Раньше я тоже думал, вероятно, и под твоим, в частности, влиянием, что лишь бы крутилось: заработную плату, и налоги владелец отдаст обществу. 20 страница

Более серьезное замечание по твоему письму Путину.

Я писал ему, с учетом сегодняшних (и ближайшего будущего) реалий о государственной монополии (только) на энергетику и недра, а также об усилении роли государства для обуздания всякого рвачества и организующего его влияния на экономику в переходный периода жизни страны. При этом специально обходил вопрос собственности.

Ты же ломишься в бронированную метровой толщины дверь сегодня, при очевидно не возвратной ситуации, когда общество (его активная часть) одержимо увлечена рынком, и предлагаешь учинить госсобственность… на все крупные и даже средние предприятия.

Наивно, это не соответствует настрою и непрошибаемым желаниям «публики». Таковое может быть и станет опять возможным, но, как я не раз отмечал, в том числе и в предыдущем письме, только на другом витке исторической спирали. Ситуацию надо чувствовать. Ломиться в упомянутую дверь «государственникам» надо было, когда она еще была тонка, – в горбачевские времена. В начальные, ельцинские, уже было поздно, а сегодня – абсолютно исключено. Кроме того, книжка тут твоя, с искусственно притянутым к ней «манифестом», извини, тоже не совсем к месту. Хотя, в порядке самокритики, считаю, что и мое ему послание – тоже из области наивных устремлений, а польза – разве лишь от отдельных обывательских предложений: по крупному все известно, и он прекрасно понимает, что сделай сегодня, например, тобой предлагаемое, и может все остановиться. Ни хлеба, ни воды не будет: ведь государства то, в плане конкретного управления экономикой, давно нет.

Перехожу к судьбе рукописи. (Далее я привел ему копию записи от 30.09 о своем посещении редакции журнала Урал).

Позавчера, выждав по твоему правилу также больше, чем требовалось, звоню снова в редакцию и прошу позвать к телефону Ильенкова.

– Извините, я по информации В. В., он обещал передать Вам на просмотр одну рукопись, – обращаюсь я к нему, предварительно представившись и спросив его отчество.

– Я не помню, но, похоже, он мне ничего не передавал.

– Как же так? Он мне обещал 10 дней назад сделать это немедля.

– Нет, не передавал, – говорит он уже более уверенно.

– Так позовите В. В.

– Его нет, он… в Германии.

– Как же быть, может, Вы ее разыщите? Рукопись про Уралмаш и милевскую вертолетную историю – про трубы для вертолетных винтов. Я оставил ему пять листочков начального текста, и он втащил с дискеты весь текст в ваш компьютер. Да, еще. Для облегчения поисков, – добавил я, – он заслал туда и текст лично моей книжки под названием «Два полюса жизни».

– Посмотрите, я Вам позвоню…

– Хорошо, я разыщу.

Завтра буду ему звонить.

Сейчас, после всех этих разговоров, форматирования рукописи и редактирования названной ее части, думаю, что она лучше всего читается в плане задуманного, т. е. второй части Трилогии, ибо там все взаимосвязано, там ты. В виде же журнальной публикации не будет авторской полноты, которая имеет место в полном книжном варианте. Подумай. Рукопись, включая вариант с отредактированной упомянутой выше ее частью, теперь у меня в компьютере, и я могу переслать тебе все по электронной почте немедля, как только назовешь адрес. С редакцией же пока буду вести переговоры в прежнем духе.

Привет твоему семейству. Бывай здоров.

P. S. Дозвонился до редакции. Как и должно, как ожидалось! Ильенков, не извинившись, сказал мне, что он как-то закрутился и еще не посмотрел. В ответ на мое предложение разыскать все же файл и те пять напечатанных листочков, что я передал В. В., и позвонить мне часа через два, подумав некоторое время, предложил … дождаться лучше Василия, который якобы появится через два дня. Вынужден был с ним согласиться, да захотелось еще, для полноты впечатления об их конторе, выслушать и самого Василия: что придумает и что скажет он.

Можно представить, вода на твою мельницу с твоими студентами. Но… ведь будь у них настоящий руководитель (всего один, поскольку коллектив всего 10 человек) – и были бы эти «Василии и Андреи» совсем другими, вполне соображающими и ответственными людьми.

Помню, как через два года мы стали «Химичевцами», а наши сверстники, попавшие в другие руки, за тот же срок в «совершенстве» освоили школу своего руководителя (в части общих подходов, идеологии делового процесса) и стали «Литвиновцами». Как ты знаешь, первый был анархистом, второй – сверх педантом, у которого все было разложено, все записано своевременно и в должном на то месте. Так что он мог извлечь ответ на любой вопрос чуть не мгновенно из соответствующей папки, четко пронумерованной и размещенной там, где ей было положено стоять до скончания века.

У первого выросла плеяда талантливых руководителей, и вообще интересных людей, у второго – много способных конструкторов, но, на мой взгляд, более серых личностей, способных, в большинстве своем, хорошо шагать по проторенной дороге. И вообще, сколько помню, все интересные для меня люди крутились всю жизнь вокруг Химича, хотя Литвинов может, в чисто человеческом облике, был даже и более справедливым и честным малым. Выводы – ясны.

05.11

Получил письмо от Марка с уведомлением о долгом отсутствии от меня вестей. Пришлось приведенное мое письмо от 12.10 отправить вторично, сделав к нему следующую приписку.

«Дорогой Марк, продолжаю свое предыдущее большое письмо, которое, видимо, затерялось. Кажется, это первое в нашей с тобой переписке, и как будто специально для издевки над моими первыми его строчками. Однако же, и с водой на мою мельницу в части уговаривания тебя перейти на компьютерную переписку. Сейчас бы взял и в одну секунду тебе переслал весь текст послания. Кстати, почему не привел электронный адрес вашей «машины»? А теперь вот надо бежать на почту, а потом три недели жить в ожидании: дошло – не дошло. Вот, Блехману послал недавно бандероль с книжкой, и в день им ее получения, нашел у себя в почте, что она у него в руках. Письмо было послано им в какой-то несуразной кодировке. Я тут же ему просьбу: «повтори». На следующее утро читаю корректный текст. Что за дурость, писать сегодня ручкой и пользоваться этой, черт знает как работающей, почтой?

С журналом «Урал» – без изменений: продолжается такая же бодяга. Напишу после получения от тебя ответа на это письмо».

Под впечатлением последних писем Марку, вспомнил о попавшей мне в руки статье «Обретение нормы» некоего Г. Андреева.

Критикуя Марка за прокоммунизм, я обратил внимание на такую категорию, как бытие. На то, что его (да и всех остальных людей нашего круга) приверженность прежней соцсистеме, при всех видимых ее недостатках, в немалой степени, может быть объяснена привилегированным нашим в ней пребыванием. Будь он в те времена не конструктором, писал я ему, а каким-нибудь, например, журналистом, писателем, политологом, а, тем более, преподавателем ОМЛ, думаю, что сегодня видел бы в ней совсем другое, по крайней мере, акцентировал бы свое внимание на другом.

И вот статья Андреева – антипода Марка – гуманитария, а потому еще более тенденциозного и непоследовательного в рассуждениях и обоснованиях своих взглядов.

Он, в свое время убежавший из Советского Союза, критикует таких же (убежавших) Вайля и Генниса за их симпатии к некоему типу русского эмигранта, определенной общности, а не милой его душе индивидуальности. При этом не отдает отчета, что и он, и они одинаково пропагандируют просто свое Я, вытекающее из их собственного бытия.

Андреев умен, самобытен, индивидуален, его критика советской системы, как гуманитария, понятна и объяснима, поскольку она лишала его возможности проявлять природные способности, свой «индивидуализм». Капиталистическое же общество ориентировано как раз наоборот, на духовные и материальные интересы природой одаренного меньшинства, и потому он нашел там свое место и был этим обществом принят. Бытие полностью определило сознание, которое сделало для него (в прямую противоположность Марку) «любимой эпохой в жизни России ее последнее капиталистическое десятилетие (1907 – 1917)», а из Советского Союза – один сплошной «абсурд», один сплошной, сверх ограниченно им представленный, негатив.

Андреев почти издевательски пишет об интеллигенции, о ее «растворенности» в дне тогдашнем, ее «вере во всякую чепуху, вроде коммунизма, и разные другие ценности». А ведь он сам, по своей устремленности, как раз и есть ярчайший представитель им так резко критикуемых, только другого знака.

Я давно пришел к выводу, что чем талантливее человек, тем в большей степени он способен зацикливаться на какой-либо однобокости. Андреев одержимо пропагандирует свое ограниченное миропонимание. Он образно защищает свою позицию, но не отдает при этом отчета в том, что правилен мир только тогда, когда оптимизирован и ориентирован на интересы всех его составляющих, а не одной узкой группки, ему подобных. Он не понимает, что его «красивой» защите могут быть противопоставлены интересы других, но уже не на словах, а на деле и с палкой в руках.

Два бытия, две точки зрения умных людей, зацикленных на своем Я, не желающих видеть мир во всем его многообразии.

16.11

Мои повествования Марку относительно электронной переписки и ее адресов были восприняты. Сегодня получил еще одну главу из его второй книги под названием «Док. дисс.», про защиту им докторской диссертации, а в основном про работу во времена, когда стал Главным конструктором.

Удивительнейшие у нас с ним по жизни совпадения судеб!

Наши родители почти одновременно приехали в Свердловск (мои – из Сибири, его из Ленинграда), поступили работать на строящийся завод Электроаппарат и поселились на Эльмаше в одном и том же каркасном трехэтажном недостроенном до конца доме. Оба кончили наш Политехнический институт. Одинаково, еще будучи студентами, попали через Химича на завод и там делали свои дипломные проекты. В расчетах ножниц (такая мелочь, тем не менее, характерная с точки зрения одинаковости натур) применили один и тот же аналитический метод определения их энергосиловых параметров, так называемый метод виртуальных перемещений, и оба получили за проявленную нами самостоятельность одну и ту же, примерно, похвалу со стороны Е. В. Пальмова. Оба прошли через хорошую конструкторскую школу и, не побоюсь этого сказать и про себя, оба досконально знали свое дело, знали до мельчайших подробностей. Оба стали главными исполнителями большого количества проектов: он – в области трубопрокатных станов, я – сортопрокатных. Он теснейшим образом был связан всю конструкторскую жизнь с Первоуральским трубным заводом; для меня таковым, по характеру работы, стал Нижнетагильский меткомбинат. Оба стали лауреатами Государственной премии. Оба оказались в одном Совете главных конструкторов по борьбе с Госстандартом и его бюрократическими извращениями.

А, кроме того, у нас еще масса просто странных совпадений и чисто житейского плана.

Марк приводит в своей книжке идиллическое описание довоенной поездки со школьными приятелями на рыбалку в небольшую деревушку Боярку на берегу реки Пышмы, а в этой деревеньке и, похоже, в тот же год, и такое впечатление, на уровне почти фантастики, чуть не в том же доме, вспоминаю… отдыхал мой родной дядька, и я у него там неделю гостил.

Рассказывает про любимого преподавателя литературы и английского языка Льва Васильевича Хвостенко, а он… – родной брат давно мне известного ныне покойного горного инженера Виктора Васильевича, с которым мы за свою жизнь выпили не одну бутылку вина и от которого, задолго до Марка, я знал о трагической истории этого семейства и аресте их отца – торгпреда СССР в Англии.

Повествует о дружеских отношениях с Н. В. Байбузенко, а его родная тетка Нина Георгиевна Колосова, с которой он жил на Эльмаше в предвоенные годы… была самой любимой моей учительницей и привила мне любовь ко всем точным наукам и, вообще, способность к осознанному мышлению.

Сводит меня со своим школьным другом Леном Шляпиным, а его жена Марина выясняется… моя давняя знакомая по институтским еще, пятидесятилетней давности, временам.

Или несколько из другой области, нас объединяющего. Например, судя по его писаниям, – совсем не равнодушное (вне работы) отношение к женскому полу. Что-то из подобного было еще, но позабыл.

24.11

Сегодня в качестве реакции на серию статей, напечатанных в Комсомолке под названием «Жупел Сталина» направил туда статью «Еще раз о Сталине», написанную л, в основном на базе статьи, подготовленной для журнала «Конверсия». См. Записи от 03.11.01 года.

Сегодня не только товарищи, но и господа, которые так рьяно боролись за демократию и рынок во время горбачевской перестройки и писали о советском государстве, как исчадии ада, а о его главном строителе Сталине не иначе, как о палаче, вдруг начали осознавать, что там при «деспотии» было кое-что привлекательное и, во всяком случае, вполне пригодное для сравнения с нынешней действительностью.

Публикация А. Сабовым материалов о Сталине на основании его разговоров с историком Ю. Жуковым есть попытка придания объективной оценки этому имени. К сожалению, составлена она в столь сенсационном духе и на основе столь великих авторских домыслов, что в глазах серьезных людей не воспринимается, и впечатления от нее, думаю, будут у них весьма далеки от авторских ожиданий.

Начнем с демонстрации читателю образца избирательного бюллетеня и самой Конституции, как уникальной сталинской придумки по устранению от власти ему неугодных через альтернативные выборы. Надо догадаться выдать типичный пропагандистский сталинский прием со всеми этими конституциями и «демократизированными» бюллетенями за «мощнейший» политический прием! И это про 1937 год, когда Сталин еще 10 лет назад смешал с грязью своих главных противников и успел создать подчиненный лично, безупречно исполняющий все его замыслы, аппарат власти.

Или, авторская версия о том, что к «новому курсу» Сталина подтолкнул будто приход к власти Гитлера в 1933 году. Это про времена, когда фактически вопрос о программе индустриализации страны во всех ее аспектах обсуждался на XV съезде партии в 27 году, а, значит, замышлялся и готовился еще раньше.

А «шахтинское дело», выдаваемое за плоды творчества Бухарина, задача которого, на протяжении всей жизни, заключалась лишь в том, чтобы присутствовать в истории в качестве партийного ортодокса. Без Сталина тогда вообще ничего не делалось, а тем более там, где это хотя бы сколько-то было связано с борьбой за власть.

В том же духе представлены многие другие факты, вернее, их авторская интерпретация, вроде «открытия» причин убийства Кирова на почве ревности, записки Эйхе с проявленной «инициативой» и просьбой в политбюро «разрешить» начать ему массовый террор, тут же «вдруг» поддержанной многими другими секретарями обкомов, и т. д.

Из всего написанного в этих статьях, может быть воспринято с удовлетворенностью лишь одна верная и точная негативная характеристика последующих, после Сталина, правителей, особенно, первого – Хрущева.

В остальном авторы строят свои рассуждения весьма односторонне на уровне следствий происшедшего, без анализа их первопричин.

А теперь, еще такого же уровня реляции о нем Жукова и Сабова.

Да, Сталин был палач. Но в какой исторической обстановке и при каком окружении? – Политических болтунов, приспособленных, кажется, лишь к бойне и разрушению, митингам, собраниям и грязной борьбе за влияние и личную власть, заведомо естественную после смерти их главного лидера. К революции по большому счету пришли бандиты. Они жили по законам шайки. Ничего святого, ни честности, ни чести: и Троцкий, и Зиновьев, и Бухарин, и все остальные, за исключением «щепок», которые, по всем правилам, должны были лететь при рубке леса. Вот ему и пришлось, придумав метод нагло-цитатной полемики со своими ортодоксальными противниками, доказать кто из шайки, хитрее, умнее и сильнее.

в реальной жизни однако нет ничего однозначного, и зло здесь оказалось сочетаемым со своеобразным соломоновым судом над первыми лицами, формально не подсудными, когда за все свершенные ими дичайшие преступления их наказывали сами развивающиеся события, сама история. То, что при этом гибли невинные, – печально. Но тут дело не только в одном Сталине, а и в многочисленных его «помощниках».

25.11

Долго, чуть не год, ждал звонка от Харламповича: считал, что реакция на последнюю встречу, организованную по моей инициативе в конце прошлого года, должна теперь исходить от него. Несколько даже обиделся, но не выдержал, позвонил сам. Спрашиваю Георгия, а мне в ответ: «Его нет, он умер в июне». Осталась декабрьская прошлого года встреча. Он был парализован, но ходил по квартире. Я нашел его в здравом уме и при прежней, изумлявшей меня превосходной памяти. Мы выпили с ним по рюмке вина, поговорили, повспоминали о прошлых историях и встречах, нынешней жизни и наших детях. На прощание, в доказательство своих способностей, прочитал достаточно длинные неизвестные мне стихи. Со стихами он вошел в мою память 57 лет назад, со стихами в ней и остался. Химик по специальности, гуманитарий по призванию.

27.11

Вчера ездил к Шляпину по его приглашению, как он сказал, обменяться кое-какими мнениями по поводу впечатлений, сообщенных ему по телефону 26.10.02 г.

Встретились. Оказывается – одинаковые у нас подходы, разница лишь в том, что его статья стимулировала к размышлениям о «разуме и мышлении» на новых рубежах человеческой цивилизации после приобретения в будущем вычислительной техникой «эвристических способностей». В то время, как меня эта особенность (придумывать разные проблемные вопросы, а потом мучиться над их разрешением), никогда не колыхала, поскольку я таких вопросов себе не задаю, вернее, – может иногда и задаю, но не мучаюсь над ответом.

Но вот из сопутствующего встрече узнал кое-что для себя интересное. Марина попросила у меня экземпляр последней моей книжки, для своего брата по матери (немца по отцу) Армина Генриховича. Ему за 90 лет, живет в Томске. Оказывается, что ее братец сидел на нарах в лагере под Нижним Тагилом вместе с Б. Раушенбахом и состоял с ним в переписке до последних дней его жизни. В подтверждение Марина показала мне копии двух раушенбаховских писем, датированных прошлым годом. Эти письма, несмотря на их бытовой характер, произвели на меня то впечатление, о котором я провидчески (как бы специально в ожидании подобного случая) заметил, что «Согласен со всем, что у него (Раушенбаха) уже нашел. Возможно, – и со всем тем, что найду в будущем». Раушенбах в семействе Лена теперь почитается за Бога, и просьба Марины объяснялась, я понял, желанием доставить братцу дополнительное удовольствие также и моим заочным почитанием этого человека.

28.11

Сегодня отправил письмо Гриншпуну о встрече со Шляпиным и окончательных результатах переговоров с редакцией «Урала».

После долгих и унизительных для меня (в плане чужой человеческой глупости, ограниченности, неисполнительности и прочих негативных человеческих качеств) телефонных разговоров, получил от Андрея Игоревича Ильенкова: «Рукопись прочитал, она нам не подходит». Я не стал разговаривать, и повесил трубку. Это какое-то сборище тупых и безответственных людей, думающих одно, говорящих второе, делающих третье. Моя настырность проистекала как бы из желания полностью убедиться в подобной их оценке. Однако, отвлекаясь от безобразной внешней формы редакционных переговоров, я тех, с кем имел дело, понимаю. Современной публике, к сожалению, надо либо известное имя автора, либо бульварщину.

Вон и Цалюк, написав для своих друзей и товарищей, «Автопортрет», занялся переводом с иврита романа «После заката». Весьма с моих позиций низкопробного, но на потребу массового читателя, произведения английской писательницы Анны Хемпсон. Недавно его закончил и в принтерном исполнении переслал сюда через Нину Мурзину.

Посоветовал Марку, сделать то же: издать вторую часть своей трилогии в ограниченном «подарочном» количестве экземпляров, и за свой счет. Надо признаться, что все мы не писатели, и приятны друг другу больше, думаю, именно в силу не раз упоминаемой мной собственной «сопричастности» к общему делу и к знакомым нам именам.

07.12

На днях получил письмо от Хольгера с ответом на мое еще от августа месяца по поводу теоремы Пифагора. Суть его видна из моего ему сегодняшнего ответа.

Дорогой Хольгер, весьма признателен тебе, при большой твоей занятости, за весьма обстоятельный ответ. По существу содержания. С одной стороны, испытываю чувство благости от обращения к новым для меня разделам математической логики, дедуктивных теорий, проблем доказуемости, принятого сегодня «international mathematical language». С другой, – некоей (при моей прагматичности и почти извечной устремленности движения к нужной цели наикратчайшим путем с минимумом любых затрат, в том числе умственных) неудовлетворенности от труда, что мне не нужен или, по крайней мере, если и нужен, то с чрезвычайно низким КПД реализации упомянутой информации.

Кроме того, есть еще один момент, что меня всегда как-то «ограничивал» в этом плане. Связан он с тем, что еще в 10-летнем возрасте я узнал от своего умницы-дядьки о предоставленной, даже очень хорошо читающему человеку, возможности за всю жизнь пропустить через себя с должным осмысливанием всего 5 тысяч среднего размера книг. Эта цифра (как я в дальнейшем установил вполне реальная и соответствующая нашим способностям) так меня поразила своей малостью, что я стал, очень избирательно относиться к вколачиванию в себя разной информации, в смысле ее полезности и практической для себя необходимости.

Теперь, если позволишь мне, так сказать, о корректности подключения к решению нашей пифагоровской задачки (в той изначальной сути возникшего тогда между нами разговора) современного математического инструментария. Я думаю, что как раз для нее-то, этой задачки, построенной «on a set of points and straight lines» и достаточно, и правильно было использовать математический аппарат именно тех далеких для нас времен и обязательно в увязке с историей его возникновения и совершенствования. Позволю себе для большего подтверждения сей мысли повторить выдержку из моей дневниковой записи, сделанной по свежим впечатлениям от нашей той встречи. (Тут я привел эту самую выдержку из записи от 10.07, в части, касающейся пифагорийской «проблемы»).

Вот какова предыстория этого вопроса. Как мне кажется, для своего разрешения он не вызывал необходимости привлечения современных математических теорий ни в плане вообще доказательств древних теорем, ни в плане целесообразности, т. е. меньших на то затрат моего драгоценного времени, а тем более, твоего. Совсем не к месту потому и твое замечание о том, чего «he (Пифагор) didn’t know», во всяком случае, я при всем своем желании не мог догадаться о ее назначении в увязке с моим предыдущим письмом.

В части же собственно «modern geometry» я, узнав недавно о вашем скором приезде сюда, имею желание задать тебе некоторые уточняющие вопросы при встрече. Еще раз с благодарностью и уважением. За английский спасибо: это хорошая и полезная для меня тренировка».

Удивительно! Человек больших знаний, доктор каких-то наук…и такая алогичность в повествовании и такие сложности в решении простейшей задачки. Спрашивается, зачем надо было ему занятому человеку (на что он специально обратил мое внимание) для доказательства заурядной, по нынешним знаниям, формулы приобщать меня аж на 6-ти печатных листах к современной геометрии, математической логике и векторному исчислению, при чем с большим количеством неточностей, упущений и явных ошибок, не позволяющих однозначно прочитать их самостоятельно, без дополнительных разъяснений со стороны автора? Неужели, даже в данном ординарном случае, это из той же одиозно-иррациональной человеческой одержимости – желания показать нам свои способности, свой уровень эрудиции? А может я что-либо не понял, не корректно перевел с английского? Надо будет уточнить с ним при встрече, хотя вероятность обратного, думаю, очень мала.

08.12

Днем телефонный звонок.

– Владимир Александрович, здравствуйте. Говорит Сонин Лев Михайлович, я из нашей писательской организации и хотел бы с Вами встретиться, как это сделать?

– А в связи с чем? И почему со мной?

– В связи с юбилеем Уралмаша, а фамилию Вашу мне назвал М. Рассаднев. Так, когда и где?

– Да хоть сейчас. Вы можете подъехать?

И, получив от него согласие, назвал ему адрес, поведал, как лучше до меня добраться и упомянул характерную особенность моего дома – соседство с Кировским универсамом, что на углу улиц Стахановская и Уральских рабочих.

Продействовал он, как типично российский человек. Из сверх обстоятельной моей адресной и маршрутной информации он больше всего запомнил последний признак… и, с помощью того же класса консультантов, проехал из города на трамвае вокруг всего Уралмаша и вылез у нашего второго Кировского… на ул. Машиностроителей. Тем не менее, заявился ко мне в точно названное им время. Этой точностью, а также тем, что не стал сваливать допущенную им оплошность на сердобольных «помощников», направивших его в другую сторону, он мне понравился.

Пройдя в комнату, не взглянув вокруг, он тут же уселся на указанный ему стул спиной к книжным полкам. Первый его вопрос о том, как я отношусь к Фрейду, был настолько неожиданным и странным, что я не разобрал сначала, о ком он говорит, и даже переспросил его. Он, слегка повернувшись, повторил вопрос и в подтверждение бросил взгляд на стоящую за стеклом книжку Фрейда – ее, значит, он успел заметить. Я ответил кратко, примерно, в виде написанном у меня про Фрейда и власть. Он остался доволен, но не преминул уточнить на счет власти, что лучше ее заменить на человеческую слабость к своему Я, на извечную, по Кропоткину, устремленность к власти над другими, что и было к еще большему его удовольствию тут же подтверждено мною. В таком духе у нас и пошел с ним разговор, лишь изредка прерываемый краткими вопросами об Уралмаше и конструкторской работе.

Чуть не трехчасовая беседа еще сильнее укрепила непроизвольно возникшую при встрече мою к нему симпатию. Он оказался человеком искренним, знающим себе цену, в меру критичным и, вместе с тем, умеющим что-то из ему понравившегося похвалить, но и тут – не без отдельных вполне уместных замечаний. Простым в общении и обладающим способностью поддержать умело и со знанием беседу. Главное же, что произвело впечатление, это его постоянно чувствующаяся душевная открытость. Окончил, он наш Горный институт, работал лет 15 геологом, а затем, после одного трагического случая, перешел на оседлый образ жизни и стал писателем. Сейчас он заключил контракт на подготовку юбилейного, к 70-летию, издания книги об Уралмаше.

Интересная ассоциация, связанная с его фамилией и вчерашней дневниковой записью, возникла у меня в ходе нашего разговора о человеческих характерах.

В конце 50-ых годов я получил от одного московского издательства на рецензию рукопись книги «Правильные машины» некоего Сонина – однофамильца моего нового знакомого. Я занимался тогда вопросами правки металла и написал по его книге весьма самоуверенное, но без задней мысли, отрицательное заключение, написал не потому, что у меня было все правильно, а у Сонина ошибочно. Нет, только, как я потом осознал, в силу молодой амбициозности, что я никак, вспоминая тот случай, не могу себе простить. И вот, подумал я, не напоминает ли пространное письмо Хольгера, как раз ту же мою амбициозность, желание, в данном случае, показать свою эрудицию?

Я рассказал об этой невольной ассоциации Льву Михайловичу. Рассказал с чувством неудовлетворенности за тогда мной содеянное. Он же в ответ, в силу открытости, имея в виду явно что-то из собственного опыта, произнес: «А ведь это естественное ничем не изживаемое свойство всех людей, особенно молодых».

Понравилась мне одна его мысль о России: «То, что она территориально уменьшилась, – сказал он в ответ на мое сожаление, – даже хорошо. За прошедший период мы израсходовали весь потенциал на войны и расширение границ вместо того, чтобы заняться, как это давно стали делать другие, внутренними проблемами и обустройством на своем пространстве. Так что нам еще может и подвезет». «Да, – добавил я под его очередную одобрительную реплику, – разве после того, как заберемся, более или менее, на очередной виток исторической спирали».

13.12

Вчера по первому каналу ТВ выступил с пространной лекцией Э. Радзинский. На протяжении часа он, демонстрируя экспромтные способности, рассказывал миллионам зрителей о не изменяемых с сократовских времен законах мироустройства и движения человека по жизни, об одном и том же фактически спектакле, разыгрываемом человечеством на протяжении всей истории.

Масса образных, в чисто радзинскинском артистичном исполнении, исторических катаклизмов, войн, революций, казней, сноса памятников императорам и царям… и все на уровне следствий, без какой-либо хотя бы чуть-чуть видимой попытки осознания причин его возмущающих событий. Революция, как он считает, по чуть ли не «единственно верному определению», есть «колесо, при повороте которого на пол-оборота сидящие вверху сбрасываются вниз, а стоящие внизу поднимаются наверх». Вот так, – захотелось ему колесу, оно беспричинно и повернулось и поменяло их, на нем размещенных, местами. Террор, – «плод ненормальной психики человека, способного ради цели на бесчеловечные средства, на любые жертвы». И опять вроде никаких на то причин. Не от безысходности, не от невозможности противостоять издевательству иным способом, а от одного больного воображения. Отрубание голов, снос памятников, – ну, это уж просто для украшения, музыкального сопровождения выступления. Ведь завлекательно для толпы, – как отрубали головы сначала одним, а потом другим, что недавно отрубали их у своих предшественников. Точно так и про снос памятников.