Эмпирических знаний. Теория — необходимый момент в научном познании, но если она не основана на наблюдении, то не имеет никакой ценности. 2 страница

Здесь следует упомянуть также великого чешского педагога Яна Амоса Коменского, испытавшего влияние Вивеса и Кампа­неллы. Он — горячий защитник опытной науки. Еще до Локка он выступил с учением, что в разуме нет ничего такого, чего бы раньше не было в ощущениях. Его философская система «Пан-софия» основывается на следующей теории познания: первым источником человеческого познания являются чувственные вос­приятия, но так как их данные смутны и противоречивы, то не­обходима еще деятельность разума, однако и ее тоже недоста­точно, и потому необходимо еще божественное откровение (свя­щенное писание).

По определению Коменского, чувственные восприятия — это окна души, через которые ей представляются и дают о себе знать существующие вещи; разум есть зеркало души, посредством ко­торого образуются суждения о вещах, когда последние дают о себе знать через посредство чувственного восприятия; открове­ние же есть труба души, посредством которой познается то, чего нельзя постигнуть ни чувственным восприятием, ни разумом. Посредством этих трех орудий (ощущения, разума и веры) мо­жет быть достигнуто полное и совершенное знание Таким обра­зом, у Амоса Коменского высокая оценка опытного знания соче­тается с известной данью религии.

В эпоху Возрождения все громче раздаются голоса, требую­щие от вербализма схоластической науки с ее игрой понятий об ратиться к изучению природы путем наблюдения и эксперимента. Изменился взгляд на действительность, и вместе с ним появляют­ся новое понимание и новая систематика понятий. Развертывает­ся борьба за новые принципы научного исследования. Выковы­вается новое орудие познания — прикладная математика. Все это ведет к реформе логики.

Возникновение и развитие математического естествознания является существенно новым достижением науки эпохи Возрож­дения по сравнению с античностью и, средневековьем. Пионера-

ми математического естествознания были Леонардо да Винчи (1452—1519), Кеплер (1571—1630) и Галилей (1564—1641).

Леонардо да Винчи — многогранная личность: он велик и как художник, и как ученый, и как инженер-практик. Он известен и как скульптор, архитектор, математик, естествоиспытатель (астроном, анатом, геолог), философ и, наконец, как выдающий­ся инженер-изобретатель. Он внес усовершенствование в само­прялку и токарный станок, изобрел новые механизмы и физиче­ские приборы. Он известен своими изобретениями в гидротехнике и военной технике. Его ум занимала проблема воздухоплавания, и он производил наблюдения над полетом птиц, исходя из поло­жения, что птица представляет собой «инструмент, движущийся по математическим законам». У него возникла идея парашюта, дающего человеку возможность безопасно спускаться с любой высоты.

Для истории теории познания и логики важное значение имеет высказанная Леонардо да Винчи идея о роли математики в познании природы. Ценность математики он усматривает не только 'в строгой достоверности ее положений, но и в том значе­нии, какое имеет точная математическая формулировка законов природы.

Леонардо говорит, что математика со своим строгим научным методом разрушает все произвольные выдумки, разбивает софис­тические словесные ухищрения. Она раскрывает в вещах необхо­димость, которая является связью природы. Математика точно выражает закономерность телесных изменений и устраняет все сверхъестественное. Леонардо ведет борьбу против магии, кото­рая еще имела многих приверженцев в ту эпоху.

Леонардо решительно отвергает всякое влияние духовных сил на материю. Ничто бестелесное не может воздействовать на дви­жение материи. Он говорит, что никакое движение не может возникнуть из ничего, и объявляет абсурдом мысль о создании perpetuum mobile. О механике Леонардо говорит, что она являет­ся «плодом математики», который своими практическими резуль­татами доказывает высокую ценность применяемого в науке математического метода.

После Леонардо да Винчи идеи математического естествозна­ния развил дальше Иоганн Кеплер.

Теория познания Кеплера исходит из положения, что ощуще­ния дают нам хаотическую массу впечатлений, которые не свя­заны между собой никакими отношениями, порядок же в них вносится разумом. Единство и порядок, по учению Кеплера, дух носит в себе и переносит их на чувственно воспринимаемые им вещи. Не восприятие, производимое глазом, дает нам познание геометрических фигур, а, наоборот, самую деятельность глаза можно понять только на основе этих геометрических образова­ний; даже если бы не было чувственного глаза, дух сам бы из

себя строил постулаты по геометрическим законам, ибо познание количеств врождено душе.

В теории опыта Кеплер исходил из положения, что восприя­тие пространства, величины предметов и их удаленности от нас не дается нам с самого начала, а приобретается на основе опре­деленной умственной деятельности. Пространственное расчлене-ьие и пространственный порядок Кеплер приписывает деятельно­сти ума, для которого показания ощущений являются лишь ис­ходным моментом. Знание отношений, по Кеплеру, есть дело чистого разума.

Подобно Канту, который утверждал, что в каждой отрасли знания имеется столько подлинной науки, сколько в ней есть ма­тематики, Кеплер придает математике универсальное значение в научном познании. По его мнению, природа человеческого разу­ма такова, что он вполне постигает либо величину, либо опосред­ствованный величиной предмет. Мы понимаем материал лишь после того, как влили его в форму, которая делает его доступ­ным для нашего разума. В этом плане Кеплер придает особое значение математической гипотезе. Она для него не есть простое вспомогательное средство в процессе научного познания. По мне­нию Кеплера, только математическая гипотеза впервые указы­вает путь к правильной постановке научной проблемы.

Особо необходимо отметить отношение Кеплера к Копернику. Первый издатель труда Коперника Андреас Осиандер рассмат­ривал учение Коперника не как истину, а как простую гипотезу, значение которой сводится к облегчению математических вычис­лений в астрономии и ограничивается этим.

Совершенно иначе оценивает учение Коперника Кеплер. Он воспринимает его как новое миропонимание, как переворот во взглядах на Вселенную. Кеплер решительно и страстно высту­пает против Осиандера, разоблачая совершаемое последним извращение основных положений Коперника. Кеплер доказы­вает, что теория Коперника имеет своей главной задачей не упростить астрономические вычисления, но изменить наше пони­мание сил, господствующих во Вселенной. Развивая основную идею системы Коперника, Кеплер учит, что нет той противопо­ложности между земным и небесным мирами, о которой гово­рили Аристотель и средневековые схоластики, но во всей Вселен­ной господствуют одни и те же естественные законы.

Здесь выдвигается требование, чтобы все явления природы, будь то движения планет или морские приливы и отливы, объ­яснялись на основе одних и тех же законов. Путь к открытию законов природы Кеплер видит в предварительном построении гипотез. Необходимость гипотез в науке Кеплер обосновывает тем, что непосредственно в чувственном восприятии нам никогда не даны основания явлений природы, которые постигаются лишь мышлением. Необходимо строить гипотезы для объяснения явле-

ний природы и проверять, насколько плодотворны эти гипотезы для последующих наблюдений.

В 1600 г. в Лондоне было опубликовано замечательное сочи­нение Уильяма Джильберта, которое положило начало опытно­му изучению магнетизма и электричества. Это сочинение впервые ввело в науку общее понятие притяжения. И Кеплер исполь­зовал теорию Джильберта для объяснения явлений морского прилива и отлива отношением притяжения, существующего меж­ду Землей и Луной. Введение в науку понятия всеобщего тяго­тения окончательно изгоняет из науки аристотелевско-схоласти-ческое представление о противоположности земных и небесных явлений и особой закономерности движений небесных тел, о про­тивоположности вечных, неизменных небесных тел и изменяю­щихся преходящих вещей подлунного мира. Благодаря введению понятия всемирного тяготения восторжествовала идея об единой всеобщей математической закономерности, господствующей во всей Вселенной.

Хотя установление закона всемирного тяготения принадле­жит Ньютону, но в сущности он уже заключался в открытых Кеплером трех основных законах движения планет.

Эти свои три знаменитых закона Кеплер установил индуктив­но, путем тщательных наблюдений над движением планеты Марс и обобщения полученных данных. Главное сочинение Кеплера «Новая астрономия или небесная физика» положила основание небесной механике. Подлинным объектом научного знания, по Кеплеру, является математический порядок во Вселенной. Поэто­му он ставит физику в тесную связь с математикой. Он разгра­ничивает область физики от области математики следующим образом: математика — средство измерения и счета, физика же —наука об истинных причинах. Из различных разделов ма­тематики на первое место он ставит геометрию. Он пишет: «Где материя, там и геометрия» («Ubi materia ibi geometria»).

Новый путь в науке, который 'проложили Леонардо да Винчи и Иоганн Кеплер, нашел в эпоху Возрождения свое блестящее завершение в лице Галилео Галилея, который является осново­положником механистического материализма, основывающегося на идеях математического естествознания.

Галилей — гениальный ученый, обогативший науку многими великими открытиями в астрономии, механике, физике, технике. Он сконструировал телескоп, увеличивающий в 30 раз наблю­даемые предметы, благодаря чему Солнце, Луна, планеты и Млечный путь предстали перед человеческим взором в новом, более точном, виде. Достигнутые Галилеем при помощи изобре­тенного им телескопа результаты явились опытным подтвержде­нием коперниковской гелиоцентрической теории. Галилей зало­жил основы естествознания и развил идеи механистического материализма. Он создал две новые отрасли научного знания:

динамику и науку о сопротивлении материалов. Ему принадле­жит много открытий в области механики (закон падения тел, теория математического маятника, вычисление траектории ар­тиллерийского снаряда и т. д.).

Галилей вел борьбу против господствовавших в его время системы мироздания и схоластической философии и логики. Он вместе с Кеплером выступал против силлогистики. О схоласти­ках Галилей говорил, что они думают, будто философия есть книга, подобно «Илиаде», или «Энеиде», и истину надо ис­кать не в мире, а путем сравнения книжных текстов.

Определяя свое отношение к Аристотелю, Галилей говорил, что он не против изучения сочинений Аристотеля, но нельзя сле­по следовать ему, нельзя подписываться под каждым словом Аристотеля. Отрицательное отношение Галилея к силлогистике было вызвано той ролью, которую силлогистика сыграла в схо­ластической науке.

В основе применяемого Галилеем научного метода лежит мысль о полном соответствии между мышлением и действитель­ностью, а в силу этого — и полное соответствие между матема­тикой и природой.

Этот взгляд пронизывает все научное творчество Галилея, но он не пытается найти философское обоснование для этого поло­жения и не ставит основного вопроса теории познания об отра­жении мышлением бытия.

В «Диалоге о мировой системе» Галилей обсуждает вопрос о применимости геометрических понятий и положений к предме­там чувственного опыта. Этот вопрос раньше решался следую­щим образом: математические положения как абстрактные истинны, но в чувственно воспринимаемом физическом мире им нет точного соответствия. Галилей выступает против этого ду­ализма истины и действительности. Он считает ошибочным про­тивопоставление математических истин действительности. Воз­ражая против этого взгляда, он указывает, что, когда мы говорим, что какой-либо эмпирический предмет имеет определен­ную нагрузку, то утверждаем, что он удовлетворяет всем требо­ваниям, которые заключаются в понятии этой математической фигуры.

Наука, по Галилею, состоит из положений, истинность кото­рых не зависит от того, встречаются ли в нашем чувственном опыте условия, о которых в ней говорится. Вполне возможно, что тому или иному понятию математической теории ничего не соот­ветствует в нашем чувственном опыте, но, однако, остаются в силе те выводы, которые с логической необходимостью делает математическая теория. Галилей проводил различие между чи­стой и прикладной математикой, причем чистая математика по­нимается им как совокупность гипотетических положений, выте­кающих с необходимость^ из определенных предпосылок,

Примыкая к атомистике Демокрита, Галилей существенными признаками материи признает лишь пространственную форму и величину и, сверх того, ее движение. Познать сущность вещи — значит определить ее количественно: установить ее положение в пространстве и времени, выяснить характер ее движения. Что же касается того, является ли данная вещь теплой или холодной, белой или красной и т. д., то все это, по Галилею (как и по Демо­криту), не относится к сущности данной вещи. В физике, со­гласно Галилею, все нужно свести к величине, форме и дви­жению.

От научного метода Галилей прежде всего требует критиче­ского отношения ко всем авторитетам, сомнения в истинности установившихся традиционных взглядов. Это действительно было потребностью эпохи, освобождавшейся от оков схоластицизма. Галилей учит, что в научном исследовании необходимо соче­тание двух методов: резолютивного (аналитического) и компози-тивного (синтетического), причем анализ, вскрывающий общие отношения, должен предшествовать синтезу. Сначала резолю­тивный метод, применяя эксперимент, изолирует простые элемен­ты материального мира, а затем композитивный метод вновь ставит эти элементы во взаимную связь путем установления зави­симости их величин в математической форме. Согласно Галилею, необходимо разлагать сложные явления на их элементы и изо­лированно исследовать каждый из этих отдельных элементов. Анализ заключается прежде всего в умственном разделении конкретных единичных явлений. Таким образом, здесь приме­няется абстракция в новом, плодотворном значении этого тер­мина.

Критики Галилея говорили, что он, игнорируя особенности отдельных явлений, укладывает природу в систему общих мате­матических отношений и чистых абстракций, что все богатство эмпирической действительности сводит к голым абстракциям, что все мыслимые случаи движений тел —.полет птиц, плавание рыб и т. д.— сводит к единой формуле. Но в том-то и заключает­ся сила научного мышления Галилея, что он охватывает единой математической формулой все мыслимые случаи движения тел — и полеты птиц, и плавание рыб, и перемещение тел на земле, и движение тела, брошенного вверх, и падение тела вниз. Много­образные же сложные движения им рассматриваются как суммы простых движений. Великая научная заслуга Галилея заклю­чается в сведении сложного многообразия природы к действию одних и тех же универсальных законов. Это было необходимым первым шагом в создании математического естествознания. Разумеется, сведение всего качественного многообразия дви­жения материи к простому механическому перемещению в про­странстве было упрощением действительности, но такое упроще­ние было в то время исторически закономерной необходимостью

в развитии научного знания. Необходимо было изучить простей­шую форму движения материи, прежде чем можно было бы при­ступить к уяснению особенностей высших форм движения ма­терии.

Галилей создал механическую физику и механистический материализм. В этом его великая историческая заслуга и его величие, но в этом же его историческая ограниченность и основ­ной недостаток его воззрений.

В новом понимании научного знания у Галилея понятие ма­тематического отношения занимает первенствующее место. Это связано с новым пониманием движения. Если раньше у Аристо­теля движение понималось как нечто, внутренне присущее каждой отдельной вещи самой по себе, то у Галилея вырабаты­вается понятие относительности движения. Уже учение Копер­ника о соединении в одном и том же теле двух различных движе­ний находилось в противоречии с аристотелевской концепцией движения.

У Галилея новое понимание закона природы. Он считает глав­ной задачей наук открытие законов природы, под законом же природы он понимает постоянное отношение между величинами движений. По-новому Галилей понимает и причинность. Соглас­но его учению, и причина и действие суть не что иное, как Дви­жение, в основе же закона природы лежит принцип равенства причины и ее действия. Механическое понимание причинности и закона природы, данное Галилеем, было в свое время великим научным приобретением, которое дало мощный толчок развитию физики и естествознания вообще. Но вместе с тем мы должны отметить узость и ограниченность подобного — недиалектическо­го понимания как причинности, так и закона природы.

Галилей положил начало новому пониманию теории индук­ции. По поводу мнения, что для достоверности своих выводов индукция должна исчерпать все частные случаи, Галилей гово­рит, что в таком случае индукция была бы либо вовсе невозмож­на, либо бесполезна: невозможна, поскольку число единичных случаев бесконечно, бесполезна в том случае, если число еди­ничных случаев ограниченно. В первом случае индукция никогда не могла бы прийти к концу, во втором — результат был бы уже вполне дан в предшествующих посылках и таким образом ин­дукция была бы пустой тавтологией. Высшей посылкой любой индукции не может быть отдельное единичное наблюдение, но ею должно быть общее суждение, выражающее общее математи­ческое соотношение. Галилей говорит, что простое суммирование никогда не может обосновать и оправдать применимости полу­ченного вывода ко всем возможным случаям.

Та связь, в которую были Галилеем поставлены математика и физика, не только оплодотворила физику, но привела к преоб­разованию и самой математики, к которой теперь были предъяв-

лены новые требования. Математике была поставлена задача служить орудием познания природы, и, отвечая на новые запро­сы, шедшие от развития естествознания, математика создает свои новые отрасли. Так, уже у Галилея появляются зачатки анали­тической геометрии и учения о бесконечномалых. Под влиянием новых запросов развивается также проективная геометрия (в трудах Ж- Дезарга и Б. Паскаля), Джоном Непером создает­ся таблица логарифмов, начиная с работ Франсуа Виетты, раз­вивается алгебра, вводящая понятия об отрицательных и вообра­жаемых числах. Новые открытия и новые понятия не сразу и не без борьбы завоевывают право гражданства в науке. Так, отри­цательные числа вначале называли «абсурдными числами», а воображаемые числа Кардано называл «софистическими величи­нами», и вообще их относили к области «невозможного».

Таким образом, введенный Галилеем новый взгляд на зада­чи наук содействовал бурному развитию математики и физики, но подлинная причина роста математики и естествознания лежа­ла в потребностях развивавшейся промышленности в связи с зарождением капиталистического способа производства в недрах феодального общества.

В целом историю логики эпохи Возрождения можно охарак­теризовать как процесс освобождения ее от подчинения теологии и схоластики, разрыва со средневековой традицией и изживания тех уродливостей, которыми страдала логика периода расцвета феодализма. Однако на логике эпохи Возрождения лежит печать переходного времени, и даже лучшие умы и самые передовые мыслители эпохи Возрождения не в силах полностью сбросить с себя груз старых предрассудков. Даже у Коперника и Кеплера еще сохраняется влияние пифагорейской мистики, даже Галилей еще придерживается теории двойственной истины. Вообще у мыс­лителей эпохи Возрождения новые свежие прогрессивные идеи пробиваются сквозь обволакивающий их мрак и туман остатков старого мировоззрения.

Главная заслуга передовых мыслителей эпохи Возрождения в том, что у них наука (и, в частности, логика) повернулась лицом к природе, к жизни, к действительности. От призрачного мира схоластических сущностей и богословских рассуждений нау­ка пробивает себе дорогу к самой природе. В целом развитие научного знания в эпоху Возрождения шло по двум основным линиям: эмпирического познания природы и создания матема­тического естествознания.

Начиная с Роджера Бэкона в защиту исследования природы путем наблюдения и опыта возвышают свой голос ряд мысли­телей эпохи Возрождения: испанские ученые Вивес и Уарте, при­знающие чувственный опыт единственным источником познания; Леонардо да Винчи, называющий опыт матерью всякой досто­верности и признающий чисто умозрительные дисциплины лже-

Э1&

науками; Телезио, считающий природу единственным предметом науки и чувственный опыт единственным путем, который ведет к познанию природы.

Не довольствуясь признанием чувственного опыта фундамен­том научного знания, наиболее передовые мыслители эпохи Воз­рождения говорили о значении точного наблюдения и экспери­мента и о необходимости применения математических средств (числа, меры и геометрических понятий) для познания природы. Такими выразителями идеи математического естествознания и точных наук являлись Леонардо да Винчи, учивший, что только там в познании природы мы обладаем строгой достоверностью, где удалось выразить истину в математической формуле; Кеплер, признающий совершенным знание, укладывающееся в математи­ческие формулы, и называющий геометрию и алгебру двумя кры-лами, посредством которых человеческое познание поднимается до наивысших истин; Галилео Галилей, заявляющий, что природа есть книга, написанная математическим языком (треугольника­ми, квадратами, кругами и прочими геометрическими фигурами), и, чтобы научиться читать эту книгу, нужна математика.

Два выше охарактеризованных нами течения мысли эпохи Возрождения нашли свое завершение в начале XVII в у Фран­циска Бэкона и Рене Декарта. Бэкон создал систему эмпириче­ской логики, его логика связана с естествознанием того времени, она отражает состояние научного знания и научной методологии в этой области. Но Франциск Бэкон недооценивал роль матема­тики. Он не придавал математическим формулам того значения, какое они имеют в познании природы. В отличие от Франциска Бэкона Рене Декарт в своей философской системе развивает идеи математического естествознания и методологию точных наук.

ГЛАВА VIII

Логика во Франции б XVII

Ведущим мыслителем Франции первой половины XVII в. был Рене Декарт (1596—1650). Он поставил перед наукой задачу освободиться от всех традиционных воззрений, от веры в автори­тет, от предвзятых и унаследованных от прошлого взглядов. Де­карт хочет построить заново все здание науки с самого основа­ния. Ради этого он провозглашает в качестве первого предва­рительного условия создания новой науки принцип всеобщего сомнения (de omnibus dubitandum). Это сомнение необходимо для критической проверки всего нашего знания и имеет своей целью отыскать абсолютно достоверную истину, сомневаться в которой было бы невозможно. Такую истину Декарт находит в положении: «Я мыслю, следовательно, я существую» («Cogito ergo sum»). Это положение Декарта говорит о самодостоверно­сти сознания: я могу сомневаться во всем, могу сомневаться в существовании материального мира, но, поскольку я сомневаюсь, самый факт сомнения как факт сознания стоит вне сомнения. В самодостоверности фактов сознания Декарт находит точку опоры против абсолютного скепсиса. Отсюда он заключает о су­ществовании самостоятельной духовной субстанции, атрибутом которой является мышление (сознание) и наряду с которой при­знается существование материальной субстанции с ее атрибу­том — протяженностью.

Таким образом, Декарт строит дуалистическую философскую систему. Хотя Декарт и Фр. Бэкон стремились создать новую философию, не связанную никакими предвзятыми идеями, но они не в силах полностью освободиться от старого схоластического груза. Так, Декарт принимает учение о врожденных идеях, об идее бога и другие положения схоластической метафизики. Точ­но так же Фр. Бэкон, развив новый метод собирания и обобще­ния эмпирического материала, в конечном итоге ставит науке

задачу открывать «формы» вещей в старом схоластическом смы­сле этого слова. И Декарту и Бэкону в равной мере присуща и та историческая ограниченность, что оба они метафизики.

Основное расхождение между Декартом и Бэконом заклю­чается в том, что Декарт односторонне стоит на позиции рациона­лизма, а Бэкон на позиции эмпиризма. В XVII и XVIII вв. рацио­нализм и эмпиризм противостояли друг другу как борющиеся между собой течения научной мысли, причем эмпиризм преиму­щественно развивался в Англии, а рационализм на континенте Европы. Таким образом, Бэкон был основоположником эмпириз­ма, Декарт — основоположником рационализма в философии XVII—XVIII вв.

Для Декарта образцом подлинно научного метода является математика. Математика указывает единственно правильный путь, ведущий к исследованию истины. Исходя из первых элемен­тов, дедукция создает единую, непрерывную, нигде не нарушае­мую цепь знаний. Все в природе происходит на основе математи­ческих закономерностей (в этом основное отличие Декарта от Бэкона). У Декарта дано построение учения о природе исключи­тельно на началах механики. Чувственно не воспринимаемые корпускулы, к которым Декарт в конечном итоге сводит материю, есть в сущности геометрические понятия. Только дедукцию Де­карт считал строго научным методом объяснения действительно­сти, дающим вполне достоверные и несомненные истины. Хотя и к индукции он относился без пренебрежения, он считал получен­ные этим путем положения весьма сомнительными и недостовер­ными.

Декарт, подобно Бэкону, придает огромное значение методу исследования, считая, что суть дела — в выработке научного ме­тода.

В «Правилах для руководства ума» четвертое правило оза­главлено: «Метод необходим для искания истины». Здесь Декарт рассуждает следующим образом: «Люди одержимы столь слепым любопытством, что часто направляют ум на неизвестные пути, без определенной надежды, но только чтобы посмотреть, не на­ходится ли там случайно то, чего ищут. Словно человек, который был бы снедаем столь безумным желанием найти клад, что ры­скал бы по всем дорогам, ища, не оставил ли такого какой-нибудь путешественник. Так изучают почти все химики, большинство гео­метров и много философов. Не отрицаю, что среди заблужде­ний— иногда выходила удача встретить какую-нибудь истину. Но за это не могу почесть их более искусными, а назову их только более счастливыми. Лучше вовсе не искать истины отно­сительно какой-либо вещи, чем искать без метода. Изучение без порядка и разные темные размышления только мутят естествен­ный свет и погружают ум во мрак, а кто привыкает ходить в тем­ноте, у того так слабеет зрение, что он не может выносить днев-

ного света. Опыт подтверждает это. Как часто видим, что люди не учившиеся судят обстоятельнее и яснее, чем постоянно ходив­шие в школу. Под методом я разумею определенные и легко исполнимые правила, строгое соблюдение которых не дозволяет принимать за истину то, что ложно, и дает возможность уму, не истощаясь в бесполезных условиях, доходить до истинного позна­ния вещей, насколько только можно его достигнуть. Так как вы­года метода столь велика, что предаваться занятию науками без него скорее вредно, чем полезно, то мне представляется, что выс­шие умы с давнего времени уразумели его, будучи руководимы своею природою» '.

Критикуя старую (аристотелевскую) логику, Декарт писал: «Я заметил, что в логике ее силлогизмы и большинство других ее предписаний служат более к тому, чтобы изъяснять другому то, что нам известно, или даже, как искусство Луллия, чтобы говорить без собственного рассуждения о том, чего не знаешь, а не к тому, чтобы что-либо изучать. Правда, логика содержит немало правил, очень верных и очень хороших, но к ним приве­шено столько вредных и излишних, что разделить их столь же почти трудно, как вызвать Диану или Минерву из необделанного еще куска мрамора»2.

Логика, анализ геометров и алгебра — достоинства их без их недостатков — вот что должно войти в новую логику. «Я, вместо того большого числа правил, из каких слагается логика, думал-довольно мне четырех следующих правил, только бы я решился твердо и постоянно соблюдать их без отступления.

Первое: принимать за истинное лишь то, что с очевидностью познается мною таковым, т. е. избегать поспешности и преду­преждения и принимать к суждению лишь то, что представляется так ясно и раздельно моему уму, что никаким образом не может быть подвергнуто сомнению.

Во-вторых: дробить каждую из трудностей, какие буду раз­
бирать, на столько частей, сколько только можно, дабы их лучше
разрешить. I

В-третьих: всякие мысли по порядку начинать с предметов,
простейших и мельчайших, и восходить мало-помалу как по сту­
пеням до познания более сложных, допуская, что есть порядок
даже между такими, которые естественно не предшествуют одни
другим. I i

В-последних: делать всюду перечни столь полные и обзоры столь общие, чтобы быть уверенным, что ничего не упущено»3.

Вопросу об истине и лжи (de vero et falso) Декарт посвящает четвертое из своих «Метафизических размышлений». Он уста­навливает как всеобщее правило то, что все вещи, постигаемые

1 «Oeuvres de Descartes», L IV. Pans, p 45

2 Там же, стр. 19

3 Там же, стр. 20

нами вполне ясно и отчетливо, истинны. Ясность и раздель­ность — критерии истины. Есть лишь некоторая трудность в том, чтобы хорошо заметить, какие именно вещи представляем мы себе ясно и раздельно. В истинности удостоверяет нас ясное и от­четливое восприятие (clare et distincte percipere).

Далее Декарт строит теорию заблуждений: «Мои заблужде­ния... зависят от взаимодействия двух причин, именно — позна­вательной способности, существующей во мне, и способности вы­бирать, или моего свободного решения, т. е. от моего разума и вместе с тем от моей воли. Ведь посредством одного только ра­зума я ничего не утверждаю и ничего не отрицаю, а лишь пости­гаю идеи вещей, которые могу утверждать или отрицать. А при таком взгляде на разум можно сказать, что в нем никогда не находится никакого заблуждения, если брать слово «заблужде­ние» в его собственном смысле». Причиной заблуждений, по Де­карту, не является ни способность желать сама по себе, ни спо­собность понимать или постигать. «Откуда же рождаются мои заблуждения? Очевидно, только от того, что воля, будучи более обширной, чем ум, не удерживается мной в границах, но распро­страняется также на вещи, которых я не постигаю»4,— пишет он.