КОГЕН (Cohen) Герман (1842—1918) — немецкий философ, основатель и виднейший представитель марбургской школы неокантианства. 10 страница

природа только по аналогии с чувственно воспринимае­мой природой.) По мысли Канта, моральный закон есть самое обычное и самое общее применение разума. Даже применение рассудка, согласно Канту, не предполагает каких-либо научных либо философских инструкций. Философская рефлексия необходима потому, что спо­собности порождают иллюзии, от впадания в которые они не в состоянии себя уберечь. При этом разум стре­мится примирить то, что существует лишь в принципе, с чувственными наклонностями или эмпирическими желаниями. Разум тем самым начинает подстраивать долг под наши желания. По Канту, "отсюда возникает естественная диалектика" (или, по Делезу, "диалектика в первом смысле"). Комментируя моральный закон, Делез ставит вопрос (его исходная антиномия): как можно примирить две кантианские темы: тему естественной гармонии (общее чувство) и тему противоречивого опы­та (ситуация отсутствия общего смысла). У Канта, со­гласно Делезу, присутствует различие между "Критикой чистого спекулятивного разума" и "Критикой практиче­ского разума", ибо последняя не есть критика чистого практического разума. По мысли Канта, чистый разум, если только будет доказано, что таковой существует, не нуждается ни в какой критике. Именно поэтому чистый практический разум, не являясь источником иллюзий, и не нуждается в критике. Но в нем, по мысли Канта, спо­собны отражаться эмпирические интересы. Посему кри­тике чистого спекулятивного разума соответствует кри­тика нечистого практического разума. Общим между указанными разумами выступает трансцендентальный метод, задающий начало имманентного применения разума; По Канту, "Критика чистого разума" осуждает "трансцендентальное применение практического разу­ма", который позволяет себе быть эмпирически обус­ловленным вместо того, чтобы законодательствовать са­мому. По мысли Делеза, такое разграничение необходи­мо, но не достаточно. Согласно Канту, практический ра­зум не может уйти от полагания связи между счастьем и истиной,но тогда это ситуация антиномии (обуслов­ливающая "диалектику во втором смысле"). Ибо: счас­тье не может выступать причиной истины (поскольку моральный закон — единственный определяющий принцип доброй воли), а истина не может инициировать счастье, так как законы чувственно воспринимаемого мира не упорядочиваются согласно намерениям доброй воли. Таковая антиномия более "диалектична", по Деле­зу, нежели исходная: "она подразумевает внутреннюю иллюзию чистого разума". Как отмечал Кант, "антино­мия чистого разума, которая обнаруживается в его диа­лектике, на деле есть самое благотворное заблуждение, в какое может только впасть человеческий разум". Делез Продолжает далее: "есть одна опасность неверного по-

нимания, касающаяся всего практического разума в це­лом: думать, что кантианская мораль остается безраз­личной к своему собственному исполнению ... Пропасть между чувственно воспринимаемым и сверхчувствен­ным мирами существует только, чтобы быть заполнен­ной: если сверхчувственное избегает знания, если не су­ществует спекулятивного применения разума, способ­ного провести нас от чувственно воспринимаемого ми­ра к сверхчувственному, то, тем не менее", согласно уже Канту, "второй мир должен иметь влияние на первый, а именно понятие свободы должно осуществлять в чувст­венно воспринимаемом мире ту цель, которую ставят его законы". У Канта сверхчувственная природа оказы­вается прообразной,а чувственно воспринимаемая при­рода — отраженной. Делез акцентирует, что одно и то же существо является и феноменом, и вещью в себе, подчиняется естественной необходимости как феномен и выступает источником свободной причинности как вещь в себе. Аналогично, по Делезу, обстоят дела и с од­ним и тем же действием,с одним и тем же чувствен­но воспринимаемым эффектом. Свободная причина ни­когда не содержит в себе собственного результата дейст­вия, она имеет только чувственно воспринимаемые ре­зультаты последнего. Посему практический разум — как закон свободной причинности — сам должен, со­гласно Канту, "обладать причинностью в отношении яв­лений". По мысли Канта, "парадоксом метода в Крити­ке практического разума" выступает то, что представле­ние о предмете никогда не может задавать свободную волю или предшествовать моральному закону; но непо­средственно определяющий волю моральный закон так­же задает объекты как то, что пребывает в согласии с этой свободной волей". Еще точнее, — отмечает Делез, — когда разум законодательствует в способности жела­ния, сама способность желания законодательствует над объектами. Практический интерес в таком плане пред­ставляется Кантом как отношение разума к объектам, но не для того, чтобы знать их, а для того, чтобы осущест­вить их. Здесь крайне важно отметить то, что мораль­ный закон, как и свобода, есть ничто, будучи отделенны­ми от своих чувственно воспринимаемых последствий и эффектов. Снимается определенная противопоставлен­ность истины и счастья, следующим ходом Канта: со­единение счастья и истины не является непосредствен­ным, а создается с точки зрения беспредельного про­гресса (бессмертная душа) и через посредничество умо­постигаемого творца чувственно воспринимаемой при­роды или через посредничество Бога "как моральной причины мира". Идеи души и Бога — необходимые ус­ловия, при которых предмет практического разума сам полагается как возможный и осуществимый. Итак, сво­бода как космологическая Идея сверхчувственного мира

объективируется благодаря моральному закону. Анало­гично: психологическая Идея души и теологическая Идея высшего существа получают объективную реаль­ность вследствие того же морального закона. В итоге все три великие Идеи спекулятивного разума обретают практическую определенность от морального закона: постольку, поскольку они практически заданы они и вы­ступают "постулатами практического разума", форми­руя объект "чистой практической веры". В третьей гла­ве "Связь способностей в Критике Способности Суж­дения"Делез отмечает, что господствующая в первой части Критики Способности Суждения проблема тако­ва: не должно ли эстетическое общее чувство быть объ­ектом некоего генезиса, собственно генезиса трансцен­дентального? Безмерность, доводящая наше воображе­ние до бессилия, — вовсе не безмерность природного объекта. Разум вынуждает нас вновь и вновь объединять безмерность чувственно воспринимаемого мира в целое (Идея чувственно воспринимаемого как само это целое, обладающее — в качестве субстрата — чем-то сверхчув­ственным). Именно разум толкает воображение к преде­лу собственного могущества, ибо сила воображения — ничто по сравнению с указанной Идеей. Но, по Канту, обладают "сверхчувственным предназначением" и ра­зум, и воображение. Согласие между ними порождается в разладе, в процессах генезиса — в движении культу­ры. Прекрасное у Канта — не объект интереса разума, но оно способно синтетически объединяться с разум­ным интересом. Каким именно? В одном варианте это эмпирический социальный интерес, с которым прекрас­ное связывается исключительно a posteriori. В другом, — интерес, связанный с прекрасным, направлен не на пре­красную форму как таковую, а на материю, используе­мую природой, дабы производить объекты, которые формально могут быть отрефлектированы. В третьем варианте речь идет о том, что интерес разума определя­ется случайно сложившимся согласием природы с на­шими способностями. После анализа представлений Канта о символизме, а также в рамках осмысления его эстетических воззрений, Делез отмечает: "Когда позна­вательная способность берется в своей высшей форме, в этой способности законодательствует рассудок; когда способность желания берется в своей высшей форме, в этой способности законодательствует разум. Когда спо­собность чувствовать берется в своей высшей форме, в этой способности законодательствует именно суж­дение".Эстетическое суждение рефлексивно; оно зако­нодательствует не над объектами, а только над самим собой; оно выражает не определенность объекта под за­дающей способностью, а свободное согласие всех спо­собностей в отношении отражаемого объекта. Отвечая на вопрос, — не манифестируется ли свободное согла-

сие субъективных способностей где-то еще, кроме эсте­тического суждения? — Делез отмечает следующее. Разум — в своем спекулятивном интересе — формирует Идеи, наделяющие понятия рассудка максимумом сис­тематического единства посредством сообщения сход­ного единства феноменам, рассматриваемым в их мате­рии или специфике. Подобное единство, по Канту, есть целесообразное единство вещей, предполагающее мак­симум единства в наиболее возможном разнообразии. Таковое единство может быть постигнуто лишь благода­ря понятию естественной цели: в последнем, согласно Канту, "единство всегда только лишь допускается или предполагается как то, что может примиряться с разно­образием индивидуальных эмпирических законов". Раз­вивая эту мысль, Кант, по мысли Делеза, "подвергает глубокой трансформации догматическое понятие беско­нечного ума: прообразный рассудок выражает теперь лишь пребывающий в бесконечности собственный пре­дел нашего рассудка, — точку, в которой рассудок пере­стает быть законодательным в спекулятивном интересе, перестает соотноситься с феноменами". Целесообраз­ность природы тем самым связана с двойным движени­ем: 1) понятие естественной цели, выводимое из Идей разума, "подводит природу под каузальность, мысли­мую только разумом" (Кант); 2) начиная с понятия есте­ственной цели, мы определяем объект рациональной Идеи: ее объект может задаваться по аналогии с объек­тами опыта. Именно понятие о целесообразном единст­ве и естественной цели заставляет нас определять Бога как высшую интенциональную причину, действующую по образу рассудка. Кант особо настаивает на необходи­мости движения от естественной телеологии к физичес­кой геологии. Идея божественной интенциональной причины — условие понимания целей самой природы. Кант подчеркивает, что в отличие от эстетических суж­дений телеологическое суждение конституирует объек­тивную, материальную и включающую в себя цели целе­сообразность. "Рефлексия" меняет смысл: это уже не формальная рефлексия объекта без понятия, а понятие рефлексии, посредством которого мы размышляем над материей объекта. В этом плане различие между двумя суждениями в следующем: телеологическое суждение подразумевает согласие разума, воображения и рассудка без законодательства последнего. Такая ситуация — фрагмент спекулятивного интереса и постигается внут­ри сферы познавательной способности. Телеологичес­кое суждение оказывается результатом действия позна­вательной способности на способность чувствовать: оно не отсылает к особому априорному принципу, ибо оно подготовлено эстетическим суждением и осталось бы непостижимым без такой подготовки. Итак, по Кан­ту, рефлектирующее суждение вообще делает возмож-

ным переход от познавательной способности к способ­ности желания, от спекулятивного интереса к интересу практическому и подготавливает подчинение первого последнему; одновременно целесообразность делает возможным переход от природы к свободе или предуготавливает реализацию свободы в природе. Резюмируя в разделе "Заключение. Цели разума", Делез отмечает, что "оригинальность кантовского учения о способностях в следующем: высшая форма способностей никогда не аб­страгирует их от их человеческой целесообразности, но в той же мере она и не упраздняет их различия по при­роде. В той мере, в какой способности специфичны и ог­раничены, они — в первом смысле этого слова — дохо­дят до высшей формы, а во втором смысле слова, согла­шаются на законодательную роль". Догматизм утвержда­ет гармонию между субъектом и объектом, обращаясь за соответствующими гарантиями к Богу. Первые две "Кри­тики..." заменили это идеей необходимого подчинения объекта "конечному" субъекту: подчинения нам — зако­нодателям — в нашей конечности как таковой (даже мо­ральный закон — факт конечного разума). Это суть кантовской коперниканской революции. В "Критике спо­собности суждения" же — по мысли Делеза — предла­гается новая теория целесообразности, соответствую­щая трансцендентальной точке зрения и полностью со­гласующаяся с идеей законодательства. "Эта задача ре­шается в той мере, в какой у целесообразности более нет теологического принципа, а скорее, у теологии есть некое "последнее" человеческое основание. Отсюда и важность двух тезисов "Критики способности сужде­ния": целесообразное согласие способностей есть объект особого генезиса; целесообразная связь между природой и человеком — результат чисто человеческой практичес­кой деятельности". Интерпретируя кантовскую "теорию целей", Делез пишет: "Естественная цель — основание возможности; последняя цель — повод для существова­ния; конечная цель — существо, в себе обладающее по­водом для существования... Только человек как разум­ное существо может найти цель собственного существо­вания в себе... Не заходит ли здесь речь о человеке лишь потому, что он ищет счастья? Нет, ибо счастье как цель оставляет полностью незатронутым вопрос: почему человек существует (в такой "форме", что стремится сде­лать свое существование счастливым)? Идет ли здесь речь о человеке как о познающем существе?.. Познавая, мы формируем лишь понятие естественной цели с точ­ки зрения рефлексии, а не идею конечной цели... ". По Канту, "конечная цель есть лишь понятие нашего прак­тического разума". И: "... о человеке как моральном су­ществе уже нельзя спрашивать, для чего он существу­ет. Его существование имеет в себе самом высшую цель". Делез формулирует и последний вопрос своего

анализа: как может человек — конечная цель — быть последней целью чувственно воспринимаемой приро­ды? Приводя аргументирующие рассуждения Канта на счет определенной тождественности этих целей, Делез указывает на парадокс: последняя цель чувственно вос­принимаемой природы — это цель, для реализации ко­торой данной природы не достаточно /мысль самого Канта — А.Г., T.P./.Следовательно, согласно Делезу, уловка, или коварство, сверхчувственной природы в том, что чувственно воспринимаемой природы не доста­точно для реализации того, что, тем не менее, является "ее" последней целью: ибо таковая цель является сверх­чувственной постольку, поскольку должна быть осуще­ствлена (т.е. она обладает действием-эффектом в чувст­венно воспринимаемом). "Природа хотела, чтобы чело­век все то, что находится за пределами механического устройства его животного существования, всецело про­извел из себя и заслужил только то счастье и совершен­ство, которое он сам создает свободно от инстинкта, своим собственным разумом" (Кант).

A.A. Грицанов, Т.Г. Румянцева

КРОНЕР(Kroner) Рихард (1884—1974) — немец­кий философ. Преподавал в различных университетах Германии: с 1919 — во Фрейбурге, с 1924 — в Дрезде­не, с 1929 — в Киле, с 1934 — во Франкфурте-на-Май­не. В 1935 лишен права преподавания. С 1938 препода­вал в Оксфорде (Великобритания), с 1940 — в Канаде, затем в США. В 1949—1952 преподавал в Объединен­ной телеологической семинарии (Нью-Йорк), с 1953 — в Темпльском университете (Филадельфия). В 1910 вме­сте с Г. Мелисом, Степуном и Гессеном основал между­народный журнал "Логос", возглавлял его немецкую ре­дакцию до 1933. В своей философской эволюции про­шел три этапа. Начинал как неокантианец (баденской ориентации); затем через проблематику философии жизни пришел к неогегельянству, одним из основных представителей которого в Германии и являлся; в эмиг­рантский период жизни переосмыслил свою позицию через призму религиозной проблематики. Его идеи это­го периода близки философии Паскаля и Кьеркегора, диалектической теологии. Основные работы: "От Канта до Гегеля" (т. 1—2, 1921—1924); "Самоосуществление духа. Пролегомены к культур-философий" (1928); "Культур-философское обоснование политики" (1931); "Примат веры" (1943); "Культура и вера" (1951); "Спе­куляция и откровение в истории философии" (т. 1—3, 1956—1961); "Между верой и мышлением" (1966) и др. Путь бесконечного божественного духа к самому себе осмысливается К. через диалектику движения мышле­ния и "самодвижения живого духа" ("мыслящей себя жизни"), сознания и самосознания (рефлексирующего

себя духа), т.е. через диалектику конечного и бесконеч­ного. Абсолют не может быть выражен иначе, как в бес­конечной последовательности суждений, он сам ут­верждает себя в каждой высказанной о нем мысли. Од­нако он никогда полностью не выразим ни в одном суж­дении, ни в их совокупности, так как он не может быть полностью помыслен в мысли, будучи сам мыслью. "Жизнь" ("жизненное начало") не выразима до конца рационально, внешним для себя образом. Она предпола­гает обращение духа к самому себе, т.е. философскую спекуляцию (как разрушение рационального рациональ­ным же образом). Согласно К., философия имеет своим предметом сверхрациональное, обращена не вовне, а на самое себя, но стремится выразить себя вовне рацио­нальным образом, рефлексируя над предметными обла­стями, т.е. спекулятивное мышление принципиально противоречиво. Отсюда определение К. диалектики как превращенного в метод, сделанного рациональным — иррационализма. В отличие от философии наука позна­ет внешнее ей содержание, в ней нет подлинной рефлек­сии, свойственной только самопознающей себя мысли, поэтому в ней не может быть и противоречий. Здесь противоречие — свидетельство ошибочности мысли, примирение сознания с самим собой происходит в куль­туре как "теле" сознания. Философия есть философия культуры, в которой сознание сознает себя как само се­бя осуществляющее, как посредством самого себя для самого себя становящееся. Культура как целостность своих частей (понятийных областей) суть завершение для-себя-становления, самоосуществления сознания. Философия же, в свою очередь, есть культура, постиг­шая самое себя, а тем самым задающая тотальность се­бя и своих частей (понятийных областей). Но это то­тальность Я, а не предметного мира. В философии куль­тура выходит за пределы самой себя, осмысливает и по­стигает себя, а тем самым объединяется с самой собой, становится для себя самой понятием и действительнос­тью. Без философии культура, по К., суть неосознанное самим собой самоосуществление сознания. Части куль­туры сами по себе есть лишь вовне спроецированные, замкнутые в себе предметности, не способные прими­рить сознание с самим собой. Экономика (хозяйство) и техника, представляющие собой опредмечивание ви­тальной (жизненной) и целеполагающей сторон культу­ры, суть ее цивилизационная составляющая (как "преддверие" культуры). Наука и политика (направлены соответственно на природу и государство) задают раци­ональную составляющую культуры, которая никогда не может быть завершена, всегда пребывая в процессе бес­конечного становления. Субъективное сознание всегда отделено от форм рациональной культуры, неизменно внешней по отношению к нему. Оно входит в смысло-

вую действительность рациональной культуры как абст­рактно-рациональное, а не как конкретно-индивидуаль­ное. Эти ограничения преодолеваются в интуитивной составляющей культуры: в искусстве, а особенно в ре­лигии (первое направлено на творимый самим же искус­ством мир, вторая — на Бога). Эти части (формы) куль­туры глубоко индивидуализированы, предполагают смысловое постижение, слитность субъективного духа с внешними формами. Однако и они не способны адекват­но отрефлексировать сами себя. Это возможно лишь в сфере рефлексий находящихся по ту сторону науки, по­литики, искусства и религии: только в философии, со­знании, становящемся в рефлексии самосознанием, они становятся для себя тем, что они суть в себе, т.е. вне фи­лософии. Части могут проявить себя, становясь поня­тийными областями целого. Постигнутые, они стано­вятся частью философии, будучи вне ее. "Целое есть для себя становящееся истинное, ибо истинное есть для себя становящаяся самость". Рефлексия самосознания есть осмысление смысла границ. Постигать — значит ограничивать, но одновременно — это значит пересту­пать границу (постигать часть через целое, культуру че­рез понятие культуры). Философская рефлексия как вне­временная (постижение духом самого себя) дополняет­ся временной исторической рефлексией, схватывающей "дух эпохи". Таким образом "непосредственное осуще­ствление сознания" всегда развертывается в противопо­ставлении, предметно воплощенного сознания и само­сознания Я, конечного и бесконечного. В последних ра­ботах К. заменил антитезу научного (метафизического, эмпирического) и спекулятивного антитезой спекуляции и откровения. Спекуляция, направленная на постижение Абсолюта, знает все же безличную и отделенную от субъекта истину. Откровение, в отличие от спекуляции, не зависит от человека, являясь всецело делом Бога, и способно непосредственно передать человеку "практи­ческую" истину. Последняя не требует доказательств и воспринимается как сугубо личностная. Спекуляция ог­раничена извне (без чего невозможна). Бог же недосту­пен познанию (являясь субъектом, имеет личностный характер и бесконечную природу). Истины спекуляции и истины откровения отражают один и тот же Абсолют, но и те и другие — предельны, следовательно, между ними лежит пропасть.

В.Л. Абушенко

КРОЧЕ(Сrосе) Бенедетто (1866—1952) — итальян­ский философ, историк, литературовед, общественный деятель. Неогегельянец, лидер историцистского направ­ления (другие его представители — Джентиле и Р.Дж.Коллингвуд) в последнем, противопоставлявший себя как абсолютному идеализму, так и неомарксист-

ским версиям прочтения Гегеля. Определял свою фило­софию как "новую философию Духа" ("абсолютный историцизм", в который должен быть преобразован "абсо­лютный идеализм"). Идеолог итальянского либерализ­ма. Ученик А.Лабриолы, под влиянием которого К. в мо­лодости увлекся марксизмом. Достаточно рано познако­мился и с философией гегельянства (один из его родст­венников — итальянский гегельянец Б.Спавента). Друг и оппонент Джентиле (разошелся с ним в политических взглядах: в отличие от Джентиле, поддержавшего фа­шизм, К. занял оппозиционную последнему позицию). Учился в Неаполе. После гибели родителей и сестры во время землетрясения жил у дяди С.Спавенты в Риме, где с 1884 посещал лекции Лабриолы (помогал послед­нему в подготовке к изданию работ Маркса). В 1886 вер­нулся в Неаполь. Увлекся философией Вико. В 1887— 1892 путешествует по Европе. В 1892 знакомится с Д.Кардучи и Г.Д'Аннунцио. С 1903 стал издавать (при активном участии Джентиле) журнал "Критика" ("La Critica"), ставший центром притяжения интеллектуаль­ной жизни Италии, но вскоре превратившийся в орган, печатавший почти исключительно их собственные ста­тьи. В 1909 ему отказано в месте на кафедре истории философии Неополитанского университета. С 1910 — сенатор. С 1920 — министр образования (в 1922 его на этом посту сменил Джентиле), инициатор проведения предложенной Джентиле школьной реформы. В 1924 вступил в либеральную партию. В 1925 в ответ на ини­циированный Джентиле "Манифест фашистской интел­лигенции" К. написал "Манифест итальянских интел­лектуалов-антифашистов". В 1926 неополитанский дом К. подвергся фашистскому погрому, а он сам попал под надзор полиции и вынужден был выехать за границу, где познакомился с Т.Манном и Эйнштейном. В 1944—1947 возглавлял воссозданную им либеральную партию, в 1944 был министром без портфеля правительства в Солерно, являлся членом Конституционной ассамблеи. В 1947 в его доме в Неаполе открылся Институт историче­ских исследований. К. за его влияние в кругах итальян­ской интеллигенции в первой трети 20 в. прозвали "светским папой". Основные работы: "Исторический материализм и марксистская экономия" (1900); "Что жи­во и что мертво в философии Гегеля" (1907); "Филосо­фия Джамбаттиста Вико" (1911); работы: "Эстетика как наука о выражении и общая лингвистика" (1902), "Логи­ка как наука о чистом понятии" (1909), "Философия практики. Экономика и этика" (1909) и "Теория и исто­рия историографии" (немецк. изд. — 1915, ит. изд. — 1917) составили фундаментальную тетралогию "Фило­софия духа" (основополагающее сочинение К.); "Лите­ратура новой Италии" (т. 1—2 — 1914; т. 3—4 — 1915; т. 5 — 1940); "Театры Неаполя с эпохи Возрождения до

конца 18-го века" (1916); "Испания в итальянской жиз­ни" (1917); "Ариосто, Шекспир и Корнель" (1920); "По­эзия Данте" (1921); "История итальянской историогра­фии" (1921); "Фрагменты этики" (1922); "История Ита­лии с 1871 по 1915" (1928); "Этика и политика" (1931); "Народная поэзия и поэзия искусства" (1933); "Несо­впадение истории литературной и гражданской" (1935); "Поэзия. Введение в ее критику и историю" (1936); "Ис­тория как мысль и как действие" (1938); "Характер со­временной философии" (1941); "Поэзия древняя и со­временная" (1941); "Политическая мысль и актуальная политика" (1946); "Философия и историография" (1949) и др. Лейтмотив всей философии К. — "нет другой ре­альности, кроме Духа, и другой философии, кроме фи­лософии Духа". Согласно К., подлинная философия все­гда диалектична и как таковая описывает логику фило­софского мышления, осуществляемого в понятиях, об­ладающих всеобщностью и конкретностью одновремен­но. "Нельзя постичь целиком конкретность реальности иначе, как посредством идеальности. В ней — мера и единственный критерий любого суждения, эффективно­го познания реальности". В этой перспективе обнаружи­вается, что в гегелевской философии умерла "система" (панлогизм), но живо учение о конкретном понятии. Следовательно, по К., нет никаких оснований под объ­ективной диалектикой, изображающей природу и обще­ство как проявления Абсолютной идеи. Есть только бес­конечный циклический процесс саморазвертывания чи­стого понятия как единственная реальность, имеющая две составляющие (два плана реализации) — теоретиче­скую и практическую. Теоретическую образуют эстети­ка, направленная на единичное, и логика, схватывающая всеобщее. В свою очередь, практическую составляю­щую презентируют экономика (проблематика индиви­дуальной пользы) и этика (проблематика общего блага). Соответственно философия К. складывается из четырех частей. Эстетика понимается К. двойственно. С одной стороны, в ней мы имеем дело не с интеллектом, а с фантазией, не с универсальностью, а с индивидуально­стью, не с отношениями, а с отдельными произведения­ми, не с понятиями, а с образами. "Будучи нерефлексив­ным, искусство не различает, не рассуждает, а спонтан­но и непосредственно творит образы, отражающие жизнь в действии, ту самую жизнь с лицом сфинкса. Его очарование невинной трогательной наивности заключе­но в неосознающем себя чуде". Искусство — это об­ласть до- и внелогического интуитивного познания. Ин­туиция не только первична и автономна от интеллекта, но является и всеобщей формой познания. По мысли К., "в интуиции мы не противопоставляем себя как эмпири­ческие существа внешней реальности, а непосредствен­но объективируем наши впечатления, каковы бы они ни

были". В этом ракурсе искусство всегда духовно, оно всегда внутренне, а то, что кажется в нем внешним, есть проявления техники, а не искусства (служит для фикса­ции содержаний, чтобы их можно было бы протранслировать другим). Само же художественное произведение (неповторимое и несравнимое ни с чем иным) каждый раз (духовно) творится заново тем, кто его интуирует, и вне этих новых интуиции не существует. С другой сто­роны, эстетика — "наука о выражении" (экспрессии, связанной с интуицией: "сколько интуиции — столько экспрессии"). Единство интуиции и экспрессии обеспе­чивает "априорный эстетический синтез". Средством выражения является слово. Следовательно, эстетика од­новременно является и "общей лингвистикой". С точки зрения К., справедливо и обратное утверждение: всякое выражение имеет эстетический характер (отсюда — "художественная интуиция дана всем"). Язык, связывая интуицию и выражение, позволяет конституироваться феноменам искусства, вообще "оформиться" (т.е. обрес­ти форму) любым содержаниям, но, связывая интеллект и абстрактные конструкты, порождает возможность "псевдопонятий" науки (в которых утрачивается связь с универсальным — в естествознании — или конкретным — математика, — в силу чего они имеют лишь практи­ческое значение, выступая по сути как специфические орудия деятельности). Другой необходимый компонент своей системы (сам он предпочитал говорить не о систе­ме, а о "серии систематизации") К. обнаруживает в ло­гике, понимаемой как наука о чистом понятии: "Фило­софия Духа, внутри которого нет полного развития ло­гического начала, ничего не держит". Связывая интуи­цию с интеллектом ("понятие не прикладывается к ин­туиции просто потому, что ни на минуту не существует вне интуиции"), логика делает возможной философию как учение о развертывании конкретного понятия, т.е. о понятийном схватывании индивидуального. "Любая де­финиция есть ответ на вопрос и решение проблемы. [...] Изменяя проблему, мы меняем дефинитивный акт. Во­прос, проблема, сомнение всегда индивидуально обус­ловлены". Изменение дефиниции изменяет и фиксируе­мое ею понятие. Кроме того, логический акт индивиду­ализируется в процессе речи. Мыслить у К. — значит, выявляя различения, поставить понятия в связь друг с другом и привести их к единству в суждении, т.е. осуще­ствить априорный логический синтез. В отличие от Ге­геля и Джентиле К. считает принципом самодвижения понятий не их противоречия, а различения (дистинкции). Реальность Духа только и может быть понята че­рез единство в различении (в дистинкциях), как взаим­ная импликация-в-различении. В этом отношении К. го­ворит не о линейной бесконечности, а о круговой связи различений (импликативной связи понятий внутри каж-