Глава первая. Венсенн: Интермедия

23 января 1969 года ночью небольшие группы республиканских отрядов безопасности приблизились к причудливому корпусу здания, выросшего за несколько месяцев на опушке Венсеннского леса. Новый университет только что распахнул двери перед студентами. С открытия прошло несколько дней, но этого времени оказалось достаточно, чтобы организовать первую забастовку, занять помещение… и вступить в схватку с полицией. В ту ночь, 23 января, Мишель Фуко примкнул к левому движению. Он сделал это с опозданием, когда оно уже обросло историей, традициями и выдвинуло своих лидеров. Но, примкнув к нему, Фуко не врос в него телом и душой. Тем не менее факт остается фактом: он примкнул к нему, и часть жизни, прожитой им в семидесятые годы, будет тесно связана с этим движением.

Правительство, сильно напуганное маем 1968 года, решило залатать бреши и быстро предприняло «реформу высшего образования». Так возник «закон о профессиональной ориентации», представленный в начале учебного года новым министром образования Эдгаром Фором и принятый 10 октября 1968 года. Отныне управление университетами должно было осуществляться на основании принципов автономии и многопрофильное™ с участием студентов. Еще до того, как закон, который получит имя нового министра, снискал одобрение, было решено начать в августе строительство новых зданий для «экспериментальных центров» — рядом с воротами Дофин и в Венсеннском лесу. В первом случае — на территории, освобожденной НАТО, а во втором — на земле, более ста лет принадлежавшей армии. На четырех с половиной гектарах предполагалось возвести сборные современные здания для «Венсеннского экспериментального центра». Эдгар Фор поручил декану Сорбонны, Раймону Лас Верньясу, известному англисту, заняться организацией нового университета на самой окраине Парижа и вывести его на орбиту. В начале октября 1968 года вокруг него формируется Комиссия по ориентации — таково официальное название этой структуры, — в которую входило около двадцати человек. Среди них Жан-Пьер Вернан, Жорж Кангийем, Эмманюэль Леруа Ладюри, Ролан Барт, Жак Деррида… Комиссия должна была подобрать первую команду преподавателей, чтобы те в дальнейшем кооптировали весь состав профессоров, преподавателей и ассистентов для работы на новом факультете. Едва лишь комиссия была сформирована, как правая пресса и популистские газеты немедленно заявили о ее левацком характере. «Большинство рекрутеров с экспериментального факультета в Венсенне леваки» — такой заголовок появился в «Paris-presse» [313]. Этот ярлык был наклеен как на Ролана Барта, «одного из лидеров школы структурализма и ультралевых», так и на Владимира Янкелевича [314], «активного подписанта ультралевых манифестов»… Тон был задан, и завязалась полемика. Тем не менее пока что комиссия собирается, несмотря на сгущающуюся атмосферу, чтобы составить список преподавателей, которые должны составить «кооптирующее ядро» факультета.

Дело идет быстрым ходом: за несколько недель в список занесена дюжина фамилий. Социология — Жан-Клод Пассерон и Робер Кастель, история — Жан Бувье и Жак Дроз, французский язык и литература — Жан-Пьер Ришар… В области философии выбор по просьбе Жоржа Кангийема был сделан в пользу Мишеля Фуко. Новость стала сенсацией — ведь Фуко уже известен и его имя притягивает внимание. Прежде всего левых, в глазах которых его репутация отнюдь не блестяща. Фуко считают человеком неангажированным, а в глазах прибывающих активистов всех мастей, которые после 1968 года превратят Венсенн в «красный бастион», это смертельный грех. Поговаривают, что Фуко голлист. Обвиняют его в том, что он «ничего не сделал» во время майских событий 1968 года. Это совершенно справедливо: в то время Фуко не было во Франции. И, когда 6 ноября в помещении Сорбонны — поскольку здание в Венсенне еще не готово — для обсуждения того, как поставить на ноги Экспериментальный центр, собирается общая ассамблея, Фуко воочию может наблюдать своих недоброжелателей. Он тихо говорит Жану Гаттено, которому декан Лас Верньяс поручил вести запись студентов на новый факультет: «Я скажу им: “Пока вы развлекались на баррикадах в Латинском квартале, я в Тунисе был занят серьезными делами”».

Но бывший коллега по Тунису уговаривает Фуко воздержаться от реплик: «Это ни к чему не приведет». Фуко молчит. Но он понимает, что его ждет. Тем более что «комитет действия», объединяющий экстремистов, среди которых Жан-Марк Сальмон и Андре Глюксман, бывший ученик Раймона Арона, примкнувший к наиболее радикальному и сектантскому крылу левых, только что опубликовал в ноябрьском номере газеты «Action» свой манифест. Тексту предшествовала врезка, которая, в частности, гласила: «Эдгар Фор пускает пыль в глаза: “новый факультет станет пилотным университетом”, “университетом XX века”. Оглашены имена профессоров-знаменитостей, среди которых оказался и Мишель Фуко, звезда “структурализма”. Он возглавит отделение философии. Министр надеется таким образом отвлечь общественное мнение внутренними раздорами: подобно тому как он говорил об отмене преподавания латыни в шестом классе, пытаясь отвлечь лицеистов от вопроса о свободе. В “France-Soir” будет размещать статьи в защиту и против структурализма в надежде, что всё остальное канет в Лету». И заканчивалась эта «диатриба» так: «Вовсе не это интересует студенческое движение» [315]. Газета «Le Monde» опубликовала заявление одного из составителей манифеста, сделанное во время общей ассамблеи: «Мы должны настаивать на том, чтобы преподавание в Венсенне развивало политическое мышление и закладывало основы деятельного отношения к миру» [316].

Но Фуко уже приступил к работе. Он пытается объединить людей, составляющих, по его мнению, «цвет современной французской философии», как он сказал кому-то из своего окружения. То же самое хотел сделать Вюйемен в Клермон-Ферране за десять лет до этого. Фуко начинает с Делёза. Но тот болен и не в состоянии принять приглашение. Делёз окажется в Венсенне через два года, когда Фуко там уже не будет. Зато Мишель Серр согласился сразу же. Он даже официально вошел в «кооптирующее ядро», хотя держался в стороне от назначений. Фуко ищет коллег и среди молодых — учеников Альтюссера и Лакана, в частности, в группе, основавшей «Cahiers pour Г analyse». Он делает, что может: многие из тех, кого он хотел бы привлечь к работе на факультете, проходят военную службу, как, например, Ален Гроришар. «Я получила место на факультете потому, — говорит, смеясь, Жюдит Миллер, — что у меня не было этой проблемы!» Кроме дочери Лакана работать с Фуко пришли Ален Бадью, Жак Рансьер, Франсуа Рено. Однако интеллектуальные критерии постоянно душились политическими. Чтобы получить право преподавать в Венсенне — особенно философию, — следовало иметь в «послужном списке» участие в мае 1968-го или принадлежать к одной из многочисленных расплодившихся группировок, которые после отката вала свободы беспрестанно грызлись между собой.

Чтобы достичь некоторого равновесия, иначе говоря, чтобы не допустить господства на отделении философии маоистов, составлявших большинство отобранных преподавателей, Фуко обратился к Анри Веберу, лидеру троцкистов. Этьену Балибару, члену коммунистической партии, также принятому на факультет, впоследствии пришлось нелегко. Наконец, на роль примирителя в эту агрессивную среду Фуко пригласил мудреца, известного своим педагогическим талантом и способностями объединителя — Франсуа Шатле.

Фуко занимается не только своим отделением. Он участвует в собраниях, на которых идет подготовка к открытию центра. Они проходят в Сорбонне под председательством Лас Верньяса, декана или Жана-Батиста Дюрозеля, историка, выбранного «делегатом» от «кооптирующего ядра». Вскоре, однако, испугавшись ската в левизну, историк откажется от своей миссии. Собрания проходили также у Элен Сиксус, англиста, человека, близкого Лас Верньясу. Эта женщина сыграла важную роль в реализации Венсеннского проекта. Фуко был озабочен также тем, чтобы отодвинуть психологов и психологию и отдать посты и средства отделению психоанализа. При поддержке Кастеля и Пассерона он борется за приглашение на факультет Сержа Леклера. Дискуссии приведут к компромиссу: будут созданы два отделения — психологии и психоанализа. Но все отметили «стратегические» таланты Фуко, его умение «маневрировать» и, по мнению некоторых, «манипулировать» людьми.

Однако нужно было дождаться и официального назначения самого Фуко. На других отделениях все проходит гладко, но отделение философии консультативного Совета университетов, организации, в чью компетенцию входило передвижение преподавателей высшей школы, пришло к выводу, что Фуко не может быть назначен заведующим кафедрой философии, поскольку сам осуществляет набор. 9 ноября 1968 года декан Лас Верньяс писал министру национального образования:

«В соответствии с мнением Комиссии по ориентации, заседавшей 23.10.68, я предложил Вам пригласить Фуко войти в “кооптирующее ядро” Венсенна и назначить его на кафедру философии. Однако после неблагоприятного решения, принятого консультативным Советом университетов во время заседания 5 ноября 1968 года, Мишель Фуко заявил мне о своем намерении выйти из “кооптирующего ядра”, чтобы получить возможность быть назначенным коллегами. Голосование состоялось 16 ноября 1968 года. В нем должны были принять участие одиннадцать действительных профессоров, получивших уведомление об их назначении в университетский центр в Венсенне от 15.11.68. Результаты голосования:

Присутствовало: 10 человек (один отсутствовал).

Мишель Фуко: 10 голосов.

Таким образом, я имею честь возобновить просьбу о рассмотрении вопроса о назначении Мишеля Фуко на кафедру философии университетского центра в Венсенне и о новом представлении его кандидатуры в консультативный Совет университетов».

На этот раз затруднений не возникло. Фуко мог официально приступать к работе 1 декабря.

Университет в Венсенне открылся в декабре 1968 года. Занятия начались в январе 1969-го. Но активная жизнь в университете закипела лишь в феврале и марте. «Университет в Венсенне напоминает гудящий улей, где все заняты поиском своего места», — писала 15 января газета «Le Monde». Суетливое роение скоро сменится хаосом куда более крупного масштаба. Впрочем, напряжение чувствуется не только в Венсенне. На протяжении всей осени и зимы газета «Le Monde» каждый день посвящает от одной до трех страниц «университетскому волнению». Забастовкам и митингам, охватившим лицеи и факультеты Парижа и провинций, как и столкновениям с полицией, нет числа. Венсенн немедленно включается в общий танец. 23 января «комитет действия» лицея Сен-Луи решил собрать учащихся для показа фильма о событиях мая 1968 года. Ректорат запретил это мероприятие, было отключено электричество. Но триста лицеистов вошли в здание и принесли с собой блок питания. Показ фильма состоятся. После сеанса они вывалились толпой, чтобы не дать полиции провести задержания, и присоединились к митингу, начавшемуся в двух шагах от лицея, во дворе Сорбонны, на другой стороне бульвара Сен-Мишель. Молнией пронесся приказ: занять ректорат, располагавшийся внутри старой Сорбонны. Сказано — сделано. Однако появилась полиция и очистила помещение. В Латинском квартане уже шли драки. Несколько сотен студентов из Венсенна и кое-кто из преподавателей решили проявить солидарность и занять свой факультет. Они забаррикадировались чем попало. В ход шло всё: столы, стулья, шкафы, телевизоры… Все новенькое, прямо из магазинов, только-только доставленное на факультет. Когда глубокой ночью явилась полиция, две тысячи человек приняли первый бой. Слезоточивый газ — с одной стороны, камни и метательные снаряды — с другой. Полиция постепенно очищала помещения и сгоняла студентов и преподавателей в одну из лекционных аудиторий.

Мишель Фуко и Даниэль Дефер задержаны одними из последних. Их глаза красны из-за газа. Фуко сказал Пассерону: «Они все разнесли в твоем кабинете». Потом бунтовщиков погрузили в машины и отправили кого в Божон, кого в контрольный центр парижской полиции — всего двести двадцать человек. Фуко, как и прочих, отпустили ранним утром. Последовала достаточно жесткая реакция правительства и прессы. Эдгар Фор называет инцидент «абсурдным» и оплакивает урон, нанесенный зданию университета. А консервативные круги обрушиваются на министра с упреками в «либерализме» и возлагают на него ответственность за беспорядки и «разгром». Знаменитый портрет Ришелье кисти Филиппа де Шампеня, находившийся в Сорбонне и испорченный в тот день граффити, стал символом «гошистского вандализма». В результате этого инцидента тридцать четыре студента были исключены из университета, а ста восьмидесяти одному угрожало уголовное преследование. 10 февраля 1969 года в Мютюалите состоялся митинг против этих дисциплинарных мер. Перед переполненным залом выступали среди прочих Жан Поль Сартр и Мишель Фуко. Газета «Le Monde» назвала Фуко самым яростным оратором. Он обвинял силы правопорядка, говоря о провокации и «просчитанных репрессиях».

Пройдя через это оглушительное посвящение, Венсенн погрузился в атмосферу общих собраний, демонстраций, столкновений с полицией, схваток между коммунистами и левыми, а также между разными группами левых. Но, несмотря на все это, занятия продолжились, переходя порой в психодраму, словесные поединки, бесконечные дискуссии, яростный обмен мнениями о революции, борьбе классов, пролетариате… Мишель Серр ушел из университета через год, сохранив об этом периоде самые мрачные воспоминания.

«Мне казалось, — рассказывает он, — что я погрузился в ту же атмосферу интеллектуального террора, которая царила благодаря сталинистам на улице Ульм, когда я там учился». Тем не менее он считал своим долгом довести курс до конца и принять экзамен.

Мишель Фуко исполняет обязанности «директора» отделения философии, хотя идея руководства в подобном контексте утратила свой смысл. Тем не менее программа вывешена. Список курсов красноречиво говорит об интеллектуальной атмосфере эпохи и о видении мира Венсенном. Вот что предлагалось студентам в 1968/69 учебном году:

Жак Рансьер «Ревизионизм-гошизм»;

Этьенн Балибар «Социальные формации и марксистская философия»;

Жюдит Миллер «Культурные революции»;

Ален Бадью «Идеологическая борьба»…

Конечно, некоторые преподаватели пытаются читать более классические курсы, принятые в университетах: Мишель Серр излагает позитивистские теории науки и рассказывает о связи между греческим рационализмом и математикой; Франсуа Шатле преподает греческие политические теории, а также идентичность и противоречие в греческой философии. Что же касается самого Мишеля Фуко, то он анализирует «Дискурс сексуальности» и «Конец метафизики». Следующий учебный год проходит в той же тональности. В программе намешано все. Студентам предлагаются:

Жак Рансьер «Теория второго этапа марксизма-ленинизма: сталинизм»;

Жюдит Миллер «Третий этап марксизма-ленинизма: маоизм»;

Анри Вебер «Введение в марксизм XX века: Ленин, Троцкий и большевистское движение»;

Ален Бадью «Диалектика марксизма».

В то время как Франсуа Шатле стоически продолжает читать курс античной философии «Критика греческой спекулятивной философии» и лекции на тему «Эпистемиологические проблемы исторических наук», Фуко преподает эпистемиологию «наук о жизни» и философию Ницше. Лекции о Ницше лягут в основу статьи «Ницше, генеалогия, история», которая войдет в сборник памяти Жана Ипполита, умершего 27 октября 1968 года [317]. Уже в первый год на лекции

Фуко будет собираться такая толпа — более шестисот человек, — что он попытается ограничить запись на свои курсы. «Не более двадцати пяти человек», — приказывает он Ассии Меламед, секретарю отделения. Но в самую маленькую аудиторию, выбранную Фуко, набивается добрая сотня слушателей.

Итак, тематика лекций, за небольшим исключением, достаточно необычна, и это не остается незамеченным. 15 января 1970 года Оливье Гишар, министр образования, сменивший Эдгара Фора, критикует отделение философии. Полагая, что обучение в 1968/69 учебном году носило «марксистско-ленинский» характер, он принимает решение лишить дипломы по философии, выдаваемые Венсенном, национального статуса. Это означало, что студенты не смогут претендовать на звание агреже и участвовать в конкурсе на получение места преподавателя средней школы. Удар был точен. К тому же министр, выступая на радио, предал гласности названия некоторых курсов. 24 января преподаватели собирают пресс-конференцию, на которой Фуко отвечает министру. «Поскольку Венсенн специализируется на изучении современного мира, — объясняет он, — отделение философии просто обязано изучать политические учения». Через несколько дней он снова поднимает голос в защиту своего отделения. «Можно ли говорить о полном и всестороннем образовании, если на девятьсот пятьдесят студентов приходится всего восемь преподавателей?» — провозглашает он в интервью «Le Nouvel Observateur». «Никто мне не объяснил внятно, — добавляет он, — что понимается под словом “философия” и во имя чего, на основании каких критериев или правил, ради какой истины отвергается то, что мы делаем». Затем Фуко переходит в контратаку: «За всеми выпадами, которые сделал министр в наш адрес, следует видеть решение, которое он собирается принять. Оно прозрачно: студенты, учившиеся в Венсенне, будут лишены права преподавать в средней школе. В связи с этим у меня возникает несколько вопросов. Для чего создается этот санитарный кордон? Что такого опасного происходит на отделении философии, чтобы так защищаться от него? И чем так опасны наши студенты?» Фуко утверждает, что университетские и политические власти приготовили «ловушку» для венсеннского отделения философии, обещав полную свободу действий. Как только эта свобода приобрела конкретные черты, начались репрессии [318].

Но тяготы только начинаются. Через небольшой промежуток времени новое происшествие опять притягивает внимание к университету в Венсенне и отделению философии. На этот раз гнев министерства вызвала система педагогического контроля во время прохождения экзаменов. Аттестация по каждому курсу, имевшая место в конце года, проходила достаточно необычно. Никто из преподавателей и не думал проводить экзамены. Как рассказывает бывший секретарь отделения философии, в первый год преподаватели закрылись в аудитории, а студенты просовывали под дверь клочки бумаги со своими фамилиями. На второй год список был перепечатан, но каждый мог попросить его и вписать свое имя. Когда Жюдит Миллер рассказала Мадлен Шапсаль и Мишель Мансо, интервьюировавшим преподавателей для книги «Для чего нужны профессора», что она выставляет оценки в автобусе, добавив при этом, что «университет — это всего лишь островок капиталистического общества» и поэтому она делает все возможное, чтобы дела там шли «все хуже и хуже», раздались новые раскаты грома. Скандал разразился, когда фрагменты книги опубликовал журнал «Express». Министр был взбешен.

3 апреля 1970 года дочь Жака Лакана, участница маоистской группы «Пролетарские левые силы», получила письмо из министерства, в котором сообщалось, что она отзывается из университета и направляется в школу, где раньше работала. Это решение министерства вызвало новую смуту в Венсенне. Опять баррикады в здании, столкновения с полицией…

Эти происшествия — всего лишь отдельные звенья в цепи событий, составивших Венсеннскую хронику. Они подпитывали дискуссии об университете в Венсенне и его праве на существование. Начиная с 8 октября 1969 года президент университета Жак Дроз настойчиво предупреждает: «Если безответственные поступки будут находить поддержку большинства студентов, боюсь, Венсенн постигнет катастрофа: он перестанет существовать». На протяжении нескольких лет пресса будет вновь и вновь возвращаться к этой проблеме. В зависимости от политической ориентации газеты задаются вопросом: «Будет ли закрыт университет в Венсенне?» или «Следует ли закрыть университет в Венсенне?» «Венсенн приговорен», «Венсенн должен жить», — сообщают газеты из месяца в месяц. За каждым инцидентом следует все та же давно знакомая обедня. Венсенн выстоит. Но на протяжении многих лет будет жить в атмосфере опасности новой грозы.

Как свидетельствуют очевидцы, отделение философии всегда оказывалось на гребне волны беспорядков. Один преподаватель, участвовавший в создании факультета, утверждает, что это отделение «с момента рождения было одержимо манией саморазрушения». Мишель Фуко, возможно, не одобрял всего этого полностью, но участвовал в происходящем. Он достаточно безболезненно приспособился к ультралевой среде и, кажется, не без энтузиазма присоединялся к различным акциям, которыми фонтанировало его окружение. Но усталость наступила довольно быстро. Некоторые даже полагают, что опыт пребывания в Венсенне, когда преподаватели то и дело подвергались преследованиям, сильно травмировал Фуко. Да, его видели с железным прутом в руках, готовым вместе с коммунистами вступить в схватку, да, люди видели, как он бросал камни в полицейских… Однако атмосфера Венсенна была не такого сорта, чтобы долго нравиться ему. «Я устал жить среди полубезумцев», — скажет он друзьям вскоре после ухода с факультета. Он неохотно общается со студентами и, чтобы больше времени уделять работе в Национальной библиотеке, старается проводить в кампусе как можно меньше времени. В глубине души он желает покинуть Венсенн и прекрасно понимает, что его пребывание здесь временно. Все это время он не выпускает из виду Коллеж де Франс: составляет представление своей кандидатуры, совершает визиты к профессорам коллежа, осваивает ритуалы, которые это престижное заведение навязывает тем, кто хочет переступить его порог.

Фуко пробыл в Венсенне два года. Всего два года, оставившие глубокий отпечаток на его жизни, карьере и творчестве. В этот период он окунулся в политику и встретился с историей. Как сказал он сам, «батискаф, долго таившийся в глубине моря, внезапно оказался выброшенным на берег бурей». Этот образ Жюль Вюйемен вспомнит в речи памяти Фуко, произнесенной им в Коллеж де Франс [319].

Вовлечению Фуко в политику немало способствовал Даниэль Дефер, взгляды которого эволюционировали в сторону маоизма. Он работал в Венсенне ассистентом на отделении социологии.

По сути, в этот период родился новый Фуко. Он уже не тот человек, который работал в министерской комиссии и принимал экзамены в Национальной школе администрации. Тот человек уходит в прошлое, забывается, а его место занимает ангажированный философ, получивший боевую закалку в Венсенне, участвующий в битвах на всех фронтах, деятельный и размышляющий. С 1969 года в Фуко начинают видеть воплощение интеллектуал а-борца. Так формируется тот образ, к которому все привыкли: Фуко манифестаций и манифестов, «борьбы» и «критики», упрочивший свое положение и влияние благодаря кафедре в Коллеж де Франс. Однако эта вовлеченность в политику поначалу никак не отразилась на его интеллектуальных занятиях. В Венсенне Фуко читает лекции о Ницше, в декабре 1970 года произносит инаугурационную речь в Коллеж де Франс, оставаясь ближе к проблематике «Археологии знания», чем к более поздним работам о власти. Статьи, которые он публикует, и лекции, которые он читает в этот период, по стилю и теоретическим основам примыкают к его более раннему творчеству. Как, например, лекция, прочитанная во французском философском обществе 22 февраля 1969 года: «Что такое “автор”?» Тема, конечно же связанная со словами Беккета: «“Какая разница, кто говорит”, — сказал кто-то, какая разница, кто». Это безразличие, по мнению Фуко, «возможно, самый фундаментальный этический принцип современного письма». К размышлению о безразличии Фуко добавляет еще один сюжет — «родство письма и смерти» [320].

После доклада развернулась дискуссия, ставшая знаменитой. Начало ей положила перепалка между Люсьеном Гольдманом и Фуко. Гольдман критикует структурализм и под конец цитирует фразу, написанную студентом в мае 1968 года на доске в одной из аудиторий Сорбонны: «Структуры не выходят на улицу». И добавляет: «Историю делают не структуры, а люди». Фуко сухо отвечает: «Что касается меня, то я никогда не пользовался словом “структура”. Поэтому я просил бы избавить меня от льгот структурализма». Затем он переходит к сюжету «смерть человека»: «Эта тема позволяет выявить, как концепт человека функционировал в знании. Речь идет не об утверждении, что человек смертен. Нужно понять, каким образом, в соответствии с каким правилом сформировался и начал функционировать концепт человека. Подобные же задачи ставились и для понятия “автор”. Поэтому не надо слез». Один из присутствующих приходит на помощь Фуко. Это Жак Лакан. «Не думаю, — заявляет психоаналитик, — что фраза о структурах, которые не выходят на улицу, справедлива, поскольку если события мая 1968 года о чем-то и говорят, то именно о выходе структуры на улицу. То, что надпись сделана там, где произошел этот самый выход на улицу, свидетельствует просто-напросто о хорошо и даже слишком хорошо известном свойстве этого акта не узнавать самого себя» [321].

* * *

Что сделал Фуко за время работы в Венсенне? Он сформулировал некоторые положения, которые будут иметь определенные последствия для французского интеллектуального ландшафта. Несмотря на все встряски, Венсенн стремительно развивается, а его отделение философии процветает. И не случайно, ведь здесь преподают Делёз, Лиотар, Шерер… Планы Фуко собрать в отделении «лучшие силы» отчасти реализовались, а отделение психоанализа быстро превратится в блестящую школу лакановского толка. В июле 1969 года, когда в Эколь Нормаль отказались предоставить кров семинару Лакана, Фуко пригласил его в Венсенн. В конце концов семинар продолжил работу в помещении юридического факультета на площади Пантеон, но Лакан выразил согласие прочесть в Венсенне цикл лекций. Этот цикл оборвался сразу после первой лекции — 3 декабря 1969 года. Освистанный агрессивно настроенными по отношению к нему студентами, Лакан произнес: «Вы затеяли революцию, потому что нуждаетесь в хозяине. И вы его получите». После чего встал и покинул аудиторию. Потом он позвонил на отделение философии и предупредил, что «прогуляет» следующую лекцию, назначенную на Масленую неделю, а следующие просто отменяет.

Передавая отделение философии в Венсенне Франсуа Шатле, Мишель Фуко знает, что оставляет наследство, которым непросто управлять. Он знает, что препоручает его заботам очаг конфликтов — а также кипучих интеллектуальных поисков.