Проблема человека в философии ХХ – ХХ1 вв

Необходимо разъяснить суть критики гуманизма, которая в различных направлениях неклассической философии сводится к следующему. Гуманизм исходит из пред-положения некоей готовой и раз и навсегда данной сущности человека. По словам М.Хайдеггера, гуманизм основан на «метафизике», и все виды гуманизма предполагают максимально обобщенную «сущность» человека как нечто «самопонятное». Между тем, «существо человека состоит в том, что он больше, чем просто человек». Существо человека имеет источник своего определения в эк-статичности: человек есть в той мере, в какой он эк-зистирует. Термины «эк-статичность», «эк-зистирование» означают особый способ существования, заключающийся в непрестанном выходе за свои пределы. В отличие от других существ, которые, по выражению Хайдеггера, «суть то, что они суть», человек – это существо, изначально неравное самому себе: «скала существует, но она не экзистирует, лошадь существует, но она не экзистирует, ангел существует, но он не экзистирует, Бог существует, но он не экзистирует». Эти положения выражают своего рода «кредо», являющееся общим моментом для всех неклассических концепций человека. Эк-зистенция, в отличие от «сущности», может существовать только в обращенности на Иное… Но как понимать это «иное»? Здесь выявляются достаточно отчетливые контуры альтернативных подходов.

Один из возможных образов Иного связан с религиозными исканиями постгуманистической мысли. Здесь Иное, к которому устремлено человеческое существование в своей эк-статичности, – это Бог. И лишь в устремленности к Богу человек обретает «образ человеческий» как образ Божий в человеке. По Бердяеву, человек – это существо, которое может быть либо больше самого себя, либо меньше самого себя, но никогда не равное самому себе (тема эк-статичности). Поэтому сохранять в себе образ человеческий возможно лишь в том случае, если обращаешься к Тому, Кто выше человека: образ человеческий – это образ Божий в человеке. Когда же человек забывает об этом и пытается исходить только из самого себя, - то он, по мысли Бердяева, неотвратимо скатывается к тому, что ниже человека и обретает облик звериный.

Но возможен и другой вариант: когда в поисках того, что выше человека, пытаются обрести что-то сверхчеловеческое, но не божественное. Одна из попыток выстроить для эк-статичности человеческого существования подобную «вертикаль без Бога» связана с идеями эволюционизма. Иное, к которому устремлено человеческое существование в своей эк-статичности, здесь понимается как более высокая ступень эволюционного развития, в духе знаменитого высказывания Ф.Ницше: «Человек – это канат, протянутый между животным и Сверхчеловеком, это канат над пропастью…».

Возможен еще один исход постгуманистической мысли. «Иное», к которому обращено человеческое существование в своей эк-статичности, может пониматься и без каких бы то ни было попыток выстроить «вертикальное измерение». «Иное» может быть осмыслено в контексте феноменологического понятия интенциональности: как направленность на некую виртуальную точку, которая, подобно горизонту, непрерывно смещается, по мере приближения к ней. Не устремляясь ни к Богу, ни к высшей ступени эволюции, - человек обретет свое единственное пристанище в зыбкой реальности времени, - временности существования. Это – сартровский человек как «вечный проект». Проект, который всегда «там», - в будущем, но никогда не «здесь», - никогда не является «сбывшимся». Единственно возможная «самоидентичность» человека здесь выражена словами А.Камю: «Человек – это единственное существо, которое отказывается быть тем, что оно есть». Единственно возможное существование для него – это вечные поиски, без обретения искомого; постоянный выход за пределы, без обретения запредельного. Здесь в полифонию тематики человека вступают тема абсурда и вопрос о смысле существования.

Отдельно остановимся на проблеме человека в философии французского экзистенциализма. Наиболее видные представители Ж.-П. Сартр, А. Камю, Г. Марсель, М.Мерло-Понти. В соответствии с феноменологическим методом отправной точкой рассмотрения бытия может быть только то, каким оно дано в сознании: «Сознание бытия есть бытие сознания»[27]. Сознание, с точки зрения Сартра, оказывается, таким образом, единственно возможным абсолютом, причем абсолютом весьма специфичным: в отличие от Бога или субстанции, сознание – это несубстанциональный абсолют. Сознание как абсолют – это абсолютная свобода. Подчеркнем: свобода, по Сартру, - это не свойство, не характеристика сознания и человеческого существования, а это и есть его аутентичная суть, своего рода синоним слова «сознание». «Человеческая свобода предшествует сущности человека и делает ее возможной»[28]. Причем свобода – это такой абсолют, который растворяет в себе и перечеркивает всякий другой абсолют, в том числе абсолют божественного присутствия. Поэтому, как утверждает Сартр, не нужно затрачивать время на доказательства или опровержения бытия Божия: даже если бы Бог и существовал, для человека все равно ничего бы не изменилось. Ведь то, что делает человека человеком (а человека человеком делает свобода) перечеркивает то, что делает Бога Богом: всемогущество и всеведение. Поэтому с появлением свободного существа во Вселенной не остается места для существа всеведущего. Даже если Бог станет говорить с человеком, посылая чудеса и знамения – человек будет истолковывать эти знамения свободно, то есть так, как ему вздумается. Например, что было «на самом деле» в известной библейской истории с Авраамом: глас Божий к Аврааму или произвол Авраама, назвавшего чей-то голос голосом Божьим? С точки зрения Сартра, критериев, которые позволили бы различить первое и второе, нет и быть не может.

Даже если бытие и создано Богом, все равно существует одна «инстанция», которая Богом не создавалась и остается неподвластной Ему. Это - то самое «Ничто», из которого, согласно Библии, Бог сотворил бытие. (Главное произведение Ж.П. Сартра – «Бытие и Ничто»). В этом самом «Ничто», которое неподвластно даже Богу, и заключается источник свободы. В бытии, которое создавалось Богом, нет места для свободы. Свобода, а значит, и сознание, укорененыне в «бытии», а в «Ничто». Сознание вторгается в бытие, совершая «декомпрессию», - «разжатие» бытия в каждой его точке. Между любыми моментами нашего сознания зияет разрыв – провал в Ничто. «И это Ничто абсолютно непроходимо именно потому, что оно является Ничем»[29]. Иными словами, последовательные моменты сознания не обусловлены друг другом, и каждый миг мы должны заново воссоздавать себя из «ничто», причем делаем это абсолютно свободно, ни с чем не сверяясь. Совершая своеобразную деконструкцию гегелевской диалектики, Сартр обозначает бытие гегелевской категорией «в-себе-бытие», а сознание – гегелевской категорией «для-себя-бытие». Если главной характеристикой «в-себе-бытия» является полное совпадение с собой («бытие есть то, что оно есть»), - то «для-себя-бытие» (т.е. сознание) характеризуется фатальной невозможностью совпадения с собой: оно отказывается быть тем, чем оно является и стремится быть тем, чем оно не является. (аналогично высказывание А. Камю: «Человек – это единственное существо, которое отказывается быть тем, что оно есть»). Поэтому, в отличие от всех прочих существ, у человека нет «сущности», а есть только «экзистенция», - то есть «существование», и способ человеческого существования – непрестанный выход за свои пределы (что обозначается термином «экзистирование»). Для каждой вещи сущность предшествует ее существованию, и только для человека существование предшествует сущности.

Но в этом заключен также и глубокий трагизм человеческого существования. Свобода – это тяжкое бремя для человека, и для человека, по словам Сартра, нет истины более страшной, чем знать, что он свободен. Свобода укоренена не в бытии, а в Ничто. Поэтому атрибутом свободного существа является «экзистенциальная тревога», проистекающая из ощущения, что у нас нет опоры под ногами и нет оправданий. Источник экзистенциальной тревоги – это страх «ничто», которое является последней инстанцией в любых вопросах нашего существования.

Но где же обитает это самое «Ничто», а вместе с ним, и человек как свободное существо? Его нет ни в этом мире, ни в мире ином: где есть что-то, - это всегда бытие. Ничто, а с ним и сознание человека, - это «трещина мира», «декомпрессия бытия», которая, вместе с тем, не ведет ни в какой другой мир. И в этом – глубокий трагизм человеческого существования: его сознание не от мира сего, но и не от мира иного; оно может существовать, только постоянно трансцендируя (экзистируя), то есть выходя за свои пределы, но при этом никогда не выйдет к трансцендентному. Быть и не от мира сего, и не от мира иного возможно, лишь непрерывно ускользая от самого себя во времени. Время и есть та маргинальная реальность, которая, как наиболее адекватный образ «Ничто», и является единственным приютом сознания. В самом деле, всякий раз, когда мы пытаемся схватить и уяснить себе свое собственное существование, мы обнаруживаем: 1) «все то, что можно сказать, что я есть в смысле бытия-в-себе с полной, компактной плотностью… есть всегда мое прошлое[30]». Но прошлое – это то, чем я уже не являюсь, а был хотя бы минуту назад; сущностью является все то, что человеческая реальность понимает о себе как о бывшей; 2) проектирование в будущее, которым я еще не являюсь, как некий набор возможностей: «сознание быть своим собственным будущим по способу небытия мы назовем тревогой»[31]; 3) настоящее же «…есть бегство из… бытия, которым оно было, к бытию, которым оно будет. В качестве присутствующего оно не есть то, чем оно является (прошлое) и есть то, чем оно не является (будущее)»[32]. Таким образом, все феномены сознания могут существовать только как ускользающее от себя, не совпадающее с собой («тревожные», по терминологии Ж.-П. Сартра). Поэтому человеческое бытие изначально абсурдно, а человеческое сознание является несчастным сознание по природе, без возможности выходя из состояния несчастья; несчастным не только потому, что оно обречено жить в постоянном разрыве с собой, но и потому, что, зная это, оно, тем не менее, никогда не смирится с этим разрывом. Даже зная, что искать ему нечего, человек все равно не искать не может; человек – это вечный проект и «бесплодная страсть».

Тему абсурда развивает другой яркий представитель французского экзистенциализма А. Камю. С точки зрения Камю, от абсурда не нужно бежать ни к религии, ни к самоубийству. Сама ясность сознания абсурдности сегодня должна давать то мужество жить, которое некогда давала вера в Бога. Символом абсурдности человеческого существования является миф о Сизифе, который, зная о бесплодности своих усилий, не может не катить камень, вновь и вновь. Но «ясность видения, которая должна быть его мукой, обращается в его победу. Нет судьбы, которую не превозмогло бы презрение»[33] - так заканчивает А. Камю свое знаменитое эссе.