Краткий предварительный обзор. 6 страница

– Ну, я не сказал, что это легко. На это потребуются кое-какие честные усилия, и уйдёт время, чтобы переработать отростки. Неужели это так много?

– Вы шутите? – спросила она.

– Это и правда много?

Она посмотрела на меня подозрительно.

– Уж не знаю, когда вы шутите, – сказала она.

– Окей, – сказал я, – это кажется, как будто много, но в действительности это просто один простой щипок в вашем мозгу. Когда эта настройка будет сделана, вы оставите далеко позади большинство уважаемых специалистов в области человеческого развития и духовности, абсолютно выйдете за пределы их карт, и сделаете огромный шаг вперёд в своём процессе.

Она всё ещё смотрела меня подозрительно.

– Если я осознáю, что я не человеческое существо на планете Земля? – спросила она.

– Я исхожу из предположения, что вы так думаете.

– Э, да, типа того.

– Ну, да, конечно, думаете, – сказал я. – Я просто предлагаю вам по-другому взглянуть на это. Подумать над этим. Не обижайтесь, но большинство людей на самом деле не умеют думать. Они думают, что умеют, но на самом деле они всячески избегают этого, а если не избегают, то быстро обнаруживают, что это не то, чем они занимались раньше.

Подозрительный взгляд стал менее подозрительным.

– Теперь вы говорите мне, что я не умею думать, но я не должна обижаться?

– Да, и это тоже непонятно?

Она задумалась, подбирая слова.

– Вы совсем оторваны от жизни?

– Конечно совсем.

Она глубоко вздохнула и выпустила воздух.

– Знаете, Джед, – сказала она, – до недавнего времени хмурый вид официантки в кафе мог испортить мне всё утро. Я красилась и причёсывалась, чтобы выйти к почтовому ящику. Сейчас я пытаюсь думать с точки зрения маленьких шагов.

– Значит, пересмотр убеждения, что вы это человеческое существо на планете Земля, будет слишком большим шагом?

Она помолчала.

– Могу я вас спросить?

– Конечно.

– Сколько времени прошло с тех пор, как вы были, ну, знаете, нормальным?

– Вы имеете в виду, как обычный человек? – спросил я.

– Да.

– Не знаю, – сказал я. – Двадцать с чем-то лет, наверное. Если вообще я когда-либо был им.

– Джед, я не осмеливаюсь допустить...

– Смелее.

– Ну, вы говорите, что вы вроде как постепенно исчезаете из существования? Становитесь всё больше и больше оторванным от жизни?

– Вроде того.

– Возможно ли, что ваши воспоминания о том, как это – быть нормальным человеком, уже не очень ясны?

– Допущение верно, – согласился я, – но я не уверен, что это имеет большое значение, как вы себе представляете. Давайте используем фильм «Матрица», чтобы составить карту. Мой персонаж, находящийся вне матрицы, говорит вашему персонажу, находящемуся внутри матрицы, в чём состоит дело: что вы живёте вымышленную жизнь как вымышленное существо в вымышленной вселенной. Я не говорю вам, что вы должны совершить побег из матрицы, но лишь что вы можете иметь невообразимо лучший опыт вашего существования в ней, если поймёте абсолютно вымышленную её природу. Большинство людей, конечно, не имеют об этом понятия, либо лишь концептуальное понимание.

– Но «Матрица» это всего лишь кино, – сказала она.

– А это всего лишь царство сна, – ответил я. – Фильм «Матрица» это солипсизм, cogito, пещера Платона, теория мозга в банке и замечательное развлекательное кино – всё в одном. Это похоронный звон по философии, науке и религии. Ничто не является тем, чем кажется, но так же и является. Это царство сна.

– Это звучит знакомо, - сказала она. – А есть ли какие-нибудь духовные или религиозные группы, которые верят, что они не человеческие существа на планете Земля?

– Конечно, – сказал я, – их называют культами и стараются игнорировать до тех пор, пока не начинает увеличиваться количество трупов. Я не подстрекаю вас поверить, что вы не человек на Земле, только проверить это своё убеждение.

– А какая разница?

– Вера. Всё в вере. Все веры служат для самоограничения и все они ложны.

– Но если я не человек на планете Земля, тогда кто я?

– Вы спрашиваете меня?

– Э, да.

– Ну, для меня вы незначительный персонаж в моём фантастическом спектакле. Еле различимый энергетический паттерн, на короткое время появляющийся на сцене моего сознания. Эпизодическая роль, чётко вписывающаяся в текущий контекст.

– Ооуу, – она ухмыльнулась, – держу пари, вы говорите это всем женщинам.

Я рассмеялся. Лиза прикусила нижнюю губу, глядя на меня.

– Это не таблетки говорят?

– Не знаю. Похоже на меня.

– Да.

Несколько минут мы сидели молча. Я ощущал, как она возбуждена.

– Вам нужно ещё раз посмотреть «Матрицу», – предложил я. – Там много полезного. Помните, когда Нео был отключен от матрицы? Он спросил, почему его глаза болят, и Морфей ответил...

Она продолжила.

– …потому что ты никогда ими не пользовался.

– Да, – сказал я, – Добро пожаловать в пустыню реальности.

Она беспокойно рассмеялась.

– В фильме, – я продолжил, – Нео отбрасывает один слой иллюзии и заменяет его на другой, точно так же, как обитатели пещеры Платона обменивают иллюзию теней на стене на более широкую иллюзию самой пещеры. В «Матрице», когда кто-то освобождается, он переходит в более широкую пещероподобную реальность с подземными кораблями, гротами, Зионом, и, как изображается в фильме, может показаться, что это совсем не выгодная сделка. Кто-то может захотеть снова войти в состояние удобной иллюзии, чтобы не подвергаться трудностям и лишениям пещерной жизни, может захотеть заползти обратно в матку.

– А этого сделать нельзя, – сказала она тихо.

– Нет, не думаю, – сказал я. – Вы в порядке?

– Да, пожалуйста, продолжайте. Это интересно.

– Вы уверены?

– Я кое-что начинаю лучше понимать, - сказала она. – Я начинаю как бы видеть себя в этой метафоре.

– Хорошо, иначе, это просто кино.

– Именно так я и думала, – сказала она.

– Это инструмент, – сказал я, – карта, где мы можем спланировать наше путешествие, или часть его. Если бы персонаж Нео действительно пытался пробудиться из состояния сна, он не принял бы так легко подземный мир Морфея, Зиона и борьбы за свободу. Он распознал бы это как ещё один слой иллюзии и продолжил бы идти.

– Дальше, – сказала она.

– Именно, всегда дальше. Слой за слоем, черепаха за черепахой. Нео так и не выяснил, насколько глубока кроличья нора, он лишь спустился на один уровень вниз, и, улизнув из матрицы, он оказался в ещё более крепких объятьях иллюзии. Он знает, что матрица — это искусственная реальность, но он думает, что вышел из неё, поэтому он заключён в темницу намного более эффективно, чем раньше. Он неверно истолковывает своё новое состояние как свободу, но это лишь более убедительная иллюзия свободы.

– И как это применимо ко мне?

– Это ваша ситуация.

Она посмотрела в записи.

– Теперь я более крепко в тисках иллюзии, чем когда-либо? Что это значит?

– Это значит, что вы истратили свою неудовлетворённость. Вы подожгли фитиль, и о-па.

Она нахмурила брови.

– Это не плохо, – сказал я, – это хорошо. Возможно, вы сейчас ещё не счастливы и не уравновешены, но вы определённо там, где надо. Вы сбежали оттуда, где вы не хотели быть, где вы скорее умерли бы, чем остались, а теперь вы пробуждаетесь в царстве сна.

– Но не из него?

– Нет, ваша неудовлетворённость была не той природы. Вы как Нео.

– А вы как Морфей?

Я засмеялся.

– Только в смысле туристического гида, – сказал я. – Я показываю вам окрестности немного, объясняю, где вы, и как всё работает. У вас появились некоторые новые возможности, с которыми вы можете поиграть и научиться хорошо ими пользоваться.

– Я всё же не могу себе представить, как это – не верить, что я человек на...

– Никто не может представить себе следующий шаг, пока не предпримет его. Каждый барьер кажется непроходимым, пока не приходит время, когда растворяются все другие варианты, и остаётся лишь идти вперёд или погибнуть. Могли вы представить себе год назад, что вы совершили сейчас?

Она засмеялась, представив.

– Нет, – сказала она.

– Вы делаете один шаг, что всегда является актом разрушения, потом делаете паузу, собираетесь с силами, размышляете, может даже думаете, что всё окончено, а потом начинает показываться следующий шаг, а возможность не предпринять его начинает исчезать. Вы уже однажды проходили через это, так что я думаю, вы понимаете, о чём я говорю.

Она слегка кивнула, уткнувшись в записи.

– Сейчас я описываю следующий шаг, это нечто значительное, почти такое же по значимости для трансформации, как и первый, но намного менее трудный. Это естественно, что сейчас он выглядит невозможным для вас, но постепенно невозможным будет не сделать этот шаг.

Она выглядела обескураженной.

– Никто не идёт, весело насвистывая, по этому пути, Лиза. Здесь нет смелости, и никто не предпринимает шагов, исходя из своего желания. Ты идёшь вперёд тогда, когда не можешь оставаться там, где ты есть. Таков процесс. Так вы дошли до этой точки, и так вы продолжите идти, если продолжите.

Она молча писала, низко опустив голову.

Актёр без роли.

Я не говорю, что вы должны быть свободными от страха. В тот момент, когда вы пытаетесь освободиться от страха, вы создаёте против него сопротивление, а любое сопротивление не прекратит страх. Чем убегать, контролировать, подавлять или ещё как-либо сопротивляться, лучше понять страх, а это значит, наблюдать, изучать его, войти с ним в прямой контакт.

– Дж. Кришнамурти –

Спустя неделю или две я пошёл на поправку. Перестав принимать лекарства, я вернулся к своим обычным занятиям – гулял с собакой, бродил по городу, каждый вечер наносил визит Фрэнку. Большую часть времени я проводил за своим рабочим столом. Лиза несколько часов в день помогала мне, заменив одного из местных пенсионеров, моего бывшего ассистента, который перестал приходить, ощутив неудобство от материала.

– Можно попросить вас рассказать о Брэтт? – спросила Лиза.

– Что вы хотели бы узнать?

– Не знаю... где она жила? Где находилась её ферма?

– В Вирджинии, в Долине Шенандоа. Я любил туда ездить – очень красивая дорога, особенно ночью. Включишь хорошую музыку, едешь не торопясь, оглядываешь окрестности. Будто летишь на ковре самолёте. Очень приятно.

– А как она выглядела?

– Рыжеволосая. Остриженные по плечи волосы всегда завязаны назад. Крепкая, сильная, но не тяжёлая, наделённая естественной красотой. Обычно она была одета в джинсы, незаправленную джинсовую рубашку и ковбойские ботинки. – Я посмотрел на Лизу поверх своих очков. – А что?

– Просто интересно. Сколько ей было лет?

– Как вам, может, на пару лет постарше. Лет сорок?

Несколько минут она молчала. Я вернулся к работе.

– И у неё была лошадиная ферма? - спросила она.

– У Брэтт?

– Да.

– Полагаю, да, то была лошадиная ферма. Там были лошади, собаки, кошки, много земли, озерцо, конюшня, большая крытая арена для скачек.

– Там жил ещё кто-нибудь? Ну, там, постоянные студенты?

– Э, нет. Она ограничивалась теми воскресными собраниями. Несколько раз проходили добавочные собрания в субботу, когда я был там, но это было исключением. В отсутствии других людей, студентов, я думаю, она вряд ли думала о духовности. Духовность была частью её жизни. Она не писала книг, не выступала с речами или интервью, не путешествовала, у неё была только та группа, приходившая по воскресеньям. Похоже, доктор Ким был организатором всего этого, не Брэтт. По-моему, она просто мирилась с этим.

– Семья?

– Дочь и внучка, насколько мне известно. Мы никогда не обменивались биографиями.

После следующей длинной паузы она задала ещё один вопрос.

– Она была счастлива?

***

Мне пришло в голову, что Лиза могла рассматривать Брэтт как ролевую модель, как человека, на которого она могла бы смотреть с почтением из своего нового и неустойчивого положения. Ей было интересно, посмотрев на Брэтт, представить себе, куда она сама идёт, или должна идти. Я не уверен в своей способности судить, что происходит внутри человека, но мне кажется понятным и объяснимым, что Лизе хочется обозначить знакомое лицо на далёком берегу, и что она, возможно, формирует образ Брэтт в своём уме, чтобы удовлетворить эту нужду. Хорошо это или плохо, я не знаю, но я знаю точно, что Лиза находится в процессе становления не тем, кем стала Брэтт. Брэтт была пробуждена из царствасна, что означает, она перешла от «я» к «не-я», умерла, не сбросив тела. Лиза пробуждается в Человека Взрослого, что является переходом от отделённого «я» к интегрированному. Это огромный шаг, но это преобразование внутри царства сна, а не выход из него. Брэтт подвергалась такому же преобразованию в Человека Взрослого, но, как и в моём случае, это было лишь первым шагом в более длительном путешествии.

Благодаря прочтению черновиков этой книги в Лизе развилось влечение ко всему, что касается Брэтт, поэтому я распечатал несколько страниц, которые она ещё не видела, и передал ей в надежде, что она поймёт суть вопроса и увидит, как это применимо к её паническому желанию схватиться за кого-нибудь или за что-нибудь.

***

– Это типа сатсанга? – спросила новенькая девушка.

– Я не совсем понимаю, что такое сатсанг, – ответила Брэтт, и началось обсуждение впечатлений от сатсангов. Сегодня на трибунах было более сорока человек, и все, казалось, хотели высказать мнение или поделиться опытом на данный предмет. Несколько минут Брэтт дала им поговорить о покое, глубокой осознанности, разделённой тишине, шакти, и о том, какими развитыми, возвышенными, просветлёнными были или не были различные учителя, прежде чем вступить в разговор.

– Окей, окей, теперь все затихли. Думаю, я всё поняла, и отвечая на изначальный вопрос – нет, это не сатсанг. Печально слышать, как вы все разглагольствуете о глубоких переживаниях, высокоразвитых учителях и прочем. Похоже, нам здесь не удастся продвинуться ни на дюйм. Скажу ещё раз: мне нет никакого дела до всей этой тишины, умиротворённости и покоя, и нет особенных людей. Как сказал мистер МакКенна, мы все в одной протекающей лодке в безбрежном океане. И нет среди нас ни лучших, ни худших. Никто не выше или ниже, впереди или позади: мы все в одной и той же чёртовой лодке с одним и тем же чёртовым пейзажем вокруг. Свирепствует шторм и часы тикают. Мы не знаем, где мы, или кто, что, почему, когда или как, и все, кто говорит иначе, просто пустозвоны. Эта лодка полна пустомелей. Они любят выставлять это так, что мы, мол, все в этой лодке вместе, но вы должны усвоить факт, что каждый из нас в одиночестве. Чёрное небо и чёрная вода вокруг, и самое близкое, что напоминает твёрдую землю, это утлое судёнышко, которое кстати, протекает, как ржавое ведро. Оно может пойти ко дну через пятьдесят лет, а может через пять минут, нельзя это узнать, но оно утонет, это факт.

Все притихли.

– Это точно не похоже ни на один из сатсангов, на которых я бывал, – прошептал сухопарый мужчина на весь зал, и кто-то сдержанно засмеялся. Брэтт тоже засмеялась.

– Вы все под гипнозом, – продолжала она, – и вы приходите сюда и просите меня помочь вышибить вас из него. Но я не могу вам помочь. Вы должны дойти до того, чтобы захотеть перестать делать это самим, но это не просто, ведь вы убаюкали себя до проклятого самодовольства, которое всасывает в себя всю неотложность вашего положения. Это механизм адаптации. Все знают, что такое механизм адаптации? Это как транквилизатор. Мы всё время накачиваем себя транквилизаторами, но если вы приходите сюда, вы говорите, что хотите избавиться от этой привычки. Мы все в руках любящего Бога – одна из разновидностей транквилизаторов, которые мы любим глотать. Значит, можно просто расслабиться и проводить время. Быть хорошим мальчиком и извиняться, когда сделаешь что-то не так, и любящий Бог не поджарит твою задницу. Реинкарнация – ещё одна классная пилюля. Мы возвращаемся снова и снова – всё время в мире в нашем распоряжении. Нами владеет целая куча карма-дхарма мошенников, а от нас только требуется быть хорошенькими овечками – ни срочности, ни неотложности, можно ничего не делать, только лежать смирно и пережидать. Либо мы все божественные существа света и всё, чем мы должны заниматься, это искриться, сверкать и жить красивую жизнь, лицемерить и сильно не пылить.

Она пнула ногой песок.

– Все понимают, о чём я говорю? Быть хорошим, тихим, приятным, не задавать вопросов, не пользоваться своим умом, не устраивать шума – звучит знакомо? Вот на что похожи, по-моему, все эти разговоры про сатсанги – как будто вы начинаете чувствовать возбуждение, и вам нужно решить эту проблему, нужно успокоиться, принять транквилизатор. Как будто это цель этих учителей и гуру, о которых вы всё говорите – они заставляют вас оставаться пьяными, под кайфом, чтобы вы не смогли встретить свою ситуацию лицом к лицу. Для меня это прямо противоположно пробуждению.

Кто-то кивал, кто-то качал головой, все молчали. Большинство из них знали, что случится, если попытаться заявить о своих убеждениях как о фактах, или ошибочно принять популярность некоего убеждения за возможность его истинности. Брэтт набросится на такого мямлю как разъярённая медведица.

Она поддала ещё жару.

– Но мы все здесь на этой лодке, брошенной на волю стихии, и если кто-то будет говорить мне, что всё чудесно и божественно, и я должна сесть, заткнуться, успокоиться, быть паинькой, закрыть глаза и очистить ум, я подниму шум. Я попрошу того человека серьёзно всё объяснить, я захочу увидеть основания. У меня нет времени выслушивать пустозвонов с их лакомыми идеями о священной добыче. Я не желаю выслушивать фантастические проповеди, стихи, или умные догадки, мне нужны факты. Любой, кто говорит, что что-либо знает, говорит, что имеет самый драгоценный товар здесь на этом судне, что у него есть какое-то знание, и если он говорит, что оно у него есть, я хочу его видеть, а если он не может его предъявить, я ему этого так не спущу, я выгоню его со своей лодки, и может, протащу под килем. Все знают, что такое протащить под килем? Это значит смерть пустозвонам. Вам когда-нибудь говорили такое на этих ваших маленьких сатсанговых сборищах по коллективному онанизму?

По трибунам пробежал нервный смех.

– Но у них нет никакого знания, – продолжала она, – вот что я узнала в своей жизни, вот что я знаю, чего не знаете вы. Не существует знания, которое можно иметь. Всё, что у них есть это транквилизаторы, чего во всяком случае хочет большинство народа. Это наше судёнышко полно всяческих торговцев наркотиками кустарного производства, продающих болеутолители всех сортов, которые только можно представить, и их бизнес всегда в наваре, потому что мы все куча одуревших наркоманов, ищущих следующую дозу. Меня слышно на задних рядах? Нам нужно оставаться под кайфом. Мы все ищем пилюлю, чтобы проглотить, чтобы снять остроту, притупить чувства, чтобы всё всегда выглядело мягким и пушистым. Если вы подсели на это, вас чертовски трудно будет выбить. Самообман — это привычка, от которой тяжелей всего избавиться, потому что она говорит нам, что мы не обманываем себя.

Она сделала паузу, глотнув воды.

– И как же нам избавиться от этой привычки, – спросила девушка, вначале задавшая вопрос о сатсанге.

– Очень просто, – ответила Брэтт. – Вы должны сделать только две вещи. Во-первых, вы должны знать, что подсели. Я не имею в виду знать так, как вы знаете сейчас, как идею, которую вы где-то слышали. Я имею в виду, вы должны знать это полностью, каждой клеткой своего существа, что каждая мысль омрачена этим, что каждый взгляд, вкус и запах отравлены. Вы должны знать это как жгучую боль. Все знают, что такое боль?

Никто уже не смеялся.

– А затем, когда дойдёте до этой точки, – сказала она, нарисовав пяткой глубокую черту на песке между собой и трибунами, – следующим вашим действием будет провести черту, как всё время вам говорит мистер МакКенна. Вот что должно произойти. Вы проводите черту. Становитесь перед ней и говорите: всё, с меня хватит. Говорите до тех пор, пока это не начнёт иметь какой-то смысл. И говорите это всем своим существом и жизнью. И оставляете всё у этой черты. До тех пор, пока вы этого не сделаете, вы не сделаете ничего. Вы просто будете продолжать толочь воду в ступе.

***

Лиза положила листки на стол, потёрла виски и несколько минут сидела молча, прежде чем заговорить.

– Это правда? О пересечении черты?

Я не стал сразу отвечать на её вопрос. Люди вокруг меня привыкли к моему молчанию. Ответ приходит быстро, и я могу озвучить его или нет. От меня ускользает не правильный ответ, а его подача, хотя не моё дело судить, что хорошо для других, а что плохо. Я терпеливо наблюдаю, и действую тогда, когда вижу, что надо делать, и не действую, когда не вижу.

Брэтт была абсолютно нетерпимой и бескомпромиссной ко всякой ерунде, а Лиза совершала переход в Человеческую Взрослость. Недоразумение состояло в том, что Лиза начинала идентифицировать себя с Брэтт, следить за ней как за лучом света в темноте. Можно это понять, но это не разумное решение.

Спустя несколько минут, в течении которых мой ум забрёл совершенно в другую сторону от вопроса Лизы, я увидел, что она терпеливо смотрит на меня, и вспомнил о том, что она спрашивала меня о пересечении черты, которую Брэтт прочертила на песке. Я не старался состряпать ответ. Часто правильный ответ становится полным разоблачением. Просто выложи его на видное место, и позволь человеку делать с ним то, что он захочет. Лиза тонет. Она пытается за что-нибудь ухватиться и видит Брэтт. Кто я, чтобы её удерживать? Пусть она делает, что хочет. Вот ответ.

***

Обычно, когда кто-то проводит черту, заявляя о своей позиции, мы думаем, что он предаёт себя смертельной битве – всё или ничего, здесь и сейчас, на этом месте, жизнь или смерть. Именно о таком типе ультиматума говорила Брэтт. Она придавала этому звучание, словно это сражение, что ты должен быть готовым драться, но на самом деле это не так. Это конец сражения, конец борьбы длинной в целую жизнь. Проведение этой черты не означает мобилизацию, боеготовность номер один и прочее. Эта битва не такого рода. Она означает сложить оружие, а не поднять его. Объективный наблюдатель, глядя на большинство современных духовных искателей, может классифицировать их как духовно само-одурманенных. Они устремляются найти жизнь и обнаружить истину, а кончают тем, что сидят в тёмной комнате, повторяя бессмысленные слоги, глаза закрыты, ум в покое, убеждённые, что они и вправду отправились в великое путешествие. Вот как легко нас погубить, а всё потому, что враг находится внутри, заправляя всем, перенаправляя все наши ментальные и эмоциональные ресурсы против нас. И вместо того, чтобы принимать воинственную стойку, мы должны, против интуиции, сложить щиты и оружие. Это кажется сбивающим с толку, пока мы не поймём, что мы в этом конфликте являемся как нападающим, так и защищающимся. В этом парадоксальная природа этой борьбы. Мы не можем победить, борясь. Та самая часть, которая борется, сопротивляется, является именно тем, что мы хотим свергнуть. Лишь преодолев эго можем мы достигнуть цели. Лишь сдавшись можем мы обрести победу. Немногие дошли до этой части, и ещё меньше прошли дальше. Это та часть, где всё начинает звучать очень мудро, по-дзенски, или по-оруэллски, но здесь ничего не поделаешь. Если говорить о том, что все религии и духовные учения имеют общее истинное ядро, оно может быть только таким: Сдача есть победа.

Вот что я сказал Лизе. Она долго молчала.

– Это касается меня? – спросила она.

– Вы провели три болезненных года, борясь с процессом. Только перестав бороться, вы стали побеждать. Вам, возможно, это не так ясно видно...

– Я действительно начинаю видеть. Это всё так ново.

– То, через что вы прошли, было большим делом, как взрыв плотины. Такое событие требует долгого медленного восстановления, поскольку затвердевшая и укреплённая структура туго поддаётся силам, которые в конечном итоге должны возобладать. Освобождение, когда оно наконец наступит, будет неистовым, буйным и разрушительным, но плотина создавала неестественный дисбаланс, и должна была рано или поздно поддаться. После того, как плотина рухнула, и накопившееся напряжение израсходовано, вода вскоре устанавливается, и всё возвращается в своё гармоничное сбалансированное состояние. Возможно, вам будет жаль погибших деревень и полей, или осушенного рукотворного озера, но всё, что опиралось на дисбаланс, вызванный этим неестественным препятствием, было с самого начала обречено на гибель.

– Тогда почему это не происходит чаще?

– Эти плотины очень крепки, и в основном переживают своих строителей. Большинство людей умудряются энергетически укреплять это искусственное заграждение в течении всей жизни, и умирают до того, как оно прорвётся. В отличие от вас.

– Значит, я провела эту черту? Да?

– Конечно. На уровне пробуждения внутри сна вы прошли через этот процесс. Вы думали, это был нервный срыв, когда ваш сын сказал, что хочет быть таким, как ваш муж – вы сломались, схватили Мэгги и ушли. Это было долгожданный взрыв плотины. Конец одной вещи и начало другой.

– Это было похоже на тотальный нервный срыв. Тяжело представить, что это какой-то тип духовной победы.

– Это не какой-то тип, это единственный тип.

– Трудно в это поверить.

– Это потому, что вода ещё не установилась. Вы всё ещё видите катаклизм, его последствия, побочные результаты, косвенный ущерб. Когда всё установится, когда вы установитесь, вы увидите новый ландшафт, и сочтёте его раем по сравнению с тем, что было.

– Это всё так жестоко.

– Знаю, так это выглядит, но когда вы смотрите на работу более масштабных сил, то, что кажется жестоким, оказывается естественным порядком вещей, как восстановление баланса. Люди отчаянно не желают проходить через то, через что прошли вы. Все хотят сохранить состояние радикального дисбаланса, удерживая всю свою энергию и жизненные силы на одной стороне этого искусственного барьера, вместо того, чтобы подвергнуться подобному персональному апокалипсису. Большинство удерживают воду всю свою жизнь, но вы не стали этого делать, и теперь у вас совсем другая жизнь.

– Повезло мне, – пробормотала она.

– Повезло вам, – согласился я.

***

– Брэтт любила указывать на то, что в подобном продвижении не существует уровней. Смерть и перерождение — это очень специфическое событие, не то, которое продолжается много лет. Она говорила, что нет ни начального, ни промежуточного, ни продвинутого уровня, и она была права. Всё сводится к сдаче, которая естественным образом следует за видением того, что есть, а не к вере или убеждению, в которых мы бултыхаемся, когда не видим ясно. Эту идею стоит много раз повторять, так казалось Брэтт. И мне тоже. Встречается много людей, которые подходят к духовности, будто что-то знают, будто они уже далеко продвинулись, но они не понимают, что на самом деле нет никакого далеко. Ты либо пересёк черту, либо нет. Ты либо в процессе, либо нет. Знание, понимание, учёность, опыт – всё это не имеет никакого значения.

– Она кажется очень сильной женщиной.

– Брэтт?

– Да.

Я задумался.

– Нет? – спросила она.

– Это совсем не из той оперы, – сказал я. – Мир полон сильных женщин. Вы – сильная женщина, ваша мать была сильной женщиной. Если вы зовёте такого человека, как Брэтт, сильным или слабым, начинаете придавать ему какие-то свойства, вы упускаете единственную вещь, которую стоит знать. Когда вы зайдёте за поверхность Брэтт к той части, которую стоит знать, то ничего там не найдёте – там ничего нет. Вот о чём всё это. Остальное просто костюм.

– И для вас это тоже верно?

– Это верно для всех.

***

Лиза не имела прецедента происходящего с ней сейчас, и, что ещё важнее, она никогда не становилась тем, прецедента чего у неё не было. Никогда ранее во множестве всех своих личных и профессиональных свершений она не попадала в ситуацию, когда не могла видеть, что она делает, оглядываясь на тысячи или миллионы других, которые делали это до неё. Я лишь предполагаю это, наблюдая за ней, но пришёл к этому не без причины, и уверен, что я прав. Она начинает ощущать более глубокие измерения своего одиночества.

Лиза не представляет себе, куда идёт её жизнь. Должно быть, это намного сильнее травмирует и расстраивает нервы, чем если бы она продолжала притворяться; как если бы она проснулась посреди ночи и сбежала из своего племени в само-изгнание, а теперь настало утро, она бродит по пустыне, потерянная, впервые в своей жизни одинокая, и нельзя узнать, в какую сторону лучше идти, или как быстро нужно идти. Я только сейчас начинаю это понимать, когда она пытается восстановить образ Брэтт, и я спрашиваю себя, почему она проявляет интерес к женщине, которую никогда не знала и никогда не узнает. Лиза не знает, кем ей теперь быть, поскольку больше не может быть тем, кем она была. Она – актёр без роли. Она не знает, как одеваться, как есть, как действовать, что говорить, что делать. Она даже не знает, какова её мотивация.

И это хорошо для неё.

Образованный невежда.