Психоанализ и его место в развитии медицины

Чтобы осмыслить роль психоанализа в истории медицины, необходимо понять внутреннюю логику ее развития. И здесь писатель – а Стефан Цвейг остается писателем, хотя в своей книге "Врачевание и психика" проводит настоящее историческое исследование, – иногда проникает в смысл происходящего глубже, чем ученый-историк.

Здоровье для человека естественно, болезнь — неестественна. Поскольку здоровье присуще человеку от природы, оно необъяснимо и не требует объяснений. Зато всякий страждущий ищет смысл своих страданий. Ибо мысли о том, что болезнь нападает на нас без всякой нашей вины, этой чудовищной мысли о полной нелепости страданий человечество еще никогда не решилось довести до конца. Болезнь всякий раз представляется ему кем-то ниспосланной, и тот непости­жимый, кто ее посылает, должен, по мнению человечества, иметь все основания для того, чтобы вселить ее именно в это вот бренное тело.

Всякая медицина на земле начинается как магия, культ, ритуал, как душевное напряжение человека против посланного богом испытания. Телесному страданию противопоставляется не технический, а религиозный акт. Не ищут причин недуга, а ищут бога. Не борются с болевыми явлениями, а пытаются замолить болезнь, искупить ее, откупиться от бога при помощи обетов, жертв и церемоний, ибо только тем путем, каким пришла она, — путем сверхъестественным — может она и отступиться. Так единству явления противопоставляется еще полное единство чувства.

Это начальное единство вскоре рушится. Ибо для того, чтобы стать самостоя­тельной и принять на себя практическое посредничество между болезнью и боль­ным, наука должна отринуть божественное происхождение болезни и исключить, в качестве совершенно излишней, религиозную установку — жертву, молитву, культ.

С момента нарушения первоначального единства все элементы врачебного искусства приобретают сразу же совершенно новый и заново все окрашивающий смысл. Прежде всего, единое душевное явление "болезнь" распадается на бесчисленные, точно обозначенные болезни. И вместе с тем ее сущность теряет в извест­ной степени связь с духовной личностью человека. Болезнь означает уже нечто приключившееся с человеком не в его целом, а лишь с отдельным его органом (Рудольф Вирхов на конгрессе в Риме: "нет болезней вообще, а лишь отдельные болезни органов и клеток"). И первоначальная задача врача — противостоять болезни как некоей цельности — заменяется теперь, естественным образом, более скромной задачей — локализовать всякое страдание по его исходным точкам и причислить его к какой-либо из давно расчлененных и описанных групп болезней. Как только врач поставил правильный диагноз и дал болезни наименование, он в боль­шинстве случаев уже выполнил суть своего дела, и лечение совершается в дальнейшем само собою при посредстве предусмотренных на этот случай медицинских приемов. Полностью отрешившись от религии, от волшебства, являясь добытою в школе суммой знаний, современная медицина оперирует не индивидуальной интуицией, а твердыми практическими установками, и если она до сих пор еще охотно присваивает себе поэтическое наименование "врачебного искусства", то высокий этот термин может означать лишь более слабую степень — "искусство как ремесло". Ибо давно уже наука врачевания не требует от своих учеников, как некогда, жреческой избранности, таинственной мощи провидения, особого дара созву­чия с основными силами природы; призвание стало профессией, магия — системой, таинство врачевания — осведомленностью в лекарственных средствах и в функциях организма. Исцеление совершается уже не как психическое воздействие, не как событие неизменно чудесное, но как чистейший и почти наперед рассчитанный рассудочный акт со стороны врача, выучка заменяет вдохновение, учебник приходит на смену Логосу, исполненному тайны. Там, где древний, маги­ческий порядок врачевания требовал высшего душевного напряжения, новая, клинико-диагностическая система требует от врача противоположного, а именно ясности духа, отрешенного от нервов, при полнейшем душевном спокойствии и деловитости.

Эти неизбежные в процессе врачевания деловитость и специализация должны были в девятнадцатом веке усилиться сверх меры, ибо между пользуемым и пользующим возникло еще третье, полностью бездушное существо: аппарат. Все более ненужным становится для диагноза проницательный и творчески сочетаю­щий симптомы взор прирожденного врача: микроскоп открывает для него заро­дыш бактерии, измерительный прибор отмечает за него давление и ритм крови, рентгеновский снимок устраняет необходимость в интуитивном прозрении. Все больше и больше лаборатория принимает на себя в диагностике то, что требовало от врача личного проникновения, а для пользования больного химическая фабрика дает ему в готовом виде, дозированном и упакованном, то лекарство, которое средневековый медик должен был собственноручно, от случая к случаю, переме­шивать, отвешивать и рассчитывать. Засилье техники, проникшее в медицину хотя и позже, чем повсюду, но столь же победоносно, сообщает процессу врачевания деловитость некоей великолепным образом разработанной по деталям и по рубрикам схемы. Шаг за шагом болезнь — некогда вторжение необычного в сферу личности — становится противоположностью тому, чем она была на заре человечества: она превращается, большей частью, в "обычный", "типический" случай, с заранее рассчитанной длительностью и механизированным течением, делается задачею, доступной разрешению методами рассудка. К этой рационализации на путях внутренних присоединяется, в качестве мощного пополнения, рационализация извне, организационная; в клиниках, этих гигантских вместилищах горя чело­веческого, болезни распространяются точно так же, как документы в картотеках, по специальным отделениям, с собственными подъемниками, и так же распреде­ляются врачи, конвейером проносящиеся от постели к постели, исследующие отдельные случаи — всегда только больной орган — и большей частью не имею­щие времени заглянуть в лицо человека, прорастающего страданием.

Против этого обезличения и обездушивания врачебной науки искони от­стаивала себя широкая, непросвещенная, но в то же время внутренне-понимающая масса. Пусть давно уже в свете электричества рассеялась вера в ведьм и дьяволов; вера в чудодейственного, знающего чары человека сохранилась в гораздо большей степени, чем в этом признаются открыто. И то же самое почтительное благогове­ние, которое мы испытываем по отношению к гению непостижимо творящему в лице, скажем, Бетховена, Бальзака, Ван-Гога, народ испытывает доныне ко всякому, в ком чувствует он целебную мощь, превосходящую норму. По мере того как медицина становится все более и более технической, рассудочной, локализирую­щей, все шире и шире, вопреки всяческому школьному образованию, разрастается в низах народа, в смутных его глубинах, это течение, направленное против академической медицины.

Но самые опасные противники академической науки явились не из кре­стьянских хижин и не из крестьянских таборов, а возникли в ее собственных ря­дах. Подобно тому, как Французская революция заимствовала вождей не из наро­да, но, наоборот, мощь дворянства потрясена была, собственно говоря, дворянами; так и в великом восстании против чрезмерной специализации медицины ре­шающее слово неизменно принадлежало отдельным независимым врачам. Пер­вый, кто повел борьбу против бездушия, против срывания покровов с чуда врачевания, был Парацельс. И как ни сомнительны, на взгляд современности, его собственные рецепты, духовное влияние этого человека растет как бы под покровом времени и в начале девятнадцатого века проявляется наружу в так называемой "романтической" медицине. С безусловною верою во вселенскую одухотворенность природы она отстаивает мысль, что сама природа — наиболее мудрая целительница и нуждается в человеке в лучшем случае лишь как в пособнике. Подобно тому как кровь, не побывав в выучке у химиков, образует антитоксины против всякого яда, так и организм, сам себя поддерживающий и преобразующий, способен в большинстве случаев без всякой помощи справиться с болезнью. Поэтому путеводной нитью всякого врачевания должно быть правило — не идти вразрез с естественным ходом жизни, а лишь укреплять в случае болезни всегда присущую человеку волю к выздоровлению. А этот импульс нередко может быть поддержан путем душевного, духовного воздействия в той же мере, как и при помощи грубой аппаратуры и химических средств. Истинное же исцеление всегда совершается изнутри, а не извне. Целый ряд систем возникает в девятнадцатом столетии из этой основной идеи о самостоятельной силе сопротивления организма. Общее всем этим природным методам, чудесным исцелениям и "врачеванию духом" положение может быть выражено в одной короткой формуле. Научная медицина рассматривает больного с его болезнью как объект и отводит ему абсолютно пассивную роль. Ему не о чем спрашивать и не о чем говорить, все, что он должен делать, — это послушно и даже без единой мысли следовать предписаниям врача и по возможности выключить себя самого из процесса пользования, В этом слове "пользование" — ключ ко всему. Ибо в то время как в научной медицине больного "пользуют" в качестве объекта, метод душевного врачевания требует от больного прежде всего, чтобы он сам пользовался душою, чтобы он, как субъект, как носитель и главный исполнитель врачевания, проявил максимум возможной для него активности в борьбе с болезнью. В этом призыве к больному — воспрянуть душою, собрать воедино свою волю и целостность своего существа противопоставить целостности болезни — и состоит существеннейшее и единственное врачебное средство всех психических методов. Только через словесное обращение и взгляд (этих посланцев от личности к личности) во многих случаях могло быть восстановлено, исключительно воздействием на дух, здоровье в организмах совершенно расшатанных. В полной мере чудесные, исцеления эти не являются ни чудом, ни исключительным явлением; они лишь смутно отражают все еще неясный для нас закон взаимодействия высшего порядка между телом и душою, который полнее, может быть, исследуют будущие поколения.

Успех методов внушения и так называемых чудесных исцелений свидетель­ствует о том, какие огромные залежи веры имеются налицо еще в двадцатом столетии, и сколько практических возможностей врачевания сознательно упущено за долгие годы медициной, ориентирующейся на бактериологию и гистологию – той медициной, которая так упорно отрицала малейшую возможность иррационального и по прихоти своей исключала психическую самопомощь из своих точных расчетов.

Само собой разумеется, ни одна из альтернативных систем ни на миг не по­колебала несравненную по своей продуманности и универсальности организацию современной медицины. Успех отдельных психических методов и систем отнюдь не доказывает, что научная медицина была сама по себе не права. Он обличает лишь тот догматизм, что неизменно замыкался в последней из найденных систем врачевания, как лучшей из всех и единственно возможной, и издевался над вся­кой другой, как несовременной, неправильной и невозможной. Вот этому само­мнению нанесен жестокий удар. Неоспоримо чувствуется в среде умнейших и гуманнейших врачей какая-то тоска по прежнему универсализму, стремление найти пути от замкнутой, локализованной патологии к конституциональной терапии, к осведомленности не только об отдельных болезнях, коим подвержен человек, но и о личности этого человека. Исследовав вплоть до молекулы тело и клетку, как универсальную материю, творческая любознательность вновь обращает наконец свой взор в сторону целостности болезни, различной в каждом случае, и вслед за местными признаками ищет другие, общие. Новые научные дисциплины — учение о типах, физиогномика, учение о наследственности, психоанализ, индивидуальная психология — пытаются вновь выдвинуть на первый план как раз не родовое в человеке, а изначальное единство каждой личности. Достижения вне-академической психологии, явления внушения, самовнушения, открытия Фрейда, Адлера все настойчивее овладевают вниманием всякого вдумчивого врача.

Разделенные в веках, вновь начинают сближаться два течения в науке врачевания, органическое и психическое, ибо неизбежно — вспомним образ спирали у Гете — всякое развитие возвращается, на более высокой ступени, к исходной своей точке. И после того как века науки строгой и односторонней исследовали материю и форму человеческого тела, вновь возникает вопрос о "духе, созидающем для себя тело".

Цвейг С. Врачевание и психика

19. Топическая и структурно-динамическая модель человеческой психики. "Я", "Оно" и "Сверх-Я".