Проблема символа в свете философии культуры 10 страница

Решение Канта мы уже приводили. Кратко оно может быть сформулировано так: закон природы коренится ни в самой природе, ни в наших психологических заблуждениях; он-форма нашего рассудка и не-j подвластен как природным явлениям, так и душевным аберрациям. Не природа, дает его нам, .а мы даем его природе. Фронтиспис науки украшивается, таким образом, девизом старых парижских нотариальных контор: "Lex est quod notamus"-"Отмеченное" нами есть закон".

Гёте знал этот взгляд и Гёте отклонял его. Все упорные попытки привязать его к кантианству (К. Форлендер, Г. Зиммель, X. Ст. Чемберлен, Э. Метнер и др.) основываются, как нам -кажется, на крайнем насилии положения вещей. Гёте был многим обязан Канту; его врожденное отвращение к отвлеченным спекуляциям рассудка медленно преодолевалось-не без участия Шиллера-штудиями кантовских трудов. Гёте действительно отчеканивал свою мысль на кантовских "Критиках" (особенно на последней). Кроме того, он мог и по чисто тактическим соображениям поддерживать в ряде случаев кантианство, нанесшее сильнейший удар по всякого рода "системам", внушавшим ему отвращение (см.* 11 книгу 3 части "Поэзии и правды"). Но штудии эти отнюдь не превратили его в кантианца; напротив, он приближался к Канту, чтобы сильнее от него оттолкнуться: "за Кантом я следовать не мог", признается он в заметке "Влияние новой философии" (1817). Почему "не мог", прояснится из дальнейшего хода исследования.

Гёте с самого начала ставит решительный вопрос: на каком основании мы разделяем чувственный опыт и мышление, считая последнее запредельным опыту ^[22]? Это, во-первых. Во-вторых, если мы задались целью запретить объекту исследования самому выявить свою природу и подменяем его разного рода теориями, гипотезами и просто словами, то естествознание сводится к терминологии. Природа, стало быть, мыслима у Канта только в термине; вне термина-она предмет не знания, а веры. Канту казалось, что он преодолел ограниченности как рационализма, так и эмпиризма. Между тем ограниченности эти скрыто фундируют его систему. У эмпиристов Кант позаимствовал понятие "опыта", у рационалистов-априоризм. Столкновение того и другого обернулось новой формой все той же прежней антиномии. Хотя опыт и возвышается у Канта до всеобщности и необходимости, хотя априоризм и переключается с потустороннего на посюстороннее, дилемма остается неразрешимой: термин не объясняет переживания, эмпирика противоречит логике, и Канту отвечает не кто иной, как Ньютон, "возможность" которого Кант объяснил через термин: "Я не знаю, чем я могу казаться миру, но самому себе я представляюсь мальчиком, игравшим на берегу моря и находившим развлечение в том, что по временам мне попадался гладкий камушек, или раковинка покрасивее обыкновенных, между тем как Океан Истины лежал передо мною всецело неоткрытым" ^[23]. Сведение природы к термину, истины к форме суждения, науки к символическому ее аппарату стало тупиком знания, знания не в смысле Канта, а в смысле той именно изначальной и естественной склонности человека, которую Кант подарил нравственности к религии, исключив ее из философии. Понятно, что такая философия должна .была внушать Гёте сильнейшую неприязнь. Каков же его путь из этого тупика?

Кант говорит о возможном опыте, т, е. опыте ограниченном. Что значит для Гёте ограниченность опыта? "В науках,-так говорит он,-нельзя, в сущности, ничего знать, а надо всегда делать". Вспомним еще раз: "моим пробным камнем для всякой теории остается практика"; Ограничение опыта-следствие бездеятельности. "Опыт,-по Гёте,-может расширяться до бесконечности" ^[24], ибо "кто посмеет сказать, что он испытует нечто, если он не является испытующим" ^[25]. Опыт дается в наблюдении, наблюдение организуется мыслью. Задача мысли, стало быть, следить за наблюдением, а не ограничивать его. Ограничение-насилие бездеятельной мысли над активностью наблюдения

Непредвзятое и свободное наблюдение показывает, что мышление, в сущности, не отделено от опыта. Оно дано нам в опыте и является нам как предмет опыта. Кант отрывает мышление от созерцания, но созерцание без мышления есть просто "глазение" (по Канту, поставщик чувственного опыта). Чем же является в таком случае наблюдение? Неужели же имея перед собой, скажем, дерево, я должен сперва безмысленно "глазеть" на него, дабы затем безглазо мыслить его? Не говоря о данных физиологии, уже непосредственный опыт показывает, что это не так: созерцание никогда не слепо, а мысль никогда не пуста; только насильственное их разъединение (пусть даже исходящее из абстрактно помысленного синтеза- "общего корня") могло придти к обратному выводу. Кантовским научный феномен покоится на утверждении, которого он не находит в наблюдении и которое он сам влагает в наблюдение. Это есть, по существу, отказ от опыта и насилие над ним. В этом, согласно Гёте, основной порок рационализма.

Эмпиристы поступают иначе. Они отстраняют рассудок на задний план и отдаются одному опыту. Но и здесь имеет место отказ от опыта, поскольку слепое следование ему есть насилие над мыслью, т. е. над опытом же, но высшим опытом. Отсюда все грехи слепого индуктивизма. Наблюдение тысячу раз явило мне падение камня, брошенного в воздух. Этого достаточно, чтобы умозаключить к закону. Но возникает убийственное возражение: закон необходим относительно всех случаев; умозаключая к нему на основании тысячи случаев, где моя уверенность, что в тысяча первом случае он не будет нарушен, т. е. камень не упадет на землю, а повиснет в воздухе. Очевидно, что голый эмпиризм есть такое же незнание, как и рационализм. Можно было бы сказать, что если в рационализме общее насилует единичное, то в эмпиризме происходит обратное: общее механически продуцируется из единичного.

Гёте выбирает третий путь: путь "рационального эмпиризма" ^[26]. Не ограничение и облицовка опыта диктатом априорной мысли (это создает ложный научный феномен) и не слепое следование за "миллионноглавой гидрой эмпирии" ("Чтобы понять, что небо везде синее, нет нужды объехать мир") ^[27], но умный опыт, в котором наблюдение и мышление даны в неразрывной связи. "Ведь надо признать очень странным требование, которое подчас выдвигается, но не исполняется даже теми, кто его выставляет: излагать опыт без какой-либо теоретической связи, предоставляя читателю, ученику самому составить себе убеждение по вкусу. Ибо один лишь взгляд на вещь не может содействовать нам. Всякое же смотрение переходит в наблюдение, всякое наблюдение-в размышление, всякое размышление-в связывание, и поэтому можно сказать, что при каждом внимательном взгляде на мир мы уже теоретизируем" ^[28].

Основной принцип науки Гёте и сводится к верности такому опыту. В чем суть последнего? Исследователь прежде всего наблюдает объекты такими" как они существуют, стараясь не примешивать к наблюдению никаких субъективных мнений. Затем он создает условия, при которых объекты вступают во взаимосвязь, и фиксирует возникающие при этом отношения. Условия эти могут быть самыми различными-от естественных до искусственных. Важно не это; важно помнить, что условия суть средства и не имеют сами по себе никакого самодовлеющего начала. От них следует отказываться тотчас же, если обнаружена их неплодотворность. Такими условиями, в частности, являются теории и гипотезы. "Гипотезы,-по замечанию Гёте,-это леса, которые возводят перед зданием и сносят, когда здание готово. Они необходимы для работника, который не должен только принимать леса за здание" ^[29]. Последнее замечание особенно симптоматично; оно точно -выявляет суть ложного научного феномена.

Метод Гёте есть, по существу, метод Сократа, примененный к природе: "майевтика", повивальное искусство. Известно, что Сократ имел целью не навязывать собеседнику каких-либо мнений, но способствовать рождению собственных мыслей другого. Способ ведения разговора и являлся в этом смысле для Сократа повивальным искусством: вопросами, аналогиями, простыми примерами он создавал естественные или искусственные условия, при которых прорезывалась и выговаривалась мысль его собеседника. Собеседник Гёте- природа. Как и Сократ, он всячески избегает навязываний и дает ей возможность самовыражения. Тут хороши все средства, если они плодотворны и если их непринимать за самоцель. Научный феномен в понимании Гёте и есть природа, раскрывающая свою объективную суть через опыт. Опыт, правильно применяемый, есть действительный посредник между объектом и] субъектом. Он и приводит нас к чистому феномену, или прото-феномену, который, по словам Гёте, является опытом более высокого рода. Прежде чем перейти к детальной характеристике указанного явления, проследим его коррелят в системе Канта. Логика кантовского исследования упирается в проблему границ опыта. Мы знаем уже, что опыт двояко выступает у Канта: как чувственный опыт (с него начинается познание) и как научный опыт (к нему приводит познание). Понятия рассудка занимают у Канта центральное положение; под ними сфера чувственности, над ними сфера идей, т. е. внеопытного. Опускаясь вниз, к чувственным феноменам, понятия синтезируют их в научные феномены; поднимаясь к идеям, они неправомерно нарушают границы дозволенного и подвергаются участи мифического Актеона, увидевшего богиню и-post hoc, ergo propter hoc-растерзанного собственными псами. Так в "диалектике" Канта наказуются адскими муками антиномий понятия, возжелавшие прозреть. Ведь понятия, по Канту, именно слепы и, стало быть, безыдейны {в греческом смысле слова); поводырь их, "схема"- опять же слепая потребность души,-низводит их к хаосу содержания, который, не видя, они формуют. Знание-форма; за формами-царство идей, загадочной "вещи в себе", путь к которой прегражден скромнейшим тезисом о феноменальности познания, чья вызвученная имагинация "Nevermore!" так ужаснет впоследствии Эдгара По (и скольких еще!). Понятия предназначены только для опыта, опыт предназначен только для понятий; задача идей в известном смысле аналогична задаче понятий; они вносят синтез в сферу рассудка, подобно тому как рассудок вносит его в сферу чувственности. "Вещь сама по себе", предмет оказывается запредельным опыту; с точки зрения Канта можно и должно говорить об объективном знании и ни в коем случае о предметном. Ситуация эта выразительно передается на примере платоновской "пещеры". Мы видим тени и, синтезируя их в понятия, мыслим теневые понятия. Возникает вопрос "оригинала". Ведь без него тени эти могут оказаться миражом и галлюцинацией. Предмет есть, отвечает Кант, но он-идея, реальность которой возможна лишь в презумпции "как если бы" ^[30]. Знать его нельзя, но знаем мы лишь благодаря ему и через него. Научный феномен есть, стало быть, тень феномена чистого. Прежние идеалисты, считает Кант, от элейцев до Беркли искали истину вне опыта и находили поэтому одни призраки ^[31]. Истина в опыте, но опыт ограничен внеопытным, познать которое значит перепрыгнуть через собственную тень. Истинная наука-в оформлении именно тени; есть просто тень и есть всеобщая и необходимая тень, называемая научным знанием. Чистый же феномен-focus imaginarius: некая бесконечно-отдаленная точка, к которой "мы можем приближаться лишь асимптотически".

Последний раздел "Критики чистого разума", названный "трансцендентальной диалектикой", должен, по мысли Канта, разоблачить всякую ненаучность, возникающую при попытках перепрыгнуть через собственную тень. Кант развивает здесь в высшей степени драматичное учение о так называемой "трансцендентальной иллюзии", приобретающей поразительный смысл в свете как раз нашей проблемы. Существует, по Канту, "трансцендентальная иллюзия", извечный и могущественный враг науки; несмотря на все предостережения критики, она увлекает нас за пределы эмпирического применения понятий и обольщает призрачными надеждами на расширение чистого рассудка. Её, говорит Кант, "никоим образом нельзя избежать"; она может быть сделана безвредною, но никогда не может быть искоренена. Удивительно, что место пребывания этого дьявола-искусителя своей системы Кант относит в сферу разума, т. е. туда же, где восседает и бог этой системы (идея). И вдвойне удивительно, что разрешение на соблазн и искушение дается именно разумом; сам рассудок в этом отношении бездеятелен, он лишь повинуется разуму. Иллюзия выводит рассудок из уюта научного кабинета и ведет его по пути бесконечных авантюр и заблуждений, где он сталкивается с рациональной психологией, теологией, космологией, антиномиями и прочими персонажами кантовской "демонологии". Но ведь путь этот и есть... путь Фауста. Фауст, в момент, когда решается его судьба на небе (в мире идей), ученнейший муж, осознающий себя, к ужасу всего факультета, "дураком", Фауст, нам бросающий признанье свое о двух душах, несомых им в груди, из которых одна преследует его в виде "колпака" Вагнера, а другая транспарирует на экране далекого будущего как... доктор Марианус, этот Фауст, друг Эразма и современник Корнелия Агриппы, есть весь насквозь-жажда знания, и знания не поддельного, изживающего себя в ловком умении судить о вкусе неиспитого вина по бутылочным этикеткам, а неподдельного, реального, того именно, к которому соблазняет "трансцендентальная иллюзия". Вспомните, с чего он начинает:

Я богословьем овладел,

Над философией корпел,

Юриспруденцию долбил

И медицину изучил.

Однако я при этом всем

Был и остался дураком.

(перевод Б. Л. Пастернака)

Не может быть никаких сомнений: в огороженности всеобщей и необходимой тени, называемой Кантом наукой, признание Фауста звучит достаточно энергично и недвусмысленно. И одновременно в "Прологе на небе", т. е. в сфере чистого разума решается его судьба. Мефистофель ("трансцендентальная иллюзия") выпрашивает разрешение у бога ("идея") на соблазн:

Поспоримте! Увидите воочью,

У вас я сумасброда отобью,

Немного взявши в выучку свою.

Но дайте мне на это полномочия.

Ему отвечает идея:

Они тебе даны. Ты можешь гнать,

Пока он жив, его по всем уступам.

Кто ищет, вынужден блуждать.

И дальше-"оправдание предприятия": "Das Unternehmen wird entschuldigt".

Из лени человек впадает в спячку.

Ступай, расшевели его застой,

Вертись пред ним, томи, и беспокой,

И раздражай его своей горячкой.

Путь Фауста весь в расширении опыта. Не рассудочные тени нужны ему, а жизнь. Не абстракции ленной спячки, а пробуждение в действительность. Ему докучно в этой конуре,

Где доступ к свету загражден

Цветною росписью окон!

Где запыленные тома

Навалены до потолка;

Где даже утром полутьма

От черной гари ночника;

Где собран в кучу скарб отцов.

Таков твой мир! Твой отчий кров!

. . . . . . . . . . . . . . . . . .

Раздается стук в дверь. Входит Вагнер в спальном колпаке и халате, с лампою в руке:

Простите, не из греческих трагедий

Вы только что читали монолог?

Чистый феномен у Гёте. Он выступает в качестве результата всех данных опыта и экспериментов; сн никогда не может существовать изолированно и обнаруживается в постоянной последовательности явлений. Чтобы изобразить его, продолжает Гёте, человеческий ум определяет все эмпирически колеблющееся, исключает случайное, отделяет нечистое, развертывает спутанное, даже открывает незнакомое. Такой опыт, который состоит из многих других, является опытом более высокого рода, или прото-феноменом, называемым Гёте также основным фактом.

"Теория и опыт (феномены),-говорит Гёте,-противостоят друг другу в постоянном конфликте. Всякое соединение в рефлексии является иллюзией, соединить их может только деятельность" ^[32].-"Вопрос о том, обладает ли человеческое мышление предметной истинностью-соглашается с Гёте Маркс,-вовсе не вопрос теории, а практический вопрос. В практике должен человек доказать истинность, т. е. действительность и мощь, посюстороннесть своего мышления. Спор о действительности или недействительности мышления, изолирующегося от практики, есть чисто схоластический вопрос". Прото-феномен как предметная истина-исключительный плод практики познавания. Как он возможен?

"То, что мы замечаем в опыте,-гласит параграф 175 "Учения о цвете",-является большей частью лишь случаями, которые при некоторой внимательности можно подвести под общие эмпирические рубрики. Последние вторично подводятся под научные рубрики, которые указывают на дальнейший путь, в результате чего мы ближе знакомимся с известными неизбежными условиями являющегося. С этого момента все постепенно подходит под более высокие законы и правила, открывающиеся однако не рассудку через слова и гипотезы, а созерцанию опять же через феномены. Мы называем их прото-феноменами, ибо в явлении нет ничего выше их". В этом отрывке представлена вся феноменология Гёте в ее восхождении от случайно-эмпирического до необходимо-эмпирического. Рассмотрим ее конкретно.

Направляя взор на мир, человек встречается с фактами, происшедшими от такого множества всевозможных факторов, что он не в состоянии непосредственно постичь какую-либо объективную закономерность во всех этих процессах. Предположим, взору его явлен некий ряд фактов, составляющих известный процесс. Непосредственное наблюдение нисколько не открывает ему объективной необходимости и закономерности этого процесса, поскольку он не знает, какой из фактов играет существенную роль в явлении. Необходимо исследование, в результате которого выясняется, например, что из четырех фактов, обнаруживаемых в явлении, два факта совершенно обязательны для наступления процесса, третий, хотя процесс произошел бы и без него, значительно его изменяет и, наконец, четвертый не имеет никакого существенного значения и может быть заменен или даже исключен. Таким образом исследование вносит в случайность восприятия момент необходимости. Исследователь все ближе и ближе знакомится с неизбежными условиями явления. Он замечает, что явление происходит в силу определенных закономерностей; существенное здесь тесно сплетено с несущественным, обязательное со случайным. Восхождение к прото-феномену есть сведение факта к составляющим его простым и чистым элементам; эмпирический, т. е. непосредственно наблюдаемый феномен в этом смысле наиболее сложен; он состоит из множества факторов и наслоений. Прото-феномен-простейший факт, очищенный от всего случайного и необязательного. Характер процесса вытекает в нем непосредственно и с предельной ясностью из природы наблюдаемых фактов. В прото-феномене теория и опыт (феномены) уже не противостоят друг другу, а суть одно, и поэтому прото-феномен идентичен объективному закону природы. В этом смысле Гёте и говорит, что в явлении нет ничего более высокого. Прото-феномен есть самообъяснение природного факта и опыта. Он идентичен закону, поскольку выявляет не только свершение некоторого процесса при определенных условиях, но и необходимость этого свершения. Думать о нем что-либо помимо этого- ненужная абстракция. Рационализм не в состоянии обнаружить его; по Канту рассудок есть законодатель природы, но в законах рассудка, считает Гёте, природа не открывается; она покрывается ими, оставаясь необъясненной. Столь же бессилен здесь и эмпиризм: опыт в нем заранее скован целью, и индуктивизм оказывается не менее абстрактным, чем рационализм, только с другого конца. В чем суть индуктивизма? Он наблюдает явление, протекающее определенным образом при определенных условиях. Затем он замечает, что при тех же условиях явление повторяется. Из некоторого количества таких наблюдений он умозаключает к существованию всеобщего закона, по которому явление это должно наступать. Но опыт здесь проистекает не из чистого и беспримесного наблюдения, а из заведомо предпосланной цели, и в этом смысле Гёте говорит о пагубности индукции, "которая имеет в виду заранее поставленную цель и, работая для ее достижения, увлекает за собой ложное и истинное" ^[33]. Метод Гёте совершенно иной. "Самое высокое было бы понять, что все фактическое есть уже теория... Не нужно только ничего искать за феноменами. Они сами составляют учение". Факт сам может указать нам на закон. Закон-не в рассудке; в рассудке-отражение его и понятийное оформление. Закон-в природе, в самом факте; необходимо лишь обнаружить его там, научиться видеть его. И для этого вовсе же не обязательно обладать "гениальной интуицией"; рецепты Бергсона и прочих иррационалистов здесь не при чем. Следует лишь создать условия, при которых феномен смог бы "выговориться" сам, т. е. нужно сводить его не к теориям и гипотезам, а к самим же явлениям, очищенным от путанной массы случайных и необязательных факторов, чтобы он смог проявить свою необходимость. Прото-феномен и есть факт, действующий согласно собственной своей природе, и природа эта обнаруживает себя как объективный закон.

Гёте именно таким путем шел в своих исследованиях неорганической природы. Для органики он выработал иной и совершенно самостоятельный научный принцип: тип. Такова его идея о прото-растении, например. Разница между обоими терминами огромная. В одном случае система природы дана как механизм" в другом случае-как метаморфоз. Тип-идея. Прото-феномен-факт. Тип текуч и изменчив. Прото-феномен- постоянен и неизменен. Тип-предельно сложен. Прото-феномен-предельно прост. Тип-норма всеобщего, охватывающая отдельные организмы и ни в одном из них не проявляющаяся во всей своей полноте. Прото-феномен-норма всеобщего, в совершенстве проявляемая каждым единичным случаем. Тип идентичен идее в гомологическом смысле, Прото-феномен-в аналогическом. Оба суть символы, но в разном смысле. Запомним это, чтобы в ближайшее время вернуться к нему с точки зрения нашей основной проблемы ^[34].

Мы повторяем: именно прото-феномен был основным принципом исследований Гёте в области физики, механики, оптики и неорганической природы вообще. На нем. зиждется весь колосс его "Учения о цвете". Характеристику прото-феномена, данную Гёте в беседе с Эккерманом, мы уже приводили. Напомним ее: "Высшее, чего человек может достигнуть, есть изумление, и если первофеномен заставляет его изумляться, он должен этим удовольствоваться; ничего более высокого он не в состоянии ему доставить, и ничего скрывающегося за ним нельзя искать; это граница. Но люди обыкновенно не довольствуются созерцанием первофеномена, они полагают что нужно идти дальше, и уподобляются детям, которые, заглянув в зеркало, тотчас же переворачивают его, чтобы посмотреть, что находится по другую сторону". Истинный смысл этих слов в свете сказанного выше должен быть ясен. Прото-феномен не в состоянии доставить нам ничего более высокого, ибо он доставляет нам закон. Изумителен он тем, что закон, обычно лишь абстрактно мыслимый, явлен в нем-нам уже приходилось подчеркивать это в предыдущей главке-наглядно; он есть собственно зримый закон; факт-лишь условие зримости, "способ восхождения". Ничего скрывающегося за ним нельзя искать, ибо что же может скрываться за законом. Вэтом смысле он и есть граница. Феноменология Гёте, адекватно понятая,-klares Denken: ясномыслие. Но каким только кривотолкам ни подвергалась эта ясность! Прото-феномен-мы говорили уже-сближали даже с ницшевской "белокурой бестией"; при этом получалось нечто вроде "прото-бестии" (почему не "прото-блондина"?) ^[35] и сбывался пророческий диагноз Гёте: "Они относятся к делу серьезно, но не знают, что делать со своей серьезностью" ^[36]. Чтобы окончательно отделаться от всяческих кривотолков, мы приведем ряд примеров- один из них, лист Мёбиуса, уже приводился нами,- изображающих прото-феномен во всей его изумительности и простоте.

Возьмите катушку из проволоки и вложите в нее магнит. Эти два простейших факта образуют третий, открывающий теорию электромагнитного поля. В этом смысле и прочитываемы слова Гёте: "Магнит-прото-феномен. Нужно только высказать его, и он уже объяснен. Благодаря этому он становится также символом для всего остального, для чего нам незачем искать слова или названия".

Другой случай. В любом учебнике математики можно прочитать, что сумма углов треугольника равна 180°. Между тем никакой чисто внешний опыт, никакие угломеры не учат нас этому. Но мы тотчас же постигаем эту теорему, прибегая к чертежу или просто к внутреннему представлению. Для этого достаточно провести через одну из вершин треугольника воображаемую прямую, параллельную противоположной стороне.

Что мы сделали? Мы создали определенные условия, при которых треугольник ясно выразил свою объективную и необходимую природу. Остается теперь снять эти условия, как снимаются леса перед готовым зданием, и взору нашему будет явлен прото-феномен.

Аналогичное описывают параграфы 150 - 151 "Учения о цвете" Гёте. Прото-феномен обнаруживается здесь в простейшем опыте. Свет, пропущенный сквозь мутную среду, выглядит желтым. Тьма, просматриваемая сквозь прозрачную и светлую среду, выглядит синей. Среда - условие, проявляющее закон. Этот же основной факт наблюдаем и в природе, т. е. в естественных условиях. "Синева неба раскрывает нам основной закон хроматики". В параграфе 172 Гёте рассказывает интересную историю, происшедшую с одним художником, которому поручили реставрировать портрет теолога в черной одежде. Вымыв предварительно портрет мокрой губкой, художник был удивлен изменением цвета: черный бархатный сюртук преобразился в светло-голубой плюшевый сюртук, вследствие чего духовное лицо приобрело весьма светский, хоть и несколько старомодный, вид. Не понимая в чем дело, художник перепугался, думая, что испортил портрет. Но когда портрет высох, одежда снова стала черной. Через мутную среду сырой поверхности проявился основной закон хроматики.

Прото-феномен- простейший факт, совершеннейшим образом выражающий закон. На него можно смотреть и вовсе не видеть его. Простое раскачивание лампады в пизанском соборе открыло Галилею идею маятника. Сокращение бедра убитой лягушки привело к открытию гальванизма. Уатт обнаружил силу пара в приподымают крышки чайника. История наук буквально переполнена такими "счастливыми случайностями". Однажды, играя в шлифовальной мастерской, дети сложили определенно отшлифованные стекла таким образом, что оптическое действие их стало заметным и оставалось лишь реализовать этот наглядный закон сопоставления стекол для изобретения подзорной трубы. "Что труднее всего?-гласит одна из эпиграмм. Гёте.-То, что кажется тебе наиболее легким: видеть глазами то, что лежит у тебя перед глазами". Прото-феномен-легчайшее и одновременно труднейшее. Легчайшее для смотрения и труднейшее для видения. Он открывается тогда, когда смотрение становится средством к видению. Смотря на качающуюся лампаду, Галилей увидел закон маятника, непреложно установив тем самым, что "для гения один случай стоит тысяч". В чем тайна гениальности, по Гёте? "Я оставляю предметы спокойно действовать на меня, наблюдаю после этого действие и стараюсь передать его верно и неподдельно. Здесь сокрыта вся тайна того, что любят называть гениальностью" ^[37]. Отсюда же решительная максима: "Ни мифологии, ни легенд нельзя терпеть в науке. Предоставим их поэтам, которые призваны обрабатывать их на пользу и радость мира. Человек науки пусть ограничивается ближайшей ясной действительностью" ^[38]. О какой-же таинственности прото-феномена идет речь у Шпенглера и подобных ему "гетеанцев"! Его можно увидеть повсюду, без какого-либо мистицизма, который, но словам Гёте, "охотно прячет свою бедность в респектабельной темноте" ^[39]. Архимед увидел его, лежа... в ванне! Ибо "то, что в теории представляется нам столь поразительным, практически мы видим ежедневно" (Из письма к Шиллеру от 10 февраля 1798 г.).

Этот принцип отчеканен Гёте в гениальной Формуле прото-феномена:

Что такое общее?

Единичный случай.

Что такое частное?

Миллионы случаев ^[40].

Формула эта сполна объясняет нам и символ. Природу символа мы охарактеризовали в предыдущем абзаце как плюро-дуо-монистическую. Но именно такова, по Гёте, природа прото-феномена.

"Прото-феномен идеален, реален, символичен, тождествен.

Идеален, как последнее познаваемое;

реален, как познанный;

символичен, ибо охватывает все случаи;

тождествен со всеми случаями" ^[41].