О.конт «дух позитивной философии»

[ОПРЕДЕЛЕНИЕ «ПОЗИТИВНОГО»]

31. Рассматриваемое сначала в его более старом и более общем смысле слово «положительное» означает реальное в противоположность химерическому: в этом отношении оно вполне соответствует новому философскому мышлению, характеризуемому тем, что оно постоянно посвящает себя исследованиям, истинно доступным нашему уму, и неизменно исключает непроницаемые тайны, которыми он преимущественно занимался в период своего младенчества. Во втором смысле, чрезвычайно близком к предыдущему, но, однако, от него отличном, это основное выражение указывает контраст между полезным и негодным: в этом случае оно напоминает в философии о необходимом назначении всех наших здоровых умозрений – беспрерывно улучшать условия нашего действительного индивидуального или коллективного существования вместо напрасного удовлетворения бесплодного любопытства. В своём третьем обычном значении это удачное выражение часто употребляется для определения противоположности между достоверными сомнительным: оно указывает, таким образом, характерную способность этой философии самопроизвольно создавать между индивидуумом и духовной общностью целого рода логическую гармонию взамен тех бесконечных сомнений и нескончаемых споров, которые должен был порождать прежний образ мышления.Четвёртое обыкновенное значение, очень часто смешиваемое с предыдущим, состоит в противопоставлении точногосмутному. Этот смысл напоминает постоянную тенденцию истинного философского мышления добиваться всюду степени точности, совместимой с природой явлений и соответствующей нашим истинным потребностям; между тем как старый философский метод неизбежно приводит к сбивчивым мнениям, признавая необходимую дисциплину только в силу постоянного давления, производимого на него противоестественным авторитетом.

32. Наконец, нужно отметить особое пятое применение, менее употребительное, чем другие, хотя бы столь же всеобщее – когда слово «положительное» употребляется, как противоположное отрицательному.

В этом случае оно указывает одно из наиболее важных свойств истинной новой философии, представляя её как назначенную по своей природе преимущественно не разрушать, но организовывать. Четыре общие характерные черты, которые мы только что отметили, отличают её одновременно от всех возможных форм, как теологических, так и метафизических, свойственных первоначальной философии. Последнее же значение, указывая, сверх того, постоянную тенденцию нового философского мышления, представляет теперь особенную важность для непосредственного определения одного из его главных отличий уже не от теологической философии, которая была долгое время органической, но от метафизического духа в собственном смысле, который всегда мог быть только критическим.

КУРС ПОЗИТИВНОЙ ФИЛОСОФИИ

[ЗАКОН ТРЁХ СТАДИЙ И СУЩНОСТЬ ПОЗИТИВНОЙ ФИЛОСОФИИ]

Чтобы надлежащим образом объяснить истинную природу и особый характер позитивной философии, необходимо прежде всего бросить общий взгляд на поступательный ход человеческого разума, рассматривая его во всей совокупности, ибо никакая идея не может быть хорошо понята без знакомства с её историей.

Изучая, таким образом, весь ход развития человеческого ума в различных областях его деятельности от его первоначального проявления до наших дней, я, как мне кажется, открыл великий основной закон, которому это развитие в силу неизменной необходимости подчинено и который может быть твёрдо установлен либо путём рациональных доказательств, доставляемых познанием нашего организма, либо исторических данных, извлекаемых при внимательном изучении прошлого. Этот закон заключается в том, что каждая из наших главных концепций, каждая отрасль наших знаний последовательно проходит три различных теоретических состояния: состояние теологическое или фиктивное; состояние метафизическое или отвлечённое; состояние научное или позитивное. Другими словами, человеческий разум в силу своей природы в каждом из своих исследований пользуется последовательно тремя методами мышления, характер которых существенно различен и даже прямо противоположен: сначала методом теологическим, затем метафизическим и, наконец, позитивным. Отсюда возникают три взаимно исключающих друг друга вида философии, или три общие системы воззрений на совокупность явлений; первая есть необходимый отправной пункт человеческого ума; третья – его определённое и окончательное состояние; вторая предназначена служить только переходной ступенью.

В теологическом состоянии человеческий ум, направляя свои исследования главным образом на внутреннюю природу вещей, на первые и конечные причины всех поражающих его явлений, стремясь, одним словом, к абсолютному знанию, рассматривает явления как продукты прямого и беспрерывного воздействия более или менее многочисленных сверхъестественных факторов, произвольное вмешательство которых объясняет все кажущиеся аномалии мира.

В метафизическом состоянии, которое в действительности не что иное, как общее видоизменение теологического состояния, сверхъестественные факторы заменены отвлечёнными силами, настоящими сущностями (олицетворёнными абстракциями), нераздельно связанными с различными предметами, которым приписывается способность самостоятельно порождать все наблюдаемые явления, а объяснение явлений сводится к определению соответствующей ему сущности.

Наконец, в позитивном состоянии человеческий разум, признав невозможность достигнуть абсолютных знаний, отказывается от исследования происхождения и назначения Вселенной и от познания внутренних причин явлений и всецело сосредоточивается, правильно комбинируя рассуждение и наблюдение, на изучении их действительных законов, т.е. неизменных отношений последовательности и подобия. Объяснение фактов, приведённое к его действительным пределам, является отныне только установлением связи между различными частными явлениями и некоторыми общими фактами, число которых уменьшается всё более и более по мере прогресса науки.

Теологическая система достигла наивысшей степени доступного ей совершенства, когда она поставила провиденциальное действие единого существа на место разнородных вмешательств многочисленных, независящих друг от друга божеств, существование которых первоначально предполагалось. Точно так же и крайний предел метафизической системы состоит в замене различных частных сущностей одной общей великой сущностью, природой, рассматриваемой как единственный источник всех явлений. Равным образом совершенство, к которому постоянно, хотя, весьма вероятно, безуспешно, стремится позитивная система, заключается в возможности представить все наблюдаемые явления как частные случаи одного общего факта, как, например, тяготение.

Здесь не место подробно доказывать этот основной закон развития человеческого разума и выводить наиболее важные его следствия. Мы рассмотрим его с надлежащей полнотой в той части нашего курса, которая посвящена изучению социальных явлений. Я говорю о нём теперь только для того, чтобы точно определить истинный характер позитивной философии, сопоставляя её с двумя другими философскими системами, которые до последнего времени господствовали последовательно над всей нашей умственной деятельностью. Но чтобы не оставлять совершенно без доказательства столь важный закон, который часто придётся применять в этом курсе, я ограничусь здесь беглым указанием на самые общие и очевидные соображения, доказывающие его справедливость.

Во-первых, достаточно, мне кажется, провозгласить такой закон, чтобы его справедливость была тотчас же проверена всеми, кто несколько глубже знаком с общей историей наук. В самом деле, нет ни одной науки, достигшей в настоящее время позитивного состояния, которую в прошлом нельзя было бы себе легко представить, состоящей преимущественно из метафизических отвлечений, а в более отдалённые эпохи даже и находящейся всецело под влиянием теологических понятий. В различных частях этого курса мы, к сожалению, не раз должны будем признать, что даже наиболее совершенные науки сохраняют ещё теперь некоторые весьма заметные следы этих двух первоначальных состояний.

Это общее изменение человеческого разума может быть теперь легко установлено весьма осязательным, хотя и косвенным, путём, а именно рассматривая развитие индивидуального ума. Так как в развитии отдельной личности и целого вида отправной пункт необходимо должен быть один и тот же, то главные фазы первого должны представлять основные эпохи второго. И не вспомнит ли каждый из нас, оглянувшись на своё собственное прошлое, что он по отношению к своим важнейшим понятиям был теологомв детстве, метафизикомв юности и физиком в зрелом возрасте? Такая поверка доступна теперь всем людям, стоящим на уровне своего века.

Ни кроме общего или индивидуального прямого наблюдения, доказывающего справедливость этого закона, я должен в этом кратком обзоре особенно указать ещё на теоретические соображения, заставляющие чувствовать его необходимость.

Наиболее важное из этих соображений, почёрпнутое в самой природе предмета, заключается в том, что во всякую эпоху необходимо иметь какую-нибудь теорию, которая связывала бы отдельные факты; создавать же теории на основании наблюдений было, очевидно, невозможно для человеческого разума в его первоначальном состоянии.

Все здравомыслящие люди повторяют со времени Бэкона, что только те знания истинны, которые опираются на наблюдения. Это основное положение, очевидно, бесспорно, если его применять, как это и следует делать, к зрелому состоянию нашего ума. Но относительно образования наших знаний не менее очевидно, что человеческий разум первоначально не мог и не должен был мыслить таким образом. Ибо если, с одной стороны, всякая позитивная теория необходимо должна быть основана на наблюдениях, то, с другой – для того, чтобы заниматься наблюдением, наш ум нуждается уже в какой-нибудь теории. Если бы, созерцая явления, мы не связывали их с какими-нибудь принципами, то для нас было бы совершенно невозможно не только сочетать эти разрозненные наблюдения и, следовательно, извлекать из них какую-либо пользу, но даже и запоминать их; и чаще всего факты оставались бы незамеченными нами.

Таким образом, под давлением, с одной стороны, необходимости делать наблюдения для образования истинных теорий, а с другой – не менее повелительной необходимости создавать себе какие-нибудь теории для того, чтобы иметь возможность заниматься последовательным наблюдением, человеческий разум должен был оказаться с момента своего рождения в заколдованном кругу, из которого он никогда не выбрался бы, если бы ему, к счастью, не открылся единственный выход благодаря самопроизвольному развитию теологических понятий, объединивших его усилия и давших ему пищу его деятельности. Таково независимо от связанных с ним важных социальных соображений, которых я теперь не могу касаться, основное положение, доказывающее логическую необходимость чисто теологического характера первоначальной философии.

Эта необходимость становится ещё более осязательной, если обратить внимание на полное соответствие теологической философии с самой природой тех исследований, на которых человеческий разум в младенчестве преимущественно сосредотачивает свою деятельность.

Все эти соображения, таким образом, показывают, что, хотя позитивная философия действительно представляет собой окончательное состояние человеческого ума, к которому он неизменно всё сильнее и сильнее стремился, она тем не менее необходимо должна быть вначале, и притом в течение длинного ряда веков, пользоваться то как предварительным методом, то как предварительной теорией теологической философией, отличительной чертой которой является её самопроизвольность, в силу которой она сначала была единственно возможной и также единственно способной достаточно заинтересовать наш рождающийся ум. Теперь очень легко понять, что для перехода от этой предварительной философии к окончательной человеческий разум, естественно, должен был усвоить в качестве посредствующей философии метафизические методы и доктрины. Это последнее соображение необходимо для пополнения общего обзора указанного мной великого закона.

Нетрудно на самом деле понять, что наш ум, вынужденный двигаться с почти незаметной постепенностью, не мог перейти вдруг и непосредственно от теологической философии к позитивной. Теология и физика так грубо несовместимы, их понятия настолько противоречат друг другу, что, прежде чем отказаться от них, чтобы пользоваться исключительно другими, человеческий ум должен был прибегать к посредствующим концепциям, имеющим смешанный характер и способным в силу этого содействовать постепенному переходу. Таково естественное назначение метафизических понятий: они не приносят никакой иной действительной пользы. Заменяя при изучении явлений сверхъестественное направляющее действие соответственной и нераздельной сущностью, рассматриваемой сначала только как эманация первой, человек мало-помалу научился обращать внимание на самые факты, понятия же о метафизических причинах постепенно утончались до тех пор, пока не превратились у всех здравомыслящих людей просто в отвлечённые наименования явлений. Невозможно представить себе, каким иным путём наш ум мог бы перейти от явно сверхъестественных к чисто естественным соображениям, от теологического к позитивному образу мышления.

Установив, таким образом, поскольку я мог это сделать, не вдаваясь в неуместные здесь подробные рассуждения, общий закон развития человеческого разума, как я его понимаю, нам легко будет сейчас же точно определить истинную природу позитивной философии, что составляет главную задачу настоящей лекции.

Из предшествовавшего мы видим, что основной характер позитивной философии выражается в признании всех явлений подчинёнными неизменным естественным законам, открытие и сведение числа которых до минимума и составляет цель всех наших усилий, причём мы считаем, безусловно, недоступным и бессмысленным искание так называемых причин как первичных, так и конечных. Бесполезно долго распространяться о принципе, который теперь хорошо известен всякому, кто сколько-нибудь глубже изучал науки наблюдения. Действительно, всякий знает, что в наших позитивных объяснениях, даже наиболее совершенных, мы не стремимся указывать причины, производящие явления, так как таким образом мы только отдаляли бы затруднения; но мы ограничиваемся тем, что точно анализируем условия, в которых явления происходят, и связываем их друг с другом естественными отношениями последовательности и подобия.

Однако, так как во избежание неясности идей уместно точно определить эпоху зарождения позитивизма, я укажу на эпоху сильного подъёма человеческого разума, вызванного два года тому назад соединённым влиянием правил Бэкона, идей Декарта и открытий Галилея, как на момент, когда дух позитивной философии стал проявляться как очевидное противоположение теологическим и метафизическим воззрениям. Именно тогда позитивные понятия окончательно освободились от примеси суеверия и схоластики, которая более или менее искажала истинный характер всех предыдущих работ.

Начиная с этой памятной эпохи, поступательное движение позитивной философии и падение философии теологической и метафизической определилось чрезвычайно ясно. Это положение вещей стало, наконец, столь очевидным, что теперь каждый понимающий дух времени наблюдатель должен признать, что человеческий ум предназначен для позитивных исследований и что он отныне бесповоротно отказался от тех бессмысленных учений и предварительных методов, которые могли бы удовлетворять на первой ступени его развития. Таким образом, этот основной переворот должен необходимо совершиться во всём своём объёме. И если позитивному ещё остаётся сделать какое-либо крупное завоевание, если не все области умственной деятельности им захвачены, то можно быть уверенным, что и там преобразование совершится, как оно совершилось во всех других областях. Ибо было очевидным противоречием предположить, что человеческий разум, столь расположенный к единству метода, сохранит всегда для одного рода явлений свой первоначальный способ рассуждения, когда во всём остальном он принял новое философское направление прямо противоположного характера.

Таким образом, всё сводится к простому вопросу: обнимает ли теперь позитивная философия, постепенно получившая за последние два века столь широкое распространение, все виды явлений? На это, бесспорно, приходится ответить отрицательно. Поэтому, чтобы сообщить позитивной философии характер всеобщности, необходимой для её окончательного построения, предстоит ещё выполнить большую научную работу.

В самом деле, в только что названных главных категориях естественных явлений – астрономических, физических, химических и физиологических замечается существенный пробел, а именно отсутствуют социальные явления, которые, хотя и входят неявно в группу физиологических явлений, заслуживают – как по своей важности, так и вследствие особенных трудностей их изучения – выделения в особую категорию. Эта последняя группа понятий, относящаяся к наиболее частным, наиболее сложным и наиболее зависящим от других явлениям, должна была в силу одного этого обстоятельства совершенствоваться медленнее всех остальных, даже если бы не было тех особых неблагоприятных условий, которые мы рассмотрим позднее. Как бы то ни было, очевидно, что социальные явления ещё не вошли в сферу позитивной философии. Теологические и метафизические методы, которыми при изучении других видов явлений никто теперь не пользуется ни как средством исследования, ни даже как приёмом аргументации, до сих пор, напротив, исключительно употребляются в том и другом отношении при изучении социальных явлений, хотя недостаточность этих методов вполне сознаётся всеми здравомыслящими людьми, утомленными бесконечной и пустой тяжбой между божественным правом и главенством народа.

Итак, вот крупный, но, очевидно, единственный пробел, который надо заполнить, чтобы завершить построение позитивной философии. Теперь, когда человеческий разум создал небесную физику и физику земную, механическую и химическую, а также и физику органическую, растительную и животную, ему остаётся для завершения системы наук наблюдения основать социальную физику. Такова ныне самая большая и самая настоятельная во многих существенных отношениях потребность нашего ума и такова, осмеливаюсь это сказать, главная и специальная цель этого курса.

ПРАГМАТИЗМ

У.ДЖЕМС

ЧТО ТАКОЕ ПРАГМАТИЗМ?

Прагматический метод - это прежде всего метод улаживания философских споров, которые без него могли бы тянуться без конца. Представляет ли собой мир единое или многое? - царит ли в нем свобода или необходимость? - лежит ли в основе его материальный принцип или духовный? Все это одинаково правомерные точки зрения на мир, - и споры о них бесконечны. Прагматический метод в подобных случаях пытается истолковать каждое мнение, указывая на его практические следствия. Какая получится для кого-нибудь практическая разница, если принять за истинное именно это мнение, а не другое? Если мы не в состоянии найти никакой практической разницы, то оба противоположных мнения означают по существу одно и то же, и всякий дальнейший спор здесь бесполезен. Серьезный спор возникает только в том случае, когда мы можем указать на какую-нибудь практическую разницу, вытекающую из допущения, что права какая-нибудь одна из сторон.

Взгляд, брошенный на историю этого учения, выяснит нам еще лучше, что такое прагматизм. Название это произведено от того самого греческого слова "прагма" (значит "действие"), от которого происходят наши слова "практика" и "практический". Впервые оно было введено в философию Чарльзом Пирсом (Peirce) в 1878 г. В статье под заглавием "How to Make Our Ideas Clear" ("Как сделать наши идеи ясными") ...Пирс указывал сперва, что наши убеждения (beliefs) суть фактически правила для действия; затем он говорит, что для того, чтоб выяснить смысл какого-нибудь утверждения, мы

должны лишь определить тот способ действия (conduct), которое оно способно

вызвать: в этом способе действия и заключается для нас все значение

данного утверждения. В основе всех находимых нами между нашими мыслями

(утверждениями) различий - даже самого тонкого и субтильного свойства -

лежит следующий конкретный факт: ни одно из них не настолько тонко, чтобы

выражаться как-нибудь иначе, чем в виде некоторой возможной разницы в

области практики. Поэтому, чтобы добиться полной ясности в наших мыслях о

каком-нибудь предмете, мы должны только рассмотреть, какие практические

следствия содержатся в этом предмете, т.е. каких мы можем ожидать от него

ощущений и к какого рода реакциям со своей стороны мы должны

подготовиться. Наше представление об этих следствиях - как ближайших, так

и отдаленных - и есть все то, что мы можем представить себе об этом

предмете, - поскольку вообще это представление имеет какое-нибудь

положительное значение.

В этом состоит принцип Пирса, принцип прагматизма. В течение двадцати лет

он оставался никем не замеченным, пока я в докладе, прочитанном перед

философским кружком профессора Гауисона в Калифорнийском университете, не

воспользовался им и не применил его специально к религии. К этому времени

(1898) почва была, по-видимому, подготовлена для восприятия нового учения.

Слово "прагматизм" начинает широко распространяться, и в настоящее время

оно пестрит на страницах философских журналов. Со всех сторон говорят о

прагматическом движении, говорят иногда почтительно, иногда

пренебрежительно, но редко с ясным пониманием сути дела. Ясно, что это

название отлично подошло к целому ряду философских направлений, которым до

сих пор не хватало общего имени, и что прагматизм пустил уже прочные

корни.

Чтобы понять все значение принципа Пирса, надо научиться применять .его в

конкретных случаях. Несколько лет тому назад я заметил, что Оствальд,

знаменитый лейпцигский химик, превосходно пользовался принципом

прагматизма в своих лекциях по натурфилософии, хотя он и не называл его

этим именем.

"Все виды реального, - писал он мне, - влияют на нашу практику, и это

влияние и есть их значение (meaning) для нас. На своих лекциях я

обыкновенно ставлю вопрос следующим образом: что изменилось бы в мире,

если бы из конкурирующих точек зрения была верна та или другая? Если я не

нахожу ничего, что могло бы измениться, то данная альтернатива не имеет

никакого смысла".

Иначе говоря, обе конкурирующие точки зрения означают практически одну и

ту же вещь, - и другого значения, кроме практического, для нас не

существует. В одном напечатанном докладе Оствальда мы находим пример,

хорошо поясняющий его мысль. Химики долгое время спорили о внутреннем

строении некоторых тел, называемых "таутомерными". Свойства их,

по-видимому, одинаково хорошо согласовались как с предположением, что

внутри них находится в колебательном движении неустойчивый атом водорода

так и с гипотезой, что они представляют собой неустойчивые смеси из двух

тел. Завязался ожесточенный, не приведший ни к чему определенному спор.

"Спор этот, - замечает Оствальд, - никогда бы и не начался, если бы

спорившие спросили себя, какая окажется на опыте разница, если допустить,

что верна та или иная точка зрения. Тогда бы ясно обнаружилось, что

никакой такой фактической разницы не может получиться, и оказалось , бы,

что весь этот спор столь же нереальный и мнимый, как препирательство каких

- нибудь первобытных людей о том, благодаря кому подымается тесто,

благодаря ли эльфам или гномам".

Любопытно видеть, как теряют все свое значение многие философские споры,

раз только вы подвергнете их этому простому методу испытания и спросите о

вытекающих из них практических следствиях. Не может быть разницы в одном

каком-нибудь пункте, которая бы не составила разницы в каком-нибудь

другом, - не может быть разницы в абстрактной истине, которая бы не

выразилась в конкретных фактах и в вытекающем отсюда для кого-нибудь,

как-нибудь, где-нибудь и когда-нибудь способе действия. Вся задача

философии должна была бы состоять в том, чтобы указать, какая получается

для меня и для вас определенная разница в определенные моменты нашей

жизни, если бы была истинной та или иная формула мира.

В прагматическом методе нет ничего абсолютно нового. Сократ был

приверженцем его. Аристотель методически пользовался им. С помощью его

Локк, Беркли и Юм сделали многие ценные приобретения для истины. Шэдуорз

Ходжсон настойчиво повторял, что действительность есть лишь то, за что она

"признается". Но все эти предшественники прагматизма пользовались им лишь

случайно, урывками: это была как бы прелюдия. Только в наше время метод

прагматизма приобрел всеобщий характер, осознал лежащую на нем мировую

миссию и заявил о своих завоевательных планах. Я верю в эту миссию и эти

планы и надеюсь, что под конец воодушевлю вас своей верой.

Прагматизм представляет собой отлично знакомое философское направление

(attitude) - именно эмпирическое направление, - но он представляет его,

как мне кажется, в более радикальной форме и при том в форме, менее

доступной возражениям, чем те, в которых выступал до сих пор эмпиризм.

Прагматист решительно, раз навсегда, отворачивается от целой кучи

застарелых привычек, дорогих профессиональным философам. Он отворачивается

от абстракций и недоступных вещей, от словесных решений, от скверных

априорных аргументов, от твердых, неизменных принципов, от замкнутых

систем, от мнимых абсолютов и начал. Он обращается к конкретному, к

доступному, к фактам, к действию, к власти. Это означает искренний отказ

от рационалистического метода (temper) и признание господства метода

эмпирического. Это означает открытый воздух, все многообразие живой

природы, противопоставленные догматизму, искусственности, притязаниям на

законченную истину.

Прагматизм в то же время не выступает в пользу каких-нибудь

определенных специальных выводов. Он только метод. Но полное торжество

этого метода повлечет за собой колоссальную перемену в том, что я на

первой лекции назвал "темпераментом" философии. Сторонникам ультра -

рационалистического метода придется тогда плохо, как приходится плохо

царедворцам в республиках или священникам ультрамонтанам в протестантских

странах. Наука и метафизика сблизятся между собой и сумеют на деле

работать дружно, рука в руку.

Метафизика обыкновенно прибегала к довольно первобытному методу

исследования. Вы знаете, что люди всегда имели склонность к запрещенной

законом магии, и вы знаете также, какую роль в магии играли всегда слова.

Дух, гений, демон, вообще всякая чистая и нечистая сила, находятся в вашей

власти, если только вы знаете ее имя или связывающую ее формулу

заклинания. Соломон знал имена всех духов и благодаря этому держал их у

себя в полном подчинении. Словом, мир всегда представлялся первобытному

уму в виде своеобразной загадки, ключ к которой нужно искать в некотором

всеозаряющем, приносящем власть, имени или слове. Это слово дает принцип

мира, и владеть им значит, в некотором роде, владеть самим миром. "Бог",

"Материя", "Разум" "Абсолютное", "Энергия" - все это подобные решающие

загадку мира, имена. Раз вы их имеете, вы можете быть покойны. Вы

находитесь тогда у конца своего метефизического исследования.

Но если вы оперируете прагматическим методов, вы никогда не увидите в

подобном слове завершения своего исследования. Из каждого слова вы должны

извлечь его практическую наличную стоимость (practical cash-value), должны

заставить его работать в потоке вашего опыта. Оно рассматривается не

столько, как решение, сколько как программа для дальнейшей работы, в

частности, как указание на те методы, с помощью которых может быть

изменена данная нам действительность.

Таким образом, теории представляют собой не ответы на загадки, ответы, на

которых мы можем успокоишься: теории становятся орудиями. Мы не

успокаиваемся в сладкой бездеятельности на теориях, мы идем вперед и сверх

того при случае изменяем с их помощью природу. Прагматизм делает все

наши теории менее тугими (unstiffens), он придает им гибкость и каждую

усаживает за работу. По существу он не представляет ничего нового, и

поэтому гармонирует со многими старыми философскими направлениями.

Так, например, с номинализмом он сходится в том, что постоянно обращается

к частному, индивидуальному; вместе с утилитаризмом он подчеркивает

практический момент действительности; с позитивизмом он разделяет

презрение к словесным решениям, к бесполезным вопросам и метафизическим

абстракциям.

Все это, как вы видите, анти-интеллвктуалистические тенденции. Против

притязаний и метода рационализма прагматизм и выступает в полном

вооружении. Но он никогда не защищает - по крайней мере, в исходном своем

пункте - каких-нибудь определенных специальных теорий. Он не имеет никаких

догматов, не выставляет никаких особых учений; он имеет только свой метод.

Как хорошо выразился молодой итальянский прагматист Папини, он расположен

посреди наших теорий, подобно коридору в гостинице. Бесчисленное множество

номеров выходит на этот коридор. В одной комнате вы найдете человека,

пишущего атеистический трактат; в какой-нибудь другой человек молится на

коленях о подании веры и силы; в третьей - химик исследует свойство тел; в

четвертой - обдумывается какая-нибудь система идеалистической метафизики;

в пятой - доказывается невозможность метафизики. Но коридор принадлежит

всем; все должны пользоваться им, если желают иметь удобный путь, чтобы

выходить и заходить в свои комнаты.

Таким образом прагматический метод отнюдь не означает каких-нибудь

определенных результатов, - он представляет собой только известное

отношение к вещам, известную точку зрения (attitude of orientation). И

именно такую точку зрения, которая побуждает нас отвращать свой взор от

разных принципов, первых вешней, "категорий", мнимых необходимостей, и

заставляет нас смотреть по направлению к последним вещам, результатам,

плодам, фактам.

Сказанного довольно о прагматическом методе. Вы, может быть, найдете, что

я скорее расхваливал его вам, чем разъяснял, но вскоре я покажу применение

его на примере некоторых хорошо знакомых проблем, так что вы получите

достаточно полное представление о нем. Но надо заметить, что слово

прагматизм стали употреблять и в более широком смысле, имея в виду также

некоторую теорию истины. <...>

Одна из наиболее успешно разрабатываемых в наше время отраслей философии -

это так называемая индуктивная логика, т.е. изучение условий, при которых

развивались науки. С некоторого времени все пишущие по этому вопросу стали

обнаруживать замечательное единодушие в своем понимании того, что

представляют собой законы природы и элементарные феномены (elements of

fact), поскольку они выражаются в математических, физических и химических

формулах. Когда были найдены первые математические, логические и

физические единообразия - первые законы - то исследователи были так

поражены получившейся красотой, простотой и ясностью результатов, что

поверили, будто они раскрыли подлинные мысли Всемогущего. Оказалось, что

его дух также проявляет себя в грандиозных силлогизмах. Оказалось, что и

он мыслит в конических сечениях, квадратах, корнях и пропорциях. Он

занимается геометрией, подобно Эвклиду. Он сделал то, что планеты в своем

движении подчиняются кеплеровым законам; он сделал то, что скорость

падающих тел растет пропорционально времени; он сделал то, что лучи света

при преломлении подчиняются закону синусов; он создал классы, порядки,

семейства и роды животных и растений и установил между ними неизменные

различия. Он мыслил архетипы всех вещей и предначертал их изменения. И

когда мы теперь сызнова открываем какое-нибудь из этих удивительных его

предначертаний, мы улавливаем подлинные намерения его духа.

Но вместе с дальнейшим развитием науки стала укрепляться мысль, что

большинство - а, может быть, и все - наших законов природы имеют только

приблизительный характер. Кроме того, сами законы стали так многочисленны,

что их даже невозможно и сосчитать. Во всех областях науки имеются кроме

того многочисленные конкурирующие формулировки законов, и исследователи

мало помалу привыкли к мысли, что ни одна теория не есть абсолютно точная

копия действительности, и что каждая из них может быть полезной с

какой-нибудь определенной точки зрения. Огромное значение теорий

заключается в том, что они суммируют старые факты и ведут к новым. Они

представляют собой своеобразный искусственный язык, своего рода логическую

стенографию, как кто-то назвал их, служащую нам для записи наших отчетов о

природе. А все языки, как известно, допускают некоторую свободу в способе

выражения, и к тому же в них имеются различные наречия.

Таким образом человеческий произвол изгнал из научной логики божественную

необходимость. Если я назову имена Зигварта, Маха, Оствальда, Пирсона,

Мильо, Пуанкаре, Дюгема, Рюйссена, то специалисты из вас легко поймут,

какое направление я имею в виду и сумеют присоединить сюда еще другие

имена.

Несомые на гребне этой научной волны появляются затем Шиллер и Дьюи со

своим прагматическим объяснением того, что повсюду означает "истина".

"Истина", учат они, означает в наших мыслях (ideas) и убеждениях то же

самое, что она значит в науке. Это слово означает только то, что мысли

(составляющие сами лишь часть нашего опыта) становятся истинными ровно

постольку, поскольку они помогают нам приходить в удовлетворительное

отношение к другим частям нашего опыта, суммировать их и резюмировать с

помощью логических сокращений вместо того, чтобы следовать за нескончаемой

сменой отдельных явлений. Мысль, которая может, так сказать, везти нас на

себе.

Мысль, которая успешно ведет нас от какой-нибудь одной части опыта к любой

другой, которая целесообразно связывает между собой вещи, работает

надежно, упрощает, экономит труд - такая мысль истинна ровно постольку,

поскольку она все делает. Она истинна, как орудие логической работы,

инструментально. В этом заключается "инструментальная" точка зрения на

истину, с таким успехом развиваемая в Чикаго (Дьюи), та точка зрения, что

истина наших мыслей означает их способность "работать" на нас ("work"), с

таким блеском возвещенная в Оксфорде (Шиллером).

Дьюи, Шиллер и их сторонники дошли до этой общей теории истины, следуя

просто примеру геологов, биологов и филологов. Решительный шаг в развитии

и установлении этих наук был сделан плодотворной мыслью исходить из

каких-нибудь простых, наблюдаемых в настоящее время в действии, процессов