЯ

I. Затем она на несколько мгновений прервала свою речь и, овладев моим вниманием благодаря благоразумно­му молчанию, обратилась ко мне: Если я достаточно глу­боко поняла причины твоего недуга, то мне представля­ется, что ты чахнешь из-за непреодолимого желания вер­нуть себе прежнюю благосклонность Фортуны (6). И твой дух поколебало то, что она, как ты полагаешь, отверну­лась от тебя. Я постигла множество обманчивых форм этой чародейки и льстивую близость, которой она посто­янно дарит тех, кого желает обмануть, делая это до тех пор, пока не погружает [их] в неутолимую скорбь своим неожиданным уходом. Если же ты припомнишь ее при­роду, обычаи и благодеяния, то поймешь, что благосклон­ность Фортуны не содержит ничего прекрасного, и ты ни­чего не утратил. Я полагаю, что тебе не составит большо­го труда восстановить это в памяти. Ты ведь имел обыкновение, когда она покровительствовала тебе и осы­пала ласками, осуждать ее исполненными суровости сло­вами и порицать суждениями, вынесенными из нашей обители. Но всякая внезапная перемена жизни, без со­мнения, пробуждает в душах какое-то смятение. Поэтому и случилось, что ты на короткое время утратил присущее тебе спокойствие духа. И вот сейчас настало время, чтобы ты попробовал мягкое и приятное лечебное средство, ко­торое, проникнув внутрь, откроет путь для более сильных лекарств. Призовем же на помощь убеждения сладкой риторики, которая только тогда ведет верным путем, ког­да не отступает от наших наставлений и когда ее сопро­вождает музыка, сложенная ларами, и вторит ей быстры­ми или медленными ладами.

Что же, о человек, повергло тебя в такую печаль и исторгло скорбные стенания? Думаю, что ты испытал не­что исключительное и небывалое. Ты полагаешь, что Фор­туна переменчива лишь по отношению к тебе? Ошибаешь­ся. Таков ее нрав, являющийся следствием присущей ей природы. Она еще сохранила по отношению к тебе по­стоянства, больше, чем свойственно ее изменчивому харак­теру. Она была такой же, когда расточала тебе свои лас­ки и когда, резвясь, соблазняла тебя приманкой счастья. Ты разгадал, что у слепой богини два лица, ведь еще прежде, когда суть ее была скрыта от других, она стала полностью ясной для тебя. Если ты одобряешь ее обычаи, не жалуйся. Если же ее вероломство ужасает [тебя], пре­зри и оттолкни ту, которая ведет губительную игру: ведь именно теперь то, что является для тебя причиной такой печали, должно и успокоить. Ибо покинула тебя та, от предательства которой никто и никогда не может быть защищен. Неужели имеет для тебя цену преходящее счастье, и разве дорога тебе Фортуна, верная лишь на мгновение и чуждая постоянства, уход которой приносит печаль. Если же ее невозможно удержать по воле [лю­дей], а, удаляясь, Она делает их несчастными, что иное представляет быстротечное [счастье], как не некое пред­знаменование будущих невзгод? Ведь недостаточно видеть лишь то, что находится перед глазами,— благоразумие понимает, что все имеет конец, и что как добро, так и зло переменчивы. И не следует поэтому ни страшиться угроз Фортуны, ни слишком сильно желать [ее] мило­стей.

Наконец, следует тебе запастись терпением, чтобы перенести то, что происходит во владениях Фортуны, если уж однажды ты склонил шею под ее ярмом. И если бы ты пожелал установить закон, чтобы удержать ее или предугадать уход той, которую ты по своей воле избрал своей госпожой, разве было бы это правильным, ведь от­сутствие терпения лишь ухудшило бы жребий, который изменить ты не в силах. Если ты отдаешь свой корабль на волю ветров, он будет двигаться не сообразно твоим желаниям, а куда повлекут его их яростные порывы. Когда ты засеваешь пашню семенами, то предвидишь годы урожайные и бесплодные. Ты отдал себя во власть Фор­туны, следует, чтобы ты подчинился обычаям повелитель­ницы. Зачем ты пытаешься удержать стремительное дви­жение вращающегося колеса? О, глупейший из смерт­ных, если Фортуна обретет постоянство, она [утратит свою природу] и перестанет быть зависящей от случая.

II. Но я хотела бы немного обсудить [это] с тобой, поль­зуясь языком самой Фортуны. Ты же примечай, каковы ее права. «Почему ты, человек, ежедневно преследуешь меня жалобами, какую несправедливость я причинила тебе? Какие блага отняла? Порассуждай же со мной об обладании богатством и чинами и сравни [наши мнения]. И если ты докажешь, что хотя бы нечто из принадлежа­щего мне является неотъемлемой собственностью кого-нибудь из смертных, я тотчас сделаю так, чтобы стало твоим то, чего ты потребуешь.

Когда тебя природа произвела из материнской утро­бы, еще не владеющего ничем и беспомощного, я поддер­жала тебя, осыпала своими щедротами и благосклонно, с любовью и нежностью воспитала, свершив все, что было в моей власти, окружала тебя роскошью и блеском,— и все это делает тебя теперь нетерпимым по отношению ко мне. Сейчас угодно мне отвести свою руку. Когда ты пользовался моей благосклонностью, ты обладал данным взаймы, поэтому ты не имеешь права жаловаться, словно утратил нечто принадлежащее тебе. Почему ты стонешь? Я не проявила к тебе никакой жестокости. Богатства, по­чести и прочие блага такого рода находятся в моей вла­сти, служанки знают свою госпожу, и, когда я покидаю несчастного, удаляются вместе со мной. Я решительно утверждаю, что если бы принадлежали тебе блага, на утрату которых ты жалуешься, ты бы ни в коем случае не мог их потерять. Или мне, единственной, запрещено осу­ществлять свое собственное право? Ведь разрешено небу рождать светлые дни и погребать их в темных ночах, позволено временам года то украшать цветами и плодами облик земли, то омрачать его бурями и морозами.

У моря есть право то ласкать взор ровной гладью, то ужасать штормами и волнами. Неужели только меня ненасытная алчность людей обязывает к постоянству, которое чуждо моим обычаям? Наша сила заключена в непрерывной игре — мы движем колесо в стремительном вращении и радуемся, когда павшее до предела возносится, а возне­сенное наверх — повергается в прах. Поднимись, если угодно, но при таком условии, что ты не сочтешь неспра­ведливым падение, когда того потребует порядок моей игры… И что иное оплакивают трагедии, как не безжалост­ные удары Фортуны, внезапно сокрушающей счастливые царствования?... Подумай, не досталось ли тебе благ больше, чем горестей? Что, если от тебя я не полностью отвернулась? Ведь сама моя изменчивость дает законные основания надеяться на лучшее. Поэтому не падай духом и, подчиняясь общему для всех закону, не стремись жить, по своим собственным установлениям.

Что же, о смертные, стремитесь к внешнему, когда счастье лежит внутри вас? Смущают вас ошибки и заблуждения. Я очер­чу тебе кратко границу высшего счастья. Есть ли что-нибудь более ценное для тебя, чем ты сам? Нет, ответишь ты. Если бы ты познал себя, ты обладал бы тем, что ни­когда бы не пожелал бы выпустить, и что Фортуна, по­кидая тебя, не смогла бы унести. И запомни, блаженство не может быть заключено в случайных вещах. Рассуди так: если блаженство есть высшее благо природы, обла­дающей разумом, то высшее благо не есть то, что может быть отобрано. Значит, непостоянство Фортуны может способствовать обретению блаженства.

Тот, кого влечет быстротечное счастье, и знает, и не знает, что оно изменчиво. Если не знает, то разве может быть счастливой судьба из-за слепоты познания? Если знает, то обязательно боится, как бы не упустить того, что, как он не сомневается, может быть утрачено. По­этому постоянный страх не позволяет ему быть счастли­вым. Возможно, зная, что счастье может быть утрачено, следует этим пренебречь? Но ничтожно благо, потеря ко­торого переносится с легким сердцем. А так как ты убеж­ден на примере многих доказательств, что души людей никоим образом не являются смертными, тебе будет ясно, что зависящее от случайности счастье прекращается со смертью тела; ведь нельзя усомниться, что смерть может унести счастье, а в таком случае весь человеческий род должен погружаться в несчастье за смертной чер­той. Но поскольку мы знаем, что многие вкусили плод блаженства не только в смерти, но и в страданиях и му­ках, каким же образом такое существование могло сде­лать [людей] счастливыми, если своим завершением оно не сделало их несчастными?

Примечание:

1.В образе не узнанной вначале Боэцием богини предстает Философия. Ее неуловимый возраст свидетельствует о том, что философия никогда не устаревает и всегда актуальна. Одеяние ее нетленно, как нетленны те формы мысли и слова, в которых философия себя выражает. Одежда ее частично разорвана означает, что многие недостойные пытались пользоваться ее плодами.

2.Скипетр символизирует власть над миром, а книги выражает знак просвещенности и единения мысли со словом.

3.Каний – философ-стоик, живший в I в. н.э. Был приговорен к смерти римским императором Калигулой.

4.Сенека (4 г. до н.э. – 65 г. н.э) представитель римского стоицизма, воспитатель римского императора Нерона, по приказу которого был вынужден покончить жизнь самоубийством.

5.Соран – римский философ-стоик, пал жертвой Нерона.

6.Фортуна – судьба. В древнеримской мифологии богиня счастья и несчастья, слепого случая, удачи. Фортуна изображалась с двумя лицами, стоящей на шаре или колесе с повязкой на глазах, иногда с рогом, из которого сыпались ее дары. Колесо – символ Фортуны, ее непостоянства. Фортуна дарует нам блага не навсегда, а на время и к тому же взаймы, чтобы потом мы это вернули. Когда Фортуна отнимает у нас ранее данное, мы не должны роптать и обвинять ее в несправедливости, ибо никаких обязательств о передаче нам ее деяний в вечное пользование она никогда нам не давала. Мы должны больше благодарить Фортуну, когда она от нас отворачивается, поскольку испытания судьбы закаляют и делают особенно приятным ее неожиданный поворот к лучшему.

Боэций. Утешение философией. М., 1990. С.190-226