Герменевтический круг

СПРАВОЧНЫЕ МАТЕРИАЛЫ

Популярные философские метафоры

Философский камень

Философский камень (лат. lapis philosophorum) – эликсир мудрецов, который стремились получить алхимики, чтобы с его помощью изготовить золото.

Истинная цель алхимии – совершенствование, исцеление несовершенных по природе больных металлов, а в последующем и всего миропорядка. Именно поэтому алхимики часто называли себя врачами.

В александрийской философии представление о Lapis Philosophorum как предмете философии соединялось с представлением о философском яйце (семени, эмбрионе), который взращивает в себе алхимик, добывая философский камень. Добывая философский камень, алхимик, очищает и возвышает себя, проходит путь инициации – путь от мрака к свету, от свинца к чистому золоту, от невежества к мудрости.

Бабочка Чжуан-цзы

Один из ярких представителей даосизма Чжуан-цзы (Чжуан Чжоу) (ок. 369 - ок. 286 до н. э.) писал:

«Однажды я, Чжуан Чжоу, увидел себя во сне бабоч­кой – счастливой бабочкой, которая порхала среди цвет­ков в свое удовольствие и вовсе не знала, что она – Чжуан Чжоу. Внезапно я проснулся и увидел, что я – Чжуан Чжоу. И я не знал, то ли я Чжуан Чжоу, которому присни­лось, что он – бабочка, то ли бабочке приснилось, что она – Чжуан Чжоу. А ведь между Чжуан Чжоу и ба­бочкой, несомненно, есть различие. Вот что такое превра­щение вещей!»

Бойцовский петух (даосская притча)

Цзи Синцзы тренировал бойцового петуха для чжоуского царя Сюаньвана. Через десять дней царь спросил:

– Готов ли петух к бою? – Еще нет. Пока самонадеян, попусту кичится.

– Через десять дней царь снова задал тот же вопрос. – Пока нет. Еще бросается на каждую тень, откликается на каждый звук.

Через десять дней царь снова задал тот же вопрос. – Пока нет. Взгляд еще полон ненависти, сила бьет через край.

Через десять дней царь снова задал тот же вопрос. – Почти готов. Не встревожится, пусть даже услышит другого петуха. Взгляни на него – будто вырезан из дерева. Полнота его свойств совершенна. На его вызов не посмеет откликнуться ни один петух – повернется и сбежит.

Ахиллес и черепаха

Парадокс Зенона Элейского (490-420 н.э.), сформулированный в виде апории (от греч. aporia «безвыходность»), показывает, что движение логически невозможно.

Древнегреческий герой Ахилл собирается состязаться в беге с черепахой. Если черепаха стартует немного раньше Ахилла, то ему, чтобы ее догнать, сначала нужно добежать до места ее старта. Но к тому моменту, как он туда доберется, черепаха проползет некоторое расстояние, которое нужно будет преодолеть Ахиллу, прежде чем догнать черепаху. Но за это время черепаха уползет вперед еще на некоторое расстояние. А поскольку число таких отрезков бесконечно, быстроногий Ахилл никогда не догонит черепаху.

Тяжба о плате

У древнегреческого софиста Протагора учился судебному красноречию некий Эватл. По заключенному между ними договору Эватл должен был заплатить за обучение 10 тысяч драхм только в том случае, если выиграет свой первый судебный процесс. В случае проигрыша первого судебного дела он вообще не был обязан платить.

Однако, закончив обучение, Эватл не стал участвовать в судебных тяжбах. Как следствие, он считал себя свободным от уплаты за учебу. Когда терпение Протагора иссякло, и он сам подал на своего ученика в суд. Таким образом, должен был состояться первый судебный процесс Эватла.

Протагор привёл следующую аргументацию: «Каким бы ни было решение суда, Эватл должен будет заплатить. Он либо выиграет свой первый процесс, либо проиграет. Если выиграет, то заплатит по договору, если проиграет, заплатит по решению суда».

Эватл возражал: «Ни в том, ни в другом случае я не должен платить. Если я выиграю, то я не должен платить по решению суда, если проиграю, то по договору».

Бочка Диогена

Согласно сообщению античного писателя Диогена Лаэртского, киник Диоген Синопский (ок. 412-323 до н. э.) жил в бочке (точнее, в пифосе – глиняном сосуде), считая дом ненужной роскошью.

Платоническая любовь

Выражение происходит от имени древнегреческого философа Платона (427–348 до н. э.), который в своем сочинении в виде диалога под названием «Пир» изложил различные концепции любви.

Считается, что понятие ввёл глава флорентийской Платоновской академии Марсилио Фичино (Marsilio Ficino лат. Marsilius Ficinus; 1433-1499), который в комментарии к диалогу «Пир» писал: «Хотя нам нравятся тела, души, ангелы, но на самом деле мы все это не любим; но Бог вот в чем: любя тела, мы будем любить тень Бога, в душе – подобие Бога; в ангелах – образ Бога. Так, если в настоящем времени мы будем любить Бога во всех вещах, то в конце концов будем любить все вещи в Нем. Ибо, живя так, мы достигнем той степени, когда будем видеть Бога и все вещи в Боге. И будем любить Его в себе и все вещи в Нем: все дается милостью Бога и в конце концов получает искупление в Нем. Потому что все возвращается к Идее, для которой было создано. И тогда, может быть, снова совершится преображение: если некоторая часть испытывает в чем-либо недостаток, она преобразуется таким образом, чтобы объединиться с идеей навеки. Я хочу, чтобы вы знали, что истинный человек и Идея человека – одно целое. И все же никто из нас на земле не является истинным человеком, будучи отделен от Бога: потому что тогда он отделен от Идеи, которая является нашей формой. К подлинной жизни мы приходим посредством Божественной любви. Естественно, мы ограничены и оторваны друг от друга, но тогда вместе соединимся для любви и все вместе возвратимся к Идее, чтобы восхвалять все в Боге: любя Бога, становимся возлюбленными мы сами».

В современном значении выражения платоническая любовь – это возвышенные отношения между двумя людьми, не содержащие в себе сексуального желания, отношения, основанные на духовном влечении, без всякой примеси чувственности.

Символ пещеры

Древнегреческий философ-идеалист Платон (427-348 до н.э.) в седьмой книге «Государства» привел аллегорию пещеры:

Узники находятся в подземном жилище наподобие пещеры, где во всю ее длину тянется широкий просвет. С малых лет у них на ногах и на шее оковы, так что людям не двинуться с места, и видят они только то, что у них прямо перед глазами, ибо повернуть голову они не могут из-за этих оков. Люди обращены спиной к свету, исходящему от огня, который горит далеко в вышине, а между огнем и узниками проходит верхняя дорога, огражденная невысокой стеной вроде той ширмы, за которой фокусники помещают своих помощников, когда поверх ширмы показывают кукол. За этой стеной другие люди несут различную утварь, держа ее так, что она видна поверх стены. Одни из несущих разговаривают, другие молчат.

Находясь в таком положении, люди видят только тени предметов, отбрасываемые огнем на расположенную перед ними стену пещеры, и они принимают эти тени за истину. Проходящей тени они приписывают звуки, отдающиеся эхом в темнице. Узники воздают почести и хвалу друг другу, награждая того, кто отличался наиболее острым зрением при наблюдении текущих мимо предметов и лучше других запоминал, что обычно появлялось сперва, что после, а что и одновременно, и на этом основании предсказывал грядущее,

Когда с кого-нибудь из них снимут оковы, заставят его вдруг встать, повернуть шею, пройтись, взглянуть вверх – в сторону света, ему будет мучительно выполнять все это, он не в силах будет смотреть при ярком сиянии на вещи, тени от которых он видел раньше. Он подумает, будто гораздо больше правды в том, что он видел раньше, чем в том, что ему показывают теперь. А если заставить его смотреть прямо на самый свет, у него заболят глаза и вернется он бегом к тому, что он в силах видеть.

Если насильно тащить его, извлекая на солнечный свет, он будет страдать и возмутится таким насилием. Когда он выйдет на свет, глаза его настолько будут поражены сиянием, что он не сможет разглядеть ни одного предмета из тех, о подлинности которых ему теперь говорят.

Тут нужна привычка. Начинать надо с самого легкого: сперва смотреть на тени, затем – на отражения в воде людей и различных предметов, а уж потом – на самые вещи; при этом то, что на небе, и самое небо ему легче было бы видеть не днем, а ночью, то есть смотреть на звездный свет и Луну, а затем только на Солнце и его свет.

Когда человек поймет, что от Солнца зависят и времена года, и течение лет, и что оно ведает всем в видимом пространстве, и оно же есть причина всего того, что узники видели в пещере, то сочтет он блаженством перемену своего положения и пожалеет своих друзей

Если бы такой человек опять спустился туда и сел бы на то же самое место, его глаза будут охвачены мраком при таком внезапном уходе от света Солнца. Пока его зрение не притупится и глаза не привыкнут в состязании с вечными узниками, разбирая значение теней, он будет казался смешон. О нем станут говорить, что из своего восхождения он вернулся с испорченным зрением, а значит, не стоит даже и пытаться идти ввысь. А кто принялся бы освобождать узников, чтобы повести их ввысь, того бы они непременно убили, попадись он им в руки.

Tabula rasa

Tabula rasa (лат. «чистая доска») – фразеологизм, который используется при сравнении сознания ребенка с покрытой воском дощечкой для письма, которой пользовались в Древней Греции, – табулой (отсюда слова «табло», «таблица», «табель»). Разгладив на ней воск, можно было стереть написанный ранее текст, сделать её чистой и использовать снова. Считалось, что ребенок появляется на свет с «чистым» сознанием.

Платон писал в диалоге «Теэтет»

«Сократ. Так вот, чтобы понять меня, вообрази, что в наших душах есть восковая дощечка; у кого-то она побольше, у кого-то поменьше, у одного из более чистого воска, у другого – из более грязного или у некоторых он более жесткий, а у других помягче, но есть у кого и в меру.

…Скажем теперь, что это дар матери Муз Мнемосины, и, подкладывая его под наши ощущения и мысли мы делаем в нем оттиск того, что хотим запомнить из виденного, слышанного или самими нами придуманного, как бы оставляя на нем отпечатки перстней. И то, что застывает в этом воске, мы помним и знаем, пока сохраняется изображение этого, когда же оно стирается или нет уже места для новых отпечатков, тогда мы забываем и больше уже не знаем... И вот что, как говорят, происходит отсюда. Если в чьей-то душе воск глубок, обилен, гладок и достаточно размят, то проникающее сюда через ощущения отпечатывается в этом, как говорил Гомер, сердце души, а "сердце" (χέαρ) не случайно звучит почти так же, как воск (χηρός), и возникающие у таких людей знаки бывают чистыми, довольно глубокими и тем самым долговечными. Как раз эти люди лучше всего поддаются обучению, и у них же наилучшая память, они не смешивают знаки ощущений и всегда имеют истинное мнение... Когда же это сердце, которое воспел наш премудрый поэт, космато или когда оно грязно и не из чистого воска и либо слишком рыхло, либо твердо, то у кого оно рыхлое, те хоть и понятливы, но оказываются забывчивыми, те же, у кого твердое, – наоборот; у кого же воск негладкий, шершаво-каменистый, смешанный с землей и навозом, у тех получаются неясные отпечатки. Неясны они и у тех, у кого жесткие восковые дощечки, ибо в них нет глубины, и у тех, у кого они чересчур мягки, ибо отпечатки, растекаясь, становятся неразборчивыми. Если же ко всему тому у кого-то еще и маленькая душонка, то, тесно наползая один на другой, они становятся еще того неразборчивее».

Как гипотеза tabula rasa неоднократно проверялась на детях-маугли, а также в специально поставленных экспериментах по воспитанию детей в полной коммуникативной изоляции.

В Новое время гипотезу tabula rasa возродил английский философ-эмпирик Джон Локк (1632-1704): «Давайте предположим, что душа представляет собой, так сказать белый лист, без единой буквы, без всяких идей. Каким образом появится на ней что-нибудь? Откуда происходит это разностороннее содержимое, которое с почти бесконечной изобретательностью начертала трудолюбивая и неограниченная фантазия человека? Откуда добывается весь материал разума и познания? Отвечу одним словом: из ОПЫТА. Именно на нем основано все наше познание и из него же оно берет начало».

Корабль Тесея

Парадокс, суть которого формулируется так: «Если все составные части исходного объекта были заменены, остаётся ли объект тем же?»

Согласно легенде, корабль, на котором Тезей вернулся после победы над Минотавром с Крита в Афины, был сохранен жителями Афин вплоть до времени древнегреческого философа-перипатетика Деметрия Фалерского (350-283 до н.э.).

С него снимали старые доски по мере того, как они разрушались, и на те же места ставили новые, пока корабль не стал предметом спора среди философов. Одни считали, что корабль при этом оставался тем же, а другие утверждали, что он уже не был тем же. Кроме того, возникает вопрос: в случае постройки из старых досок второго корабля, какой из них будет настоящим?

Афины и Иерусалим

Метафора символически фиксирует антиномичность разума и веры, философии и религии. Карфагенский философ и юрист, оснвоатель латинской патристики Квинт Септимий Тертуллиан (160-225) вопрошал: «Что общего у Афин и Иерусалима? Что – у Академии и Церкви? Наше учение берет начало с портика Соломона, который сам сообщил, что Господа следует искать в простоте сердца. Пусть обратят на это внимание те, кто представляет христианство стоицизмом и платонизмом». Тертуллиан известен максимой «Верую, ибо абсурдно» (Credo quia absurdum).

Книга природы

«Книга природы» – представление о мире как «тексте», подлежащем «чтению» и толкованию. Античная астрология уподобляла звёздное небо письменам, содержащим некоторое сообщение. Представитель александрийской школы патристики Афанасий Александрийский (298-373) писал: «Ведение о Боге можно заимствовать от видимого; потому что тварь порядком и стройностию, как бы письменами, дает уразуметь и возвещает своего Владыку и Творца». Галилео Галилей (1564-1642) полагал, что великая книга природы написана на языке математики.

Бритва О́ккама

«Бритва О́ккама» (или «лезвие Оккама») – методологический принцип, получивший название по имени английского монаха-францисканца, философа-номиналиста Уильяма Оккама (Ockham, Ockam, Occam; ок. 1285–1349). В упрощенном виде он гласит: «Не следует множить сущее без необходимости».

Позднее принцип формулировался закон экономии сил (усилий): если существует несколько логически непротиворечивых определений или объяснений какого-либо явления, то следует считать верным самое простое из них. Этот принцип формирует базис методологического редукционизма, также называемый принципом бережливости, или законом экономии.

Буриданов осел

Парадокс, названный по имени Жана Буридан (1300-1358) – французского философа-номиналиста, ученика Уильяма Оккама.

Буридан считал, что воля свободна отложить выбор до тех пор, пока разум не достиг­нет большей ясности относительно ценности того, что предстоит выбору. Возникающая в этой ситуации пробле­ма выбора между равными возможностями известна как проблема «Буриданова осла» – умирающего голодной смертью осла, не способного сделать выбор между двумя одинаковыми охапками сена (Asinus Buridani inter duo prata – Буриданов осел между двух лугов).

Непосредственно перед Буриданом об этой проблеме писал Данте в «Божественной комедии»:

«Меж двух равно манящих яств, свободный

В их выборе к зубам бы не поднес

Ни одного и умер бы голодный;

Так агнец медлил бы меж двух угроз

Прожорливых волков, равно страшимый;

Так медлил бы меж двух оленей пес.

И то, что я молчал, равно томимый

Сомненьями, счесть ни добром, ни злом

Нельзя, раз этот путь необходимый».

Идолы познания

Английский философ Фрэнсис Бэкон (1561-1626) в трактате «Новый органон, разделил источники человеческих ошибок, стоящих на пути познания, на четыре группы, которые он назвал «призраками» («идолами», лат. idola).

1. «Призраки рода» проистекают из самой человеческой природы: «Бесконечным числом способов, иногда незаметных, страсти пятнают и портят разум»».

2. «Призраки пещеры» – это индивидуальные ошибки восприятия, как врожденные, так и приобретённые: «Ведь у каждого помимо ошибок, свойственных роду человеческому, есть своя особая пещера, которая ослабляет и искажает свет природы».

3. «Призраки площади (рынка)» – следствие общения и использования языка: «Слова прямо насилуют разум, смешивают все и ведут людей к пустым и бесчисленным спорам и толкованиям».

4. «Призраки театра» – это усваиваемые человеком от других людей ложные представления об устройстве действительности: «При этом мы разумеем здесь не только общие философские учения, но и многочисленные начала и аксиомы наук, которые получили силу вследствие предания, веры и беззаботности».

Бог-обманщик

Метафора используется французским философом Рене Декартом (1596-1650) при выражение доверия к Богу как гаранту достоверного знания и самого существования. Декарт в «Размышлениях о первой философии» пишет:

«…Когда я обращаю острие своей мысли на самого себя, я не только понимаю, что я несовершенная вещь, зависящая от кого-то другого, – вещь, неограниченно устремляющаяся все к большему и большему, то есть к лучшему, – но и понимаю, что тот, от кого я зависим, содержит в себе это большее не просто неограниченным образом и только в потенции, но актуально, как нечто бесконечное, и потому он – Бог. Вся сила моего доказательства заключена в том, что я признаю немыслимым мое существование таким, каков я есть по своей природе, а именно с заложенной во мне идеей Бога, если Бог не существует поистине – тот самый Бог, чья идея во мне живет, Бог – обладатель всех тех совершенств, коих я не способен постичь, но которых я могу некоторым образом коснуться мыслью, Бог, не имеющий никаких недостатков. Из этого уже вполне ясно, что он не может быть обманщиком: ведь естественный свет внушает нам, что всякая ложь в обман связаны с каким-то изъяном».

Пари Паскаля

Практический аргумент для веры в Бога, сформулированы французским философом Блезом Паскалем. В своих «Мыслях» (1657-58) Паскаль убеждал, что разумнее верить в бога: «Взвесим выигрыш и проигрыш, ставя на то, что Бог есть. Возьмем два случая: если выиграете, вы выиграете все; если проиграете, то не потеряете ничего. Поэтому, не колеблясь, ставьте на то, что Он есть».

Паскаль подчеркивает, что делать ставку необходимо: не в нашей воле играть, или не играть. Но если религия ложна, то нет риска считать ее истинной; если она истинна, то считать ее ложной рискованно. Таким образом, выгоднее верить в бога.

С позиции теории игр, пари Паскаля интерпретируется как объяснение доминирующей линии поведения в ситуации с неопределенными условиями.

Фигура Геркулеса

В полемике с английским философом-эмпириком Джоном Локком, возродившим концепцию tabula rasa, немецкий философ Готфрид Лейбниц (1646-1716) отстаивает концепцию врожденных идей:

«Я предпочел бы поэтому сравнение с глыбой мрамора с прожилками сравнению с гладким куском мрамора или с чистой доской – тем, что философы называют tabula rasa. В самом деле, если бы душа походила на такую чистую доску, то и истины заключались бы в нас так, как фигура Геркулеса заключается в глыбе мрамора, когда она абсолютно безразлична к тому, чтобы принять форму данной фигуры или какой-нибудь иной. Но если бы в этой глыбе имелись прожилки, которые намечали бы фигуру Геркулеса предпочтительно перед другими фигурами, то она была бы более предопределена к этому и Геркулес был бы некоторым образом как бы врожден ей, хотя потребовался бы труд, чтобы открыть эти прожилки и отполировать их, удалив все то, что мешает им выступить наружу. Таким же образом идеи и истины врождены нам подобно склонностям, предрасположениям, привычкам или естественным потенциям, а не подобно действиям, хотя эти потенции всегда сопровождаются соответствующими, часто незаметными действиями».

Theatrum mundi ­

Популярная в эпоху барокко метафора «Весь мир – театр» восходит к, приписываемому Пифагору (втор. пол. VI в. до н. э.) афоризму: «Зрелище мира похоже на зрелище Олимпийских игр: одни приходят туда поторговать, другие – проявить себя, третьи – посмотреть на все это».

Стоик Эпиктет (ок. 50 – ок. 138) усиливает личностный императив метафоры: «Помни: ты – актер в спектакле и должен играть роль, назначенную тебе распорядителем, будь эта роль велика или мала. Если он назначил тебе роль нищего, постарайся и ее сыграть как следует, да и любую другую роль: калеки, государя или обыкновенного гражданина. Твое дело – хорошо исполнить свою роль; выбор роли – дело другого».

В философии Готфрида Лейбница (1646-1716) мир предстает в качестве теат­ральной картины, мирового театра, точка зрения возможна только в монаде – телесной, живой, дей­ствующей, активной пластической силе. Любое тело естъ не­кая, возможно, еще не проявленная точка зрения на мир. Каждый мир определяется из определенного точечного угла зрения. Точка зрения предсуществует, следовательно, весь мир – это лишь совокуп­ностъ точек зрения.

Бог-часовщик

Характерная для деизма, в частности для признанного лидера Французского Просвещения Франсуа Мари Вольтера (1694–1778) метафора бога как великого часовщика, который в начальный момент завел пружину мироздания, а потом механизм мира стал работать как часы.

По мнению деистов, Бог имманентно не присутствует в творении, будучи совершенно отличен от него, как часовщик отличен от сделанных и заведенных им часов. В свою очередь, слаженность и гармоничность находящегося в движении мироздания рассматривается как свидетельство существования творца-часовщика.

Парадокс Бейля

Неоднократно высказывавшееся французским философом-скептиком Пьером Бейлем (1647-1706) мнение о том, что атеисты, заботящиеся более об уме, чем о теле, как разумные эгоисты более добродетельны, чем христиане, призывающие к всеобщей любви. Это мнение «парадоксом Бейля» назвал французский философ и правовед Шарль Луи Монтескье (1689-1755) в своем труде «О духе законов». Монтескье не поддержал Бейля, полагая, что религия полезна государям как единственная узда для тех, кто не боится человеческого закона.

Статуя Кондильяка

Французский философ-сенсуалист Этьен де Кондильяк (1715-1780) в «Трактате об ощущениях» для опровержения теории Декарта о врожденных идеях проводит мысленный эксперимент с мраморной статуей.

Статуя Кондильяка устроена подобно человеческому телу, наделена душой, но не способна мыслить и чувствовать. Из всех чувств первоначально она обладает только обонянием.

Если к статуе поднести розу, то по отношению к себе статуя будет запахом розы, который поглощает все ее внимание. Когда статуя будет новым запахом, у нее останется след старого запаха. Это будет память, благодаря которой возможно сравнение запахов и суждение. Различие запахов порождает удовольствие и страдание, желание и страсть достичь предпочтительного запаха.

В памяти следы запахов образуют ряд идей. Идеи актуализируются при смене запахов, вспоминаются. Память становится началом воображения. Запахи сравниваются с уже запомнившимися запахами и узнаются. Обращение к сохранившимся в памяти запахам формирует волю. Обобщая состояния удовольствия и страдания, статуя формирует идеи.

Кондильяк приходит к выводу, что в ощущении содержатся в зародыше все способности души. Далее он продолжает мысленный эксперимент, наделяя статую другими ощущениями и помещая ее в различные ситуации.

Гильотина Юма

Гильотина Юма – принцип, разграничивающий суждения факта (дескриптивные) истинностные и суждения долга (прескриптивные) как внеистинностные. Из этой трактовки следует, что моральные императивы (нормы) невыводимы из знаний о сущем. Эти по­ложения в виде краткого за­мечания сформулированы английским философом-агностиком Давидом Юмом (1711–1776) в «Трактате о человеческой при­роде»

Удивление Канта

Согласно философской традиции, философия начинается с удивления. Немецкий философ Иммануил Кант (1724-1804) в «Критике практического разума» писал: «Две вещи наполняют душу всегда новым и все более сильным удивлением и благоговением, чем и чаще и продолжительнее мы размышляем о них, – это звездное небо надо мной и моральный закон во мне. И то и другое мне нет надобности искать и только предполагать как нечто окутанное мраком или лежащее за пределами моего кругозора; я вижу их пред собой и непосредственно связываю их с сознанием своего существования. Первое начинается с того места, которое я занимаю во внешнем чувственно воспринимаемом мире, и в необозримую даль расширяет связь, в которой я нахожусь, с мирами над мирами и системами систем, в безграничном времени их периодического движения, их начала и продолжительности. Второй начинается с моего невидимого Я, с моей личности, представляет меня в мире, который поистине бесконечен, но который ощущается только рассудком и с которым (а через него и со всеми видимыми мирами) я познаю себя не только в случайной связи, как там, а во всеобщей и необходимой связи. Первый взгляд на бесчисленное множество миров как бы уничтожает мое значение как животной твари, которая снова должна отдать планете (только точке во вселенной) ту материю, из которой она возникла, после того, как эта материя короткое время неизвестно каким образом была наделена жизненной силой. Второй, напротив, бесконечно возвышает мою ценность как мыслящего существа, через мою личность, в которой моральный закон открывает мне жизнь, независимую от животной природы и даже от всего чувственно воспринимаемого мира. По крайней мере это яснее можно видеть, чем этот закон, из целесообразного назначения моего существования, которое не ограничено условиями и границами этой жизни...»

Демон Лапласа

Французский математик, физик и астроном Пьер-Симон Лаплас (1749-1827) в работе «Философские эссе о вероятности» (1814) предложил следующий мысленный эксперимент: «Мы можем рассматривать настоящее состояние Вселенной как следствие его прошлого и причину его будущего. Разум, которому в каждый определенный момент времени были бы известны все силы, приводящие природу в движение, и положение всех тел, из которых она состоит, будь он также достаточно обширен, чтобы подвергнуть эти данные анализу, смог бы объять единым законом движение величайших тел Вселенной и мельчайшего атома; для такого разума ничего не было бы неясного и будущее существовало бы в его глазах точно так же, как прошлое».

Демоном Лапласа назвали вымышленное разумное существо, способное, восприняв в любой данный момент вре­мени положение и скорость каждой частицы во Вселенной, узнавать её эволюцию как в будущем, так и в прошлом. Такая возможность допускается абсолютным, жестким детерминизмом при наличии полной информации начальных условиях и динамическом законе.

Герменевтический круг.

Герменевтический круг – принцип понимания, согласно которому часть понятна из целого, а целое – из части. Метафора герменевтического круга предложена основоположником философской герменевтики Фридрихом Шлейермахером (1768-1834).

Понимание является принципиально незавершаемой деятельностью, всегда подчиняющейся правилу циркулярности, т. е. движению по расширяющимся кругам. Повторное возвращение от целого к части и от частей к целому меняет и углубляет понимание смысла части, подчиняя понимание целого постоянному развитию. Задача герменевта состоит не том, как выйти из герменевтического круга, а в том, как в него правильно войти.

Сова Минервы

Минерва (в греческой мифологии – Афина) – богиня мудрости. А ее верные спутники – змея и сова. Сова стала символом мудрости.

К этому символу обратился немецкий философ-идеалист Георг Гегель (1770-1830) в предисловии к «Философии права»: «Что же касается поучения, каким мир должен быть, то к сказанному выше можно добавить, что для этого философия всегда приходит слишком поздно. В качестве мысли о мире она появляется лишь после того, как действительность закончила процесс своего формирования и достигла своего завершения. То, чему нас учит понятие, необходимо показывает и история, – что лишь в пору зрелости действительности идеальное выступает наряду с реальным и строит для себя в образе интеллектуального царства тот же мир, постигнутый в своей субстанции. Когда философия начинает рисовать своей серой краской по серому, тогда некая форма жизни стала старой, но серым по серому ее омолодить нельзя, можно только понять; сова Минервы начинает свой полет лишь с наступлением сумерек».

Согласно Гегелю, философия появляется на завершающей ступени развития Абсолютной идеи, когда изменить уже ничего нельзя.

Крот истории

Метафора, которая возникла в результате рецепции следующего размышления Гегеля из его заключения в «Лекциях по истории философии».

«Требовалось столь продолжительное время для того, чтобы была создана философия нашего времени, так лениво и медленно работал мировой дух над тем, чтобы довести себя до этой цели. То, что мы в нашей памяти обозреваем быстро, протекает в действительности, растягиваясь на такой длинный промежуток времени. Ибо в последней понятие духа, обладающее внутри себя всем своим конкретным развитием, своим внешним существованием, своим богатством, стремится дообразовать его и продолжить себя, родиться для себя из него. Оно идет все вперед и вперед к своей цели, потому что лишь дух есть движение вперед. Часто кажется, что он забыл и потерял себя; но внутренне противоположный самому себе, он есть внутренняя беспрерывная работа. О нем можно сказать так, как Гамлет говорит о духе своего отца: «Хорошо работаешь, честный крот», – и эта работа продолжается до тех пор, пока он, окрепши в себе, не оказался теперь в состоянии толкнуть земную кору, чтобы она раздалась и перестала отделять его от его солнца, его понятия. В такое время, когда она рушится подобно бездушному подгнившему зданию, дух являет себя в новой юности, он надел на себя сапоги-скороходы. Эта работа духа, направленная к самопознанию, эта деятельность, направленная к самообретению, есть жизнь духа и сам же дух. Результатом этой работы является понятие, которое он получает о себе; история философии есть ясное усмотрение, что дух этого хотел в своей истории; она, следовательно, есть самое внутреннее во всемирной истории».

Метафора применяется для описания скрытых, но неуклонно и систематично развивающихся внутренних процессов. В основе выражения – образ из трагедии «Гамлет» Уильяма Шекспира. Гамлет, услышав идущий из-под земли голос своего покойного отца, восклицает: «Ты славно роешь, старый крот! Годишься в рудокопы».

Робинзонада

Разработанная в философии Нового времени теоретическая модель, представляющая человека как обособленного одиночку, «героя воли», всем обязанного себе самому. Общество, соответственно, описывается как совокупность таких атомизированных индивидов, для которых характерны внутреннее беспокойство и пагубное стремление к приключениям, осторожность и недоверчивость, а также культ методичности и отчетности.

Метафору робинзонады впервые использовал Карл Маркс во «Введении» к «Экономическим рукописям 1857-1858 гг»: «Единичный и обособленный охотник и рыболов, с которых начинают Смит и Рикардо, принадлежат к лишённым фантазии выдумкам XVIII века. Это – робинзонады, которые отнюдь не являются – как воображают историки культуры – лишь реакцией против чрезмерной утончённости и возвращением к ложно понятой естественной жизни. Ни в малейшей степени не покоится на таком натурализме и contrat social Руссо, который устанавливает путём договора взаимоотношение и связь между независимыми от природы субъектами. Это – иллюзия, и всего лишь эстетическая иллюзия больших и малых робинзонад. Это, скорее, предвосхищение «гражданского общества», которое подготовлялось с XVI века, а в XVIII веке сделало гигантские шаги на пути к своей зрелости. В этом обществе свободной конкуренции отдельный человек выступает освобождённым от естественных связей и т. д., которые в прежние исторические эпохи делали его принадлежностью определённого ограниченного человеческого конгломерата. Пророкам XVIII века, на плечах которых ещё всецело стоят Смит и Рикардо, этот индивидуум XVIII века – продукт, с одной стороны, разложения феодальных общественных форм, а с другой – развития новых производительных сил, начавшегося с XVI века, – представляется идеалом, существование которого относится к прошлому; он представляется им не результатом истории, а её исходным пунктом, потому что, согласно их воззрению на человеческую природу, соответствующий природе индивидуум представляется им не исторически возникшим, а данным самой природой».

Вслед за Марксом наряду с экономической робинзонадой стали вычленять модели гносеологической робинзонады (а также социологической, политической, психологической и пр.).