Пост-утробная беременность. 4 страница

Искренний ищущий может провести десять лет подряд в дзен монастыре, сидя у ног почитаемого мастера, практикуя дза-дзен в абсолютной дисциплине, перенося боль, удары палкой, мучительные часы самоотверженной тяжёлой работы, впитывая каждое слово, каждую притчу, каждую каплю учения, и в конечном итоге, зная о дзен не больше, чем извозчик, который отвезёт его в город, когда он решит наконец завязать с этим делом. Самое интересное, что даже когда он уедет с мыслью о том, что всё это было зря потраченным временем, он будет в то же время знать, что не ошибался. Он будет знать, что сделал правильный выбор, что чего он хотел, было где-то там, он просто не смог его найти. Помешал всё тот же другой дзен.

Дзен — это спортивная машина без двигателя. Смотрится круто, но без мотора мы никуда не уедем. Мы можем запрыгнуть за руль, имитировать губами звук мотора, крутить руль, переключать скорости, делая вид, что мчимся по духовной местности, но когда устанем от этого через десять минут или десять лет, мы вылезем из этого эротического болида в точности там, где в него залезли.

Так зачем же об этом говорить?

Я мало думал о дзен с тех пор, как написал первую книгу, но этим летом, а так же по пути сюда, я много размышлял об опыте Лизы, и понял, что вижу в ней реальный дзен – такую мощную и непоколебимую силу, которая может непрошенно ворваться в жизнь человека и закинуть его словно тряпичную куклу в очаг крушения иллюзий.

От этого можно сойти с ума. Я имею в виду, вот она, прекрасная жена-домохозяйка, супер мамочка, женщина с отличной карьерой, во всех смыслах успешный человек, и вдруг как гром среди ясного неба, Бам!, её прекрасная, связанная воедино connect-the-dots жизнь резко отбрасывается в детство. Не в просветление, но в процесс смерти-перерождения, который отмечает начало путешествия. Любого путешествия.

Я видел в Лизе реальный дзен, не давным-давно умерший дзен мифов и рыночной площади. Не тот второстепенный отвлекающий труп дзен, который всё ещё соблазняет деревенщин, или пританцовывающий дзен-зомби, который продаёт энергетические напитки и газонную утварь по приказанию Свенгалиса с глазами-долларами на Мэдисон Авеню, но преисподнюю в самом сердце дзен. Без треннингов, без посредников, без сформулированного желания или особого намерения, Лиза каким-то образом нырнула прямо в самую суть.

Почему Лиза? – спрашивал я. Чем она отличалась? Миллионы людей видели эту фотографию падающей женщины и множество подобных. Мир полон кажущихся бессмысленными трагедий. Мы все висим на волоске, и время от времени каждый получает напоминание об этом. Не каждый поступает так, как поступила Лиза, однако. Большинство из нас отворачиваются от такого выбивающего из колеи откровения, в отличие от Лизы, которая повернулась к нему. Она не смогла позволить себе отвернуться. Была ли это предназначением, или свободной волей, или чем-то ещё – вневременным, внепространственным? Не имею понятия, но я знаю, что она сделала то, что практически все духовные искатели, по всей видимости, должны делать, но не делают – она отпустила иллюзию контроля. Но видимости могут быть обманчивыми, и духовные искатели не всегда знают, если вообще знают, что они ищут. Вот что поняла Брэтт, когда прекратила собирать эти встречи.

В терминах дзен Лизе за три трудных года удалось опустошить свою чашу – впечатляющий и в высшей степени необычный подвиг, особенно для человека, так глубоко укоренённого в жизни, какой была Лиза. Она никогда не просила об этом, никогда не хотела этого, но оно пришло, и она приняла его.

Непостоянство стало личным коаном Лизы, и те тысячи минут, что она провела, уставившись на это неясное фото падающей женщины, были её практикой дза-дзен. Это реальный дзен, пылающий изнутри реального человека. Кому нужны хлопки одной ладонью, или твоё лицо до твоего рождения, или любая из этих причудливых завораживающих ум штук? Что может более завораживающим, чем собственная смерть, маячащая впереди? Что может быть более сокрушительным для эго, чем раздумья о бессмысленности и незначимости? О ничтожности? О не-я? Вот Лоуренс, умный, преданный человек с двадцатилетним стажем изучения дзен за поясом, пишущий непременную книгу и уже подписавшийся ещё на двадцать лет, продвинулся настолько же реально, как и любой, выбранный наугад из толпы, или намного меньше, в зависимости от того, что считать анти-прогрессом. А вот Лиза, не имея ни заинтересованности, ни мотивации, крепко засевшая в своей уже порядком заезженой круговой колее, достигла успеха такого уровня, который закалённый ветеран типа Лоуренса не может даже признать таковым.

***

– Мы можем использовать возможность, предоставленную опытом Лизы, чтобы поближе рассмотреть дзен, – сказал я группе, призвав их снова к порядку. – Вопреки самому себе, дзен — это то, что мы имеем в виду, когда говорим о сдирании многослойной кожуры ложной идентификации. Если убрать все внешние атрибуты дзен – учения и церемонии, различные школы, позы и коаны, всё, о чём вы думаете, как о дзен – и выбросить всё в огонь, что останется? Что является истинным ядром дзен после того, как все маски и идолы сгорят?

Я сделал паузу, так как хотел, чтобы они подумали над этим.

– Огонь, – ответил я. – Останется огонь. Дзен — это огонь.

Лоуренс покачал головой.

– Вы можете говорить, Лоуренс, – сказал я.

Он раздражённо вздохнул и встал. Обращаясь не только ко мне, но ко всей группе, он говорил о настоящем дзен, который я, похоже, игнорировал. Он говорил о патриархах, о древних корнях, о нынешнем дзен, засвидетельствовал почтение собственным учителям и их учителям. Он говорил о наследии, философии, обучении и стиле жизни, практике и посвящении, личной борьбе, традиции, самоотдаче, жертвоприношении. Интеллигентный, красноречивый, он был знатоком своего дела. Я дал ему выговориться несколько минут, поскольку в интересах Брэтт я оптимистично смотрел на то, что некоторые здесь сегодня, глядя на Лоуренса, увидят то, что вижу я: маленького мальчика, который боится темноты, и проводит жизнь, закапываясь в крепости дзен – взрослая версия съёживания под одеялом, прячась от воображаемого бабайки.

Родители говорят своим детям, что никакого бабайки нет, но это потому, что они сами ещё не откинули одеяла и не включили свет. Бабайка существует. Он преследует вас, и когда-нибудь настигнет. Бабайка реален. Он самая реальная вещь в царстве сна, и реальный дзен, если такой существует, это разворот к нему, не от него.

Во время своей речи Лоуренс несколько раз пытался вовлечь меня, втянуть в спор, но меня не проведёшь, и я махнул ему, чтобы он продолжал один. Первое правило в этом деле это не позволять им затягивать себя в свои выдуманные владения. Он хотел втащить меня в грязь и болото слов и концепций, в тёплую липкую жижу нескончаемого тупика. Это его стихия, здесь он и многие другие подобные ему чувствуют себя наиболее комфортно, имитируя звук мотора, занятые тем, что стоят на месте.

Пока Лоуренс говорил, я наблюдал за группой. Не всегда легко помнить, что эти люди не такие как я – они выглядят и говорят как будто не спят, но это не так. Они спят и видят сны, говоря и двигаясь во сне. Их слова имеют для них значение внутри царства сна, но на мой взгляд по большей части это бормотание. Они редко выражают связную мысль или формулируют чёткий вопрос. За несколько минут непрерывного дискурса на тему дзен, Лоуренс не сказал ничего, что можно было бы отнести к теме пробуждения от иллюзии.

Глядя на хлопающее ртом безглазое лицо, Уинстон испытывал странное ощущение, что это было не живое человеческое существо, а какой-то манекен, в котором говорил не человеческий ум, но его глотка. То, что из неё исходило, состояло из слов, но не было речью в истинном смысле – это был бессознательно производимый шум, подобный кряканью утки. – Джордж Оруэлл, «1984».

Как же общаться через это огромное разделение? Метафоры и хорошо известные истории, как книги и фильмы, предоставляют общую основу для выражения идей, но если отойти в сторону от этой территории в любом направлении, это будет похоже на то, когда радио съезжает с чистого канала на статический шум.

Если, стоя здесь перед этими людьми, ты привязан к результату, как была привязана Брэтт, тогда совершенно естественно, что тебе это начнёт немного надоедать, и в конце концов, ты всё бросишь. Пропасть, разделяющая эти состояния, по-настоящему реальна, и все попытки общения через неё – неотъемлемо являются донкихотством. До тех пор, пока студент, искатель или читатель не начнёт перекрывать разрыв в сознании со своей стороны, никакая реальная коммуникация не возможна. Пока кто-то не поймёт, что на самом деле его глаза закрыты, и не начнёт процесс, который заставит его прекратить видеть то, чего нет, всё, что будем говорить мы с Брэтт, не сыграет никакой роли. Стена, разделяющая пробуждённое и непробуждённое состояние не концептуальная, теоретическая или метафорическая. Интеллект не может пронзить её, благочестие не растопит, пыл не сожжёт. Это силовое поле, питающееся от эмоциональной энергии страха, поэтому всё, что мы бросаем против него, переходит к нему. Только смерть эго разрушает этот барьер, потому что этот барьер и есть само эго. Отделённое «я» должно отступить, чтобы дать дорогу интегрированному «я».

***

Весь вечер продолжался больше четырёх часов, меньше двух из которых я обращался к группе. В остальном это было просто лёгким разговором и тихими воспоминаниями.

В течении следующего получаса мы болтали о том о сём. Вместе обсуждали Бхагавад Гиту, пытаясь выяснить, является ли Кришна в действительности Майей, а Песнь Господа – колыбельной. Мы говорили о «Матрице», положив её лекалом на наш собственный мир, чтобы посмотреть, как она соответствует ему, и как каждый вписывается в неё, включая нас здесь сегодня на этой конной арене. «Вы – Морфей?» – кто-то спросил меня. «Брэтт была больше похожа на Морфея», – сказал другой. «Джед больше похож на программу». «Нет, он красная пилюля», – кто-то ответил, и все засмеялись. Многие принесли с собой экземпляры моих книг, и многие вопросы исходили из них. Мы говорили о «1984», с которым они были кое-как знакомы, о «Моби Дике», который у многих был, но немногие его читали, о Уитмене и Торо, о Ю.Дж.Кришнамурти. На арене было так приятно и мило, горели только несколько ламп, шёл лёгкий дождь и продувал нежный ветерок. Оставаясь в рамках книг, метафор и аллегорий, мы могли наслаждаться интересным и поучительным диалогом.

Я знал, что из этих семидесяти человек, возможно, один сможет сделать что-то реальное, но вероятно, никто не сделает ничего. Они в основном просто туристы, что для меня нормально, но для Брэтт это было потрясением. Из тех, за кем я наблюдал, самым искренним казался доктор Ким, но я знал, что он не собирается взрывать свою святую троицу – работа, дом, семья – из-за какой-то маленькой формальности, что он фиктивный персонаж в фиктивном мире. Лоуренс так глубоко находился в своей роли преданного приверженца дзен, что никогда не увидит нового проблеска дневного света. Есть и другие, которые кажутся искренними или преданными, но при ближайшем рассмотрении обнаруживается, что это встроено в их персонаж – казаться искренними и преданными, либо что их духовность как-то неловко модернизирована, и перепускной клапан не был предусмотрен проектом.

Конечно, всегда есть тот, кто удивляет. Может быть, где-то на трибунах сидит Брэтт или Лиза. Если и есть такой человек, то, скорее всего, это не кто-то из наиболее вероятных кандидатов, но один из тихих, сидящих на заднем ряду людей, который, медленно накапливая жар, начинает гореть изнутри.

***

Я объявил перерыв и пошёл прогуляться к озеру. Оказавшись там, я увидел, что мои беспокойства по поводу нехватки места уже приняты в расчёт. Берег был расчищен и выкошен, натянут средних размеров навес, и по меньшей мере сотня складных стульев были расставлены полукругом лицом к яме для костра и к озеру. Я надеялся отыскать здесь дюжину поленьев и пинту бензина для костра, но об этом тоже позаботились. Большой, прекрасно уложенный костёр стоял в ожидании. Площадка вокруг костра, где раньше было тесно двадцати людям, теперь могла вместить сотню.

Я знал, что часть вечера возле озера пройдёт удачно, что мы организуем костёр и втиснемся все как-нибудь, но я и не представлял, что об этом так позаботятся.

Доктор Ким.

Я сразу понял, что он приложил здесь руку, как подтвердила позже Николь. Доктор Ким нанял уборщиков территории и дневных рабочих, достал стулья, тент и несколько столов из своего храма, управившись за три дня.

У меня была последняя сигара, оставшаяся от Фрэнка. Эта часть была немного запланирована. Мне хотелось создать паузу в сегодняшних событиях, когда можно было бы в одиночестве спуститься к озеру, прикурить сигару, молча обойти вокруг него и просто поразмышлять. Я делал много классных вещей в жизни, больше чем просто прыганье с парашютом, написание книг, освобождение от иллюзии, но я не знаю большего удовольствия, чем приятно прогуляться в приятном месте приятным вечером. Хотелось бы, чтобы Майа была со мной.

– Я всегда рядом, – сказала она.

– Я имел в виду собаку, – ответил я.

Дождь перестал, в облаках появились просветы, в которые заглядывала почти полная луна. Идеально. Я прикурил сигару и отправился в путь. Эта маленькая прогулка должна была быть тихой, задумчивой, исполненной смысла, когда я отдам дань Фрэнку, Брэтт и многим другим, кто сыграл важную роль в моём путешествии. Я знаю, что для меня всё заканчивается, и это должно было быть кругом почёта, где я оглядываюсь на одну жизнь, и, возможно, смотрю вперёд на будущую.

Нужно было лучше знать, прежде чем пытаться отколоть подобный сопливый номер. Сигара имела отвратительный вкус. В противовес нужна была какая-то выпивка, а выпивки у меня с собой не было. Дорожка вдоль озера, по которой Брэтт ходила столько тысяч раз, теперь вся заросла ежевикой, словно колючей проволокой. Пройдя метров двадцать, я решил бросить эту дурацкую затею. Сигара отправилась в озеро, а я отправился обратно к конной арене.

Сентиментальная чушь.

Укротитель демонов.

Единственное, что горит в аду, это та часть вас, которая не может отпустить вашу жизнь – ваши воспоминания и привязанности. Сжигая их, вас не наказывают, но освобождают вашу душу. Если вы боитесь умирать и цепляетесь, вам покажется, что демоны отрывают вашу жизнь. Если же вы сохраняете спокойствие, тогда демоны — это поистине ангелы, освобождающие вас с земли.

– Льюис, «Лестница Якоба» * –

___________

*слова, приписываемые Мейстеру Экхарту (прим. автора)

___________

– Большинство из вас, вероятно, знают, что мне удалось достичь состояния реализации истины посредством процесса «духовного автолизиса». Я говорил об этом в первой книге. Все, кому удалось достичь этого состояния, пользовались каким-то способом. Кто-нибудь знает, каким способом пользовалась Брэтт?

Поднялись несколько неуверенных рук. Я указал на парня впереди.

– Это имело какое-то отношение к её отцу, – сказал он.

– Прямое отношение, – подтвердил я, – хотя это было через несколько лет после того, как он умер. Он был военным офицером, и Брэтт была дочь полка – она жила в куче разных мест, в разных странах. Её отец был очень придирчивым человеком, во всём находил неправильность, всегда судил. Так Брэтт о нём рассказывала. Даже когда он умер, он постоянно присутствовал в её мыслях. Все знают, что значит иметь в своей голове критикующий голос? Какой-то человек, или мысль, или эмоция, которая обосновывается в вашей голове и имеет тенденцию быть немного назойливой?

Все подняли руки и закивали от мрачного знакомства.

– Ну, вот это и есть демоны. Демон — это хороший способ описать нечто нежелательное, обитающее в нашей голове, у которого, кажется, собственный ум, и оно имеет власть над нами, держит нас на крючке – память, люди, пристрастия. Демоны по-разному мучают нас, но главное, что они делают, это тянут нас назад, ограничивая наш прогресс.

– Это, кстати, последний урок Брэтт вам. Это идёт от неё. Она поведала мне всё однажды вечером в прошлом году. Мы сидели возле озера после собрания, костёр догорал, и она рассказала мне, насколько болезненным был голос отца в её голове. Всегда присутствующий, вечно критикующий и умаляющий – реальный рак души. Обычно я не особенно терпим к такого рода откровениям. Если бы Брэтт была моим студентом, я бы постарался внушить ей, чтобы она перестала хныкать над своими детскими горестями и печалями, чтобы она оставила их позади и двигалась дальше.

С трибун донеслись звуки неодобрения.

– Может, это звучит жестоко, – продолжил я, – но проблемы такого рода решаются их трансценденцией, а не борьбой с ними. Наше дело убить демонов, а не кормить их.

Это вызвало множество хмурых и сомнительных взглядов, поэтому мне пришлось продолжить. Я планировал просто ограничиться упоминанием об отце Брэтт, как о чрезвычайно выразительном примере демонизма, который только можно найти, но теперь мне стало ясно, что демонологии следует уделить несколько минут.

– Представьте, что вы вылезаете из тёмной канализации, и какой-то зверь впился зубами вам в ногу, свирепо рыча и повиснув на вас, пытаясь с силой утащить вниз – демон. Неужели вы запрыгнете обратно в люк и будете с ним драться? Многие думают, что так и надо поступить, но зачем? С демонами нелегко бороться, потому что это симптомы, а не причины, и даже если вы одного убьёте, всегда останутся ещё. Что дальше, смертельный бой со своим пристрастием к аккуратности? Дуэль на рассвете с любовью к шоколаду? Единственным результатом этих битв является то, что вы никуда не двигаетесь – вы по-прежнему в канализации. В действительности вы убиваете время, а время это всё, что у вас в действительности есть. Вы не убили демона, вы потеряли часть своей жизни, а это значит, победили они, победила та часть вас, которая боится двигаться вперёд. Вы должны спросить себя: какова ваша цель? Достичь умственного равновесия в канализации или вылезти из неё? Убить каждого маленького демона или выбраться из мест их обитания? Не смейтесь, будто это очевидно, все ищут решение внутри канализации, вместо того, чтобы сбежать из неё. Сражения с демонами это основная форма борьбы с тенями. Вы просто мутузите пустую проекцию самого себя. Условно говоря, если демоны не захватывают вас, тогда они просто не существуют – это именно так просто.

– Это похоже на отмазку, – сказал Джастин, – как способ не решать свои проблемы.

– Кто согласен с Джастином? – спросил я группу, и многие закивали и подняли руки.

– Я тоже, – согласился я. – Это похоже на отмазку, но решать свои проблемы – вот реальная отмазка. Вот метод избежать реальной войны, заняв себя на уровне мелких перестрелок. Кто бы не предпочёл бороться против своего пристрастия к кофе вместо пристрастия к бездумному конформизму?

Они засмеялись.

– Когда мы разовьём в себе более тонкое и очищенное понимание сущности демонов, идентифицируя их по действиям, а не по виду, мы начнём видеть, что демоны не ограничиваются пристрастиями и критикующими голосами. Это просто негативные привязанности, удерживающие нас запертыми в эго сфере, это все привязанности. Подход к жизни и духовности, когда мы уменьшаем плохие вещи – грехи и привязанности, и увеличиваем хорошие вещи – любовь и сострадание, никогда и никого не продвинул ни на один шаг к пробуждению.

Половина из них смотрела с сомнением, половина была сбита с толку.

– Например, – объяснял я, – если я азартный игрок, тогда значительная часть моей жизненной энергии – моё время, мои мысли и эмоции – будет уходить либо на игру, либо на борьбу с непреодолимым стремлением к игре. Но для наших целей, кормить моё пристрастие и бороться с ним это на самом деле одно и то же. Победит ли меня мой азартный демон, или я побью его, не имеет значения, имеет значение то, что я сижу в своей тюремной камере полностью вовлечённый в процессы, которые никогда не сдвинут меня ни на сантиметр ближе к освобождению. Вот что делают демоны. Они как армия летучих обезьян Майи. Они всегда ведут отвлекающие манёвры, которые тратят наши ресурсы, и не дают нам двигаться вперёд. В этом состоит их цель – занять нас, а не одолеть.

***

В «1984» есть интересная параллель. Страна Океания имеет возможность создать высокий уровень жизни для каждого человека, но правящая партия желает, чтобы все оставались в нищете и, таким образом, в рабстве.

Проблема сейчас в том, чтобы колёса промышленности продолжали крутиться, не увеличивая при этом благосостояния мира. Товары должны производиться, но они не должны распространяться. И на практике единственным способом достижения этой цели являлось ведение непрерывной войны. – Джордж Оруэлл, «1984».

Непрерывная война. Люди работают на фабриках, производя корабли и танки, которые уничтожаются в вечной войне, в которой никогда нет ни победителей, ни побеждённых. Люди остаются занятыми, производство остаётся высоким, тогда как уровень жизни остаётся низким, и надежда на свержение угнетателей остаётся несуществующей.

Демоны похожи тем, что они не существуют для того, чтобы победить или проиграть, но лишь для того, чтобы удерживать нас в занятости. Скажем, к примеру, что после двадцати лет борьбы с моим пристрастием к азартным играм мне наконец удалось одолеть его. Что я могу предъявить как трофей этой победы?

Потерянные двадцать лет.

***

– Демоны отвлекают и рассредоточивают нас, – продолжал я, – с чем очень эффективно можно бороться с помощью «духовного автолизиса». Необходимость иметь дело с мучающими демонами возникает снова и снова по мере нашего прогресса, поэтому вы должны знать, что делать в смысле политики – продолжать лезть вверх или спрыгнуть вниз и драться? Мой совет: деритесь, когда это необходимо, лезьте, когда можете. «Дальше» это всё. Используйте письмо, чтобы сохранять жёсткий фокус, и демоны умрут от недостатка внимания.

– А нет ли возможности использовать этих демонов в каком-то положительном ключе? – спросила Шанти. – Вы говорите о том, как тёмные эмоции могут быть полезными, а могут ли демоны быть так же полезными?

– Да, – сказал я, – и это приводит нас вновь прямиком к Брэтт. Присутствие её отца в уме было намного серьёзнее, чем кто-либо из нас может себе представить. Я никогда не слышал о подобном, пока Брэтт мне не рассказала. С тех пор я изучил это и обнаружил, что для некоторых людей критикующие внутренние голоса могут быть действительно разрушительными.

Никто не двигался и не говорил. Не думаю, что Брэтт на этих собраниях когда-либо нянчилась. Ей было так же безразлично мирское эмоциональное, психологическое и биографическое содержание, как и мне. Смысл не в том, чтобы изучать, понимать и лелеять мешки с камнями, которые мы тащим, смысл в том, чтобы их бросить.

– Всё это было в прошлом, когда Брэтт была просто нормальным человеком, до какого бы то ни было пробуждения, до возникновения какого-либо интереса к этому. Присутствие отца-демона в её голове было постоянным и чрезвычайно ядовитым. Что бы она ни делала, или думала, он был всегда там – громкий, презрительный, разрушающий. Она потратила час, рассказывая мне, чем это было для неё, и я был заинтригован, потому что она не была печальна, не всхлипывала, не жалела себя, она улыбалась с видом воина, вспоминающего былые сражения – выигранные и проигранные. Даже когда она была тихой и задумчивой, она могла рассказать хорошую историю.

Все смеялись и улыбались.

– Но вдруг, рассказывала она, это стало слишком. Она больше не могла вынести присутствие этого гипер-критика в своей голове. Жизнь утеряла всякое удовольствие. Всё, что бы она ни делала, было плохо. Она не могла наслаждаться ничем. Она пыталась найти облегчение в наркотиках и алкоголе. Полагаю, это более тяжёлый случай, чем знают большинство из вас?

Глаза были широко открыты. Никто не возражал.

– Это была вся её жизнь с тех пор, как она была ребёнком. Двадцать лет негативного, изводящего, ноющего голоса в голове. Она была близка к самоубийству. Подумайте об этом. Так ей было плохо. Так всё было серьёзно. Она знала, что он никогда не уйдёт. Она знала, что не могла сражаться с ним. Она знала, что не имеет значения, что она делает в жизни, этот голос всегда будет высасывать радость, разрушая всё, а поскольку отец уже умер, она не могла противостоять ему лично и хоть как-то изменить их взаимоотношения, что оставляло ей ещё меньше надежды. Она была в западне, и выхода не было. Вот так она описала всё это мне сквозь строгую улыбку. Вы все знали, что у неё был рак?

Они зашумели, поражённые. Я был почти уверен, что никто не знал об этом, кроме доктора Кима.

– Это не удивительно, я думаю, что злокачественность ума и духа может в конечном итоге проявиться злокачественностью в теле. Это было когда ей было почти тридцать, до встречи с кем-либо из нас. К тому времени ей поставили неутешительный диагноз, и это заставило её всё больше задумываться о более масштабных проблемах.

Я замолк, шагая, позволяя своим мыслям уйти с дороги.

– Она говорила мне, что в наихудшие времена она была в ужасном состоянии. Очень худая, все мышцы напряжены, мигрени, плохой сон, всегда сутулилась, в голове туман от лекарств и тошнота от химиотерапии. Она жила здесь, на ферме, но хозяйства не вела – ни животных, ни полей и садов. Лишь этот голос в голове, издевающийся над каждой мыслью, и довольно мрачный прогноз докторов.

– Она справилась с этим, верно? – спросил Джастин, – То есть, это было больше десяти лет назад, ведь так? Она победила рак?

Я смотрел на эти лица, с нетерпением ждущие моего ответа.

– Она задала ему жару, – ответил я, – Вы видели её, вы знали её. Она выглядела больной? Напряжённой? Слабой? Уставшей?

– Нет, – сказал он. – Как он победила его?

– А как вы думаете? – переспросил я, развернувшись ко всей группе. – Каким образом Брэтт одолела рак? Химия? Альтернативная медицина? Сила молитвы? Позитивное мышление? Мексиканская клиника? Техника визуализации?

Я шагал туда и сюда, не торопясь.

– Кто-нибудь скажет? Как вы думаете, как Брэтт удалось победить то, что доктора определили как последнюю стадию рака?

Наконец, я остановился перед доктором Кимом.

– Сэр?

Он взглянул на меня и произнёс сдавленным шёпотом.

– Она перестала бороться.

***

– Она перестала бороться, – сказал я после продолжительной паузы. – Она перестала сопротивляться. Всё, что она столько лет старалась подавить, теперь начала позволять. Она знала, что побеждена, знала, что ей нечего терять. Она не нашла поддержки ни в церкви, ни в медицине, ни где-либо ещё, поэтому она просто перестала бороться.

Я помолчал минуту, чтобы им в голову пришла неверная мысль.

– Знаю, это звучит парадоксально, – продолжил я, – как если всё бросить, проявить слабость, но когда я говорю, что она перестала бороться, я имею в виду, что она перестала вкладывать всю свою энергию в защиту. Этот один простой акт является ключом ко всему. Это точка перехода из отделённого в интегрированное, из Детства во Взрослость. Эго — это затор, сдача это поток. Сдача — это основа и предвестник роста. Это сама его суть. Нет ни обходного, ни короткого, ни альтернативного пути. Можно подделать его, как это делают многие, но вы обманете только себя. Никакой рост невозможен внутри ограничений эго, только иллюзия роста. До сдачи есть эго – мелкое, невежественное, отделённое «я». Освободившись от этой вредоносной искусственной мелочности, мы входим в поток согласия. Бам! – прямо вот так. Налаживание различных аспектов нашей жизни может занять дни, месяцы, годы, но начальный толчок так же разителен и отчётлив, как выползание из тёмной вонючей канализации на свежий воздух и ослепляющий солнечный свет. До этого, мы просто глупые, поглощённые собой похожие на крыс маленькие существа, но после того, как мы перестаём утверждать фальшивое отделение, мы приобретаем такие же размеры, что и океан бытия, в который вливаемся. Практически вся религия и духовность учат, как быть невежественно счастливым в канализации, потому что именно этого хотят люди, но сдача — это выползание из неё. Если вы счастливы в канализации, тогда для вас это не канализация. Если вы не думаете, что там воняет, тогда всё нормально, но тогда, зачем вы здесь? Вывод, который напрашивается, когда вы предстаёте перед таким человеком как Брэтт или я, состоит в том, что вы знаете, что это канализация, и вы хотите вылезти.

Развернувшись, я пошёл прочь от группы. Здорово иметь столько места для движения. Я развернулся и пошёл обратно.

– Вы довольно жёстко отзываетесь о религии и всех духовных и нью-эйдж учениях, – сказала женщина, которую я не знал. – Существует целый мир знания и мудрости, неужели вы думаете, что это справедливо – стричь всех под одну гребёнку?

– Не имеет значения, что я думаю, я говорю вам лишь то, что вижу, и что увидите вы, если откроете глаза и посмотрите. Обещаю, что если вы это сделаете, вы станете моим новым любимчиком.

– Я не вполне согласна с вашим утверждением, – сказала она, – что мои глаза не открыты. Я думаю, что вижу то же, что и вы.

– Ну хорошо. Опять же, без обид, но вы здесь как турист, вы не вложили свой капитал, вы зритель, а не участник. Так обстоит дело со многими людьми, но большинство из вас здесь сегодня, возможно, питают какую-то степень здорового сомнения в самих себе. Во всяком случае, я не пытаюсь вас ни в чём убедить. Я просто не знаю, зачем вы здесь.