Цели и смыслы. Смысл жизни

Так обстоит дело со знанием целей. Однако эти цели часто бывают бессмысленны. Цель и смысл не одно и то же. Часто спрашивают: «Зачем ты преследуешь эту цель? Какой в этом смысл?» Поэтому мудрость состоит не только в знании целей, но и в умении разли­чить, какие цели имеют смысл, а какие не имеют.

Правда, деление целей на имеющие смысл и на бессмысленные имеет смысл только в мире человека, тогда как относительно природы в целом (и в ее крупных и мелких частях) вопрос о смысле бессмыслен, ибо в при­роде нет выбора и все происходит так, как должно происходить. По-видимому, только в человеческой деятельности могут быть бес­смысленные цели — и таковых большинство, по крайней мере, сточки зрения мудреца и даже более скромного любомудра. Сенека в трактате «О гнете» рассказывает, что «каждый раз, как Герак­лит выходил из дома и видел вокруг себя такое множество дурно живущих и дурно умирающих людей, он плакал, жалея всех... Де­мокрит же, как говорят, напротив, без смеха никогда не появлялся на людях: настолько несерьезным казалось ему все, что делалось... всерьез».

Назначение телеологии и состоит в том, что судить о преследуемых людьми целях с позиций высшего смысла и показывать людям бес­смысленность их обыденной суетной жизни, нелепость их желаний, осуществление которых во многих случаях неспособно принести им счастья. Гераклит хорошо сказал: «Людям не стало бы лучше, если б все их желания сбылись», потому что они как ослы «солому предпочитают золоту», т.е. золото предпочитают добродетели и опи­рающемуся на нее прочному счастью. Правильно сказал Екклеси­аст, что все, что люди ни делают в жизни, суетно и тщетно: «Суета сует, сказал Екклесиаст, суета сует, — все суета!», и даже «мудрый умирает наравне с глупым», уравнивая таким образом мудрого и глупого, тем более что «во многой мудрости много печали».

Это не мешает, однако, анонимному автору этого замечательного скорбно­го сочинения признавать, что «преимущество мудрости перед глу­постью такое же, как преимущество света перед тьмой», что «муд­рость лучше силы», что «думы мудрого дельны, а думы глупого без­дельны», что «лучше слушать обличение от мудрого, нежели песни глупых, потому что смех глупых то же, что треск тернового хворо­ста под котлом».

Итак «Екклесиаст» допускает обличение мудрым глупых. И муд­рый не только судит цели людей, но и, коль скоро он не пассивный и сторонний созерцатель, но человек с активной жизненной позици­ей, стремится задать людям высший жизненный смысл. Так, Сок­рат говорил на суде, что он убежден в том, что избран богом и приставлен им к афинскому народу, как овод к коню, дабы не да­вать своим согражданам впадать в духовную спячку и заботиться о своих делах больше, чем о самих себе. Под «делами» Сократ понимает здесь стремление к обогащению, военную карьеру, до­машние дела, речи в народном собрании, заговоры, восстания, даже участие в управлении государством и т.п., а под «заботой о самом себе» — нравственное и интеллектуальное самосовершенствова­ние. Ради своего призвания Сократ отказался от своих таких же суетных дел.

Его, Сократа, сам «бог поставил в строй, обязав... жить, занимаясь философией». Поэтому, гордо говорит Сократ на суде, «пока я дышу и остаюсь в силах, не перестану философство­вать» . Однако, вразумление людей — дело опасное. И Сократ за это попла­тился. Люди не поняли его и обвинили в неуважении к богам и в раз­вращении юношества. Сократ был казнен. И это все потому, что высший смысл ненавистен людям. Он не совпадает со «здравым смыс­лом». Вопрос о смысле целей, стихийно преследуемых людьми, спо­собен, если человек не отмахнется с насмешкой от этого, ввергнуть его в депрессию и довести до самоубийства, если только он не станет буддистом и не преодолеет в себе все желания, ведь Будда нашел ко­рень страдания в жажде жизни, в «жажде наслаждения, в жажде су­ществования», а тем самым в «жажде гибели» (ведь все родившееся смертно), приводящей ко все новым рождениям в мире страдания: «Люди, гонимые желанием, бегают вокруг, как бегает перепуганный заяц. Связанные путами и узами, они снова и снова в течение долгого времени возвращаются к страданиям».

Высший смысл не всегда совпадает и с общественным, и с государ­ственным смыслом. У Сократа это явно не совпадало. Несмотря на то, что ему как гражданину Афин приходилось время от времени не­сти гражданскую повинность и заниматься общественной работой, он, как мы видели, не считал это настоящим делом.

Должна быть гармония

Одинаково важны и единичное, и общее, и всеобщее, одно не должно мешать другому, все это не стоит третировать, особенно общечелове­ческие проблемы, от которых теперь зависит бытие и государств, и на­родов, и индивидов, однако самый высший смысл все же не в этом. Он в том, чтобы жить счастливо, то есть в гармонии (в согласии) с окружающей человека природой, с другими людьми и, что самое труд­ное, с самим собой.

Однако человек легкомысленно разрушает окружающую его природу, он, лишь чуть-чуть преодолев её непреднамеренную естественную враж­дебность ему (истребление диких зверей при бессилии перед стихий­ными проявлениями природы), искусственно делает ее по иному враж­дебной себе, он бессилен перед изменчивыми вирусами, он распада­ется на антагонистические по национальному, религиозному и соци­альному признакам коллективы.

И эти последние дисгармонии нельзя так просто заговорить, «забол­тать».

Какой толк в пустых призывах к национально-религиозному примире­нию?

Примиритесь, араб и еврей!

Прекратите безумную свару!

Ведь для многих из вас соловей

Не поет, взгромоздясь на чинару.

Породнитесь, араб и еврей!

Не палите друг в друга из пушек!

Пожените-ка лучше детей!

Накупите для внуков игрушек.

Обнимитесь, араб и еврей!

У порога прибейте подкову.

Уберите ружьё от дверей!

Да возлюбит Аллах Иегову!

Такое «примирение» способно лишь привести к ущемлению, а то и к гибели одной из сторон:

Наш косой, не вникнув толком

В хитрый ельцинский указ,

Взял — и примирился с волком...

Точка... Кончен мой рассказ.

Искусство политика состоит в том, чтобы, мирясь (а больше ничего не остаётся делать) с национальными, религиозными и социальными раз­личиями, не дать им перерастать в противоречия, а тем более в противо­речия антагонистические, то есть в непримиримые. Гармонии же человека с самим собой служит философия.

Философия и науки

Здесь мы опять, уже с другой стороны, подходим к вопросу о соотно­шении философии и частных наук. Сперва философия отличает себя от частных наук как бы количественно: науки ищут частные причины и начала, а философия — самые первые и всеобщие начала и причины. Далее философия отличает себя от наук как судья от подсудимых, вынося их на суд нравственности. Затем же — противопоставляет себя наукам качественно: науки ищут производящие причины («по­чему?»),то есть как бы идут от настоящего к прошлому, а найдя, идут от прошлого к настоящему. Философия — исследует целевые причины («для чего?»),определяет, какие цели, стихийно преследуе­мые обыденными людьми, имеют смысл, а какие нет, а то и, набрав­шись храбрости, пытается задавать людям осмысленные, т.е. не сти­хийные, но имеющие смысл, цели, и идет от будущего к настоящему, как бы закидывая якорь надежды в завтрашний день и подтягивая к нему утлую барку жизни, чтобы, поравнявшись с ним, закинуть его снова в будущее.

Снова корова

А все-таки имеет ли мироздание как нечто единое какую-либо еди­ную цель, внешнюю (трансцендентная абсолютная телеология) или внутреннюю (имманентная абсолютная телеология)? Или по мень­шей мере есть ли внутри мироздания многоликая внутренняя при­способленность его частей друг к другу? Внутренняя, а не внешняя «притирка»? Это — то, что было выше названо частной телеологией. Большой телеологии не может быть без мирового разума, без мировой души.Многие мыслители и ныне считают это возможным по крайней мере в царстве живого. Однако, во всех версиях телеоло­гии в нечеловеческом мире как молчаливо, так и открыто предпола­гается существование мировой души или Бога (богов). Например, мы читаем: «исследование Жизни на Земле открывает новые дока­зательства мудрого руководства всем живым» . Значит, если, на­пример, рабочие пчелы-амазонки изгоняют из улья сделавших свое дело трутней, обрекая их на голодную смерть, то это они делают «под мудрым руководством». Таким образом, телеология перераста­ет в теологию.

Теология

Теология — от «теос» (theOs) — Бог, божество и от знакомого нам «ло­гос», т.е. «слово о Боге», — видит в Боге (богах) и первопричину (перво­причины), и первооснов (только благодаря воле Бога этот мир продол­жает существовать, а не исчезает в ничто или в хаосе как беспорядке), иабсолютное Благо в его борьбе со Злом, и конец, завершение всего суще­го (Бог — не только альфа, но и омега для всего сущего), и абсолютная цель (все сущее в меру своей праведности и благости стремится к Богу), и источник высших целей и смыслов. Иногда Бог имеет дополнение в виде мировой души, души космоса, космической души, которая может оттеснять Бога и даже подменять его. В христианстве роль мировой души выполняет Святой Дух. Богов может быть и несколько, и много. В этом отношении религии делятся, как известно, на монотеистические и поли­теистические.

Теология распадается на мирскую и на религиозную. Мирская теология как мирская мудрость интеллектуальна, рационалистична, свободна. Каж­дый свободный мыслитель понимает Бога своим умом по-своему. Его теология — часть его общей умозрительной системы. И почти все фило­софы так или иначе рассуждали о Боге, о богах, о мировой душе, как признавая, так и отрицая их или в целом, или по отдельности (Бог есть, но богов нет; Бог есть, но мировой души нет).

В случае полного отрицания учение о Боге негативно, оно состоит в том, что мыслитель старается опровергнуть все возможные доказательства бытия Бога, богов, миро­вой души, а если таковых доказательств нет, а все зиждется на вере, а не на разуме и логике, то опровергнуть и сам принцип веры, и саму возмож­ность сверхъестественного откровения как источника «священного писа­ния», показав путем литературно-исторической критики, что это вовсе не то, за что его выдают. Будучи последовательной, такая мирская теоло­гия есть не что иное, как атеизм.

Однако, философ, отклоняя массовую религиозную теологию, может со­здать собственное учение о Боге и богах, противопоставляя их «народ­ным» богам, иногда пытаясь при этом растворить их в аллегорическом их истолковании. Так, эмоциональный, негодующий Гераклит удивлялся людям, восклицая: «Что у них за ум ичто у них за разум? Они верят народным певцам...»^. Традиционным богам вульгарного политеизма Гераклит противопоставил свое учение о Логосе. Современник Гераклита Ксенофан высмеивает обыденные представления о богах: «смертные ду­мают, что боги рождаются, имеют одежду, голос и телесный образ, как они» и приписывают им свои пороки: воровство, прелюбодеяние и взаим­ный обман, тогда как истинный Бог «не подобен смертным ни телом, ни мыслью», будучи чистым умом, чья сила — в мудрости. Этот Бог как космический мудрец правит миром изнутри мира одной лишь силой своей мысли, без какого-либо физического усилия; он движет миром так же, как мысль человека движет его телом. В отличие от смелых Гераклита и Ксенофана, Платон, напутанный казнью своего учителя Сократа, которо­му ставилось в вину неуважение к почитаемым афинянами богам, выра­жал свое отношение к мифологическому политеизму уклончиво, говоря о традиционных мифах, что «приходится им верить, чтобы не ослушаться закона»¹⁰⁴, давая вместе с тем свой космический политеизм (истинные боги — небесные тела и Земля) и учение о высшем Боге как уме-деми­урге.

Аристотель говорит, что «Бог, по общему мнению, принадлежит к причи­нам и есть некое начало». Таким образом, у Аристотеля теология впи­сана в его учение о первоначалах. Вместе с тем Аристотель утверждает, что «Бог есть живое существо», что «жизнь, без сомнения, присуща ему». Но под жизнью Бога Аристотель понимает деятельность разума Бога. Собственно говоря, Бог у Аристотеля и есть чистый деятельный разум, самодовлеющее, само на себе замкнутое мышление. Это разум, который «мыслит сам себя... и мысль [его] есть мышление о мышлении». Бог Ари­стотеля — идеализированный философ. Учение Аристотеля о Боге — яркий пример свободной мирской теологии.

Оставаясь в рамках мирской теологии, в своих представлениях и поняти­ях о Боге и богах мудрец не связан никакими догмами, догматами, авто­ритетом, верой, вообще священным. Не связан всем этим и Бог! В самом деле, зачем Богу, например, быть единым в трех лицах? Зачем Богу (Зев­су) поглощать свою жену Метиду и рождать из головы Афину? Зачем Богу (Аллаху) нужно, чтобы люди в течение месяца днем ничего не ели? И т.д. и т.п.

Вера вере — рознь. При мирской вере, если мы во что-то и верим, то только потому, что знаем или когда-то знали. Я могу забыть основания своего знания. Так, например, я верю, что в прямоугольном треугольни­ке сумма квадратов длин катетов равна квадрату длины гипотенузы, хотя доказательство я и забыл. Но я снова могу обратиться к учебнику гео­метрии и снова узнать, что это может быть только так, а не иначе. Формула мирской веры: «Знаю, чтобы верить». Формула религиозной веры: «Верю, чтобы знать». Это фидеизм— учение о превосходстве

веры перед знанием. Еще во времена генезиса христианства апостол Павел резко отрицательно высказался обо всей античной, древне-греческо-римской, древнезападной мудрости, уличая ее в том. что она так и не познала истинного Бога. Хотя «Еллины ищут мудрос­ти», однако их «мир своею мудростью не познал Бога и премудрос­ти Божией». Для нехристей с их мирской мудростью учение о «рас­пятом Христе» — «безумие», но на самом деле безумие — их мирс­кая мудрость («мудрость мира сего есть безумие перед Богом»), И сия мудрость вместе с разумом должна быть принесена в жертву вере в Христа. Павел попирает мирскую мудрость религиозной муд­ростью («погублю мудрость мудрецов и разум разумных отвергну»). Более того, даже «немудрое Божие премудрее человеков», а сие «немудрое» наилучшее свое выражение находит в «юродстве», в том числе, и в юродстве проповеди».

Итак, юродство проповеди качественно превосходит мудрость лекции, юродивые и слабоумные выше мудрецов и любомудров. В другом сво­ем послании Павел предостерегает христиан: «Смотрите, братия, что­бы кто не увлек вас философией!».

Опираясь на эти суждения о мудрости, Тертуллиан — один из наибо­лее рьяных апологетов (защитников) христианства — в сочинении «О плоти Христовой» утверждал, что ты «не можешь быть истинно муд­рым, если не покажешься безумным в глазах мирян...». Ни одна кон­кретная религия не отразила Бога как он может быть, а дала только свой образ Бога, созданный теми или иными людьми и народами в меру, так сказать, своей испорченности. Нет абсолютной религии. Ре­лигия Авраама, Исаака. Иакова — всего лишь иудаизм, а Иегова- Яхве — всего лишь Бог в представлении иудеев.

Богу как Высшему Духу не нужны все те нелепые обряды и церемонии, которыми кишат все ре­лигии, правда, в большей (православие, католичество, если говорить о христианстве) или в меньшей степени (протестантизм в своей ради­кальной форме). Но это нужно народу, иную религию он все равно не поймет, а тем более религию философов, мирскую теологию, в кото­рой нет ничего религиозного, так как ни Ксенофан, ни Платон, ни Аристотель не поклонялись своим богам, они имели к ним лишь мыс­лительное отношение. Если же говорить о существовании Бога, то даже если он и существует, он отсутствует. Как в частной, так и в об­щественно-исторической жизни нет ничего, что бы говорило о при­сутствии Бога. И он и должен отсутствовать, потому что иначе он был бы ответствен за то зло, которое люди творят в неимоверном количе­стве друг другу.

Вера и знание

Ныне снова стало модным примирять знание и веру, науку и религию. Но это одно и то же что «примирять» аршины и пуды. Вера — акт воли. Знание — акт интеллекта. И они не могут заменять друг друга так же, как аршины не смогут заменять пуды, а пуды — аршины. Мы не можем измерять размеры предмета пудами. А его вес — аршинами. Так же мы не можем познавать волей, а верить интеллектом. Конеч­но, и размеры, и вес присущи одному и тому же — предмету. В этом смысле аршины и пуды совпадаютв одном. Но они не естьодно. Также и знание — акт интеллекта требует моего согласия (признания) в качестве акта воли.

Я знаю, что дважды два — четыре, и интеллектуально я не могу опровергнуть это. Но я могу сказать. «Не верю, что дважды два че­тыре». И здесь меня никто не сможет опровергнуть. Так же я могу сказать, что это с позиции разума нелепо, абсурдно, но я в это верю. Как говорил Тертуллиан: «Верю, потому что нелепо!». Это акт воли. Это акт моего самоутверждения. Я прослыву чудаком? Ну и что? Итак, вера может сопровождать акт знания, но никак его не подме­нять. И лучше бы её в акте знания не было! Иначе знание выйдет из процесса познания и догматизируется. Доказательства выпадут. И так бывало! Например, в Средние века — в эпоху гибели философии и торжества веры.

Философия и религия (теология) резко отличаются друг от друга еще по таком)' внешнему признак)': как бы философы ни спорили, они не причиняли друг другу физического вреда и не старались переубедить один другого физическими истязаниями. Не было такого, чтобы сто­ронники учения Платона, поймав сторонника учения Аристотеля, на­чали бы его физически истязать, заставляя отречься от критики Арис­тотелем теории идей Платона. Жрецы же, в отличие от философов, принуждают переменять взгляды пытками, физическими истязания­ми. Так было хотя бы с Джордано Бруно, четырехсотлетие со дня сожжения которого 17 февраля 1600 года прошло у нас незаметно.