О религиозном чувстве и рациональности
Религиозное чувство живет этой рациональностью, является ее лицом и наиболее подлинным выражением. Именно об этом говорит Синявский в своих Мыслях врасплох : «Верить надо не в силу традиции, не из страха смерти, не на всякий случай, не потому, что кто-то велит или что-то пугает, не из гуманистических принципов, не для того, чтобы спастись и не ради оригинальности. Верить надо по той простой причине, что Бог — есть»115.
Религиозное чувство предстает как первое и самое подлинное проявление разума, поскольку неустанно стремится ответить на его самую глубокую потребность: потребность в смысле.
В своем Трактате Витгенштейн утверждает: «Смысл жизни, то есть смысл мира, мы можем назвать Богом. /.../ Молиться — значит думать о смысле жизни»116.
Только в религиозном измерении можно интуитивно постичь всю структурную динамику сознания (или разума):
1) потому что оно предполагает потребность в смысле, которая подобна высшему синтезу и высшей силе всех факторов реального;
2)потому что оно открывает нас и подводит к порогу того, что отлично от нас, к порогу иного, бесконечного.
Кант передает это на незабываемых страницах своей Критики чистого разума:
«На долю человеческого разума в одном из видов его познания выпала странная судьба: его осаждают вопросы, от которых он не может уклониться, так как они навязаны ему его собственной природой; но в то же время он не может ответить на них, так как они превосходят возможности человеческого разума… Он начинает с основоположений, применение которых в опыте неизбежно… он поднимается все выше. Но так как он замечает, что на этом пути его дело должно всегда оставаться незавершенным, потому что вопросы никогда не прекращаются, то он вынужден прибегнуть к основополо жениям, которые выходят за пределы всякого возможного опыта… и в силу этого не признают уже критерия опыта»117.
Но если разуму «приходится» искать иных начал, то это принуждение вовлечено в опыт, является фактором самого опыта: отрицать этот переход — значит идти против опыта, отвергать то, что вовлечено в него.
Если не следовать этому выводу, можно лишь снова впасть в идеологию и в предвзятость.
Глава десятая
КАК ПРОБУЖДАЮТСЯ КОНЕЧНЫЕ ВОПРОСЫ. ПУТЬ РЕЛИГИОЗНОГО ЧУВСТВА
Нас ожидает новый подход к решению вопроса.
Если эти конечные вопросы есть основа, ткань человеческого сознания, человеческого разума, то как они пробуждаются? Ответ на этот вопрос вынуждает нас определить структуру реакции человека на реальность. Если человек замечает образующие его факторы, наблюдая самого себя в действии, то, чтобы ответить на этот вопрос, нужно понаблюдать за динамикой человека при его столкновении с реальностью, столкновении, приводящем в движение механизм, раскрывающий факторы. Человек, редко сталкивающийся с реальностью, например, потому, что ему мало приходилось трудиться, будет слабо осознавать свое собственное сознание, в меньшей степени будет ощущать силу и вибрацию своего разума.
В описании, которое мы начинаем, определенные в механизме факторы в некотором смысле следуют друг за другом в хронологи ческом порядке.
1. Изумление перед «присутствием»
Прежде всего, чтобы объяснить, что я имею в виду, приведу наглядный пример. Представьте себе, что вы родились, вышли из чрева вашей матери в вашем нынешнем возрасте, в смысле развития и сознания, которые можно иметь сейчас. Каким бы было первое, самое первое чувство, то есть первая реакция пред лицом реального? Если бы я впервые в этот момент распахнул глаза, выходя из чрева моей матери, я был бы поражен и удивлен всем как «присутствием». Я был бы поражен присутствием, которое на общепринятом языке выражено словом «вещь». Вещи! Какая «вещь»! Это слово является конкретным и, если хотите, банальным вариантом слова «бытие». Бытие: не как абстрактная сущность, а как присутствие, присутствие, которое я не создаю, а нахожу, присутствие, которое явлено мне как данность.
Тому, кто не верит в Бога, нет оправдания, говорил Св. Павел в Послании к Римлянам, потому что ему приходится отрицать это изначальное явление, изначальный опыт «иного»118 . Ребенок переживает его, не замечая этого, потому что еще не во всем отдает себе отчет: но взрослый, который не переживает и не воспринимает его как сознательный человек, меньше, чем ребенок, — он атрофирован.
Изумление, удивление пред лицом этой реальности, явленной мне как данность, пред лицом объемлющего меня присутствия, стоит у истоков пробуждения человеческого сознания.
«Безграничное изумление — это для уразумения реальности Бога то же, что ясность и различение для понимания математических истин. Лишенные изумления, мы остаемся глухи к возвышенному» 119.
Поэтому самое первое ощущение человека — это ощущение того, что он находится пред лицом реальности, которая не принадлежит ему, существует независимо от него, от которой зависит он сам.
С эмпирической точки зрения, это изначальное восприятие данности. Исключительно человеческое использование слова «данность» в том смысле, что человек вкладывает в него всю свою личность, все факторы своей личности, делает его живым: «данное», причастие прошедшего времени, подразумевает нечто «дающее». Слово, в котором выражается исключительно человеческое содержание слова «данность», и, следовательно, первое содержание столкновения с реальностью, — это слово дар.
Но, не останавливаясь на этом следствии, отметим, что в самом слове «данность» пульсирует деятельное начало, перед лицом которого я пассивен: именно эта пассивность образует мою изначальную активность — восприятие, констатацию, признание.
Однажды, когда я преподавал на первом курсе Лицея, я спросил: «Так что же такое, по-вашему, очевидность? Мог бы кто-нибудь из вас дать ей определение?». Юноша, сидящий справа от кафедры, после долгого неловкого молчания всех учеников, воскликнул: «Очевидность — это неоспоримое присутствие!». Осознание неоспоримого присутствия! Я открываю глаза пред лицом реальности, мне данной, от меня не зависящей, от которой завишу я: великое условие моего существования, если хотите, данность.
Именно это изумление пробуждает внутри нас конечный вопрос: это не холодная констатация факта, но удивление, полное привлекательности, как пассивность, в которой в тот же момент постигается привлекательность.
Не существует более ретроградного поведения, чем так называемый научный подход к религии и вообще к человеческому. Действительно, утверждение, что религия родилась из страха, очень поверхностно. Страх — это не первое чувство человека. Первое чувство — это ощущение привлекательности чего-либо; страх возникает во вторую очередь как последствие опасения, что привлекательность исчезнет. Это прежде всего привязанность к бытию, к жизни, это изумление перед очевидностью: страх перед тем, что эта очевидность исчезнет, что это бытие не будет тебе принадлежать, что стремление к нему не найдет удовлетворения, — этот страх вторичен. Ты не боишься, что исчезнет то, что тебя не интересует, ты боишься, что исчезнет то, что прежде тебя должно заинтересовать.
Религиозность — это, прежде всего, утверждение и развитие привлекательности. Существует изначальная очевидность и изумление, свойственное истинному исследователю: изумление перед присутствием притягивает меня — вот как начинается во мне поиск. Страх — это тень, возникающая как вторичная реакция. Ты боишься утраты, даже если обладание длилось лишь мгновение.
Другое великое слово должно в конечном итоге пояснить смысл «данности»: это слово «иной, или инаковость». Возвращаясь к использовавшемуся уже образу, можно сказать, что если бы я родился с нынешним сознанием моих лет и в первое мгновение распахнул бы глаза, то присутствие реальности явилось бы мне как присутствие «отличного» от меня.
«Религиозное изумление — это нечто иное по сравнению с удивлением , из которого, согласно Платону и Аристотелю, рождается философия. /…/ Когда Инаковость обнаруживается в мире и в человеке, человек стремиться не превращать это в проблему, а почитать, молить, взывать, созерцать. /…/ Он остается уверенным, что она «иная» /чем он/ и есть мета- /=сверх/естественная» 120.
Об изначальной зависимости человека ясно говорится в Библии, в драматическом диалоге («поединке») между Богом и Иовом, после того как Иов возроптал. На протяжении двух глав Бог задает Иову Свои радикальные вопросы, и нам кажется, что Иов как бы физически становится меньше, как будто он хочет исчезнуть, не находя ответа.
Господь отвечал Иову из бури и сказал:
Кто сей, омрачающий Провидение
словами без смысла?
препояшешь ныне чресла твои, как муж:
Я буду спрашивать тебя, и ты объясняй Мне:
Где был ты, когда Я полагал основание земли?
Скажи, если знаешь.
Кто положил меру ей, если знаешь?
Или кто протягивал по ней вервь?
На чем утверждены основания ее,
или кто положил краеугольный камень ее
при общем ликовании утренних звезд?
…
Будет ли состязающийся со Вседержителем
еще учить?121
Нет ничего более соответствующего, более присущего природе человека, чем то, что Бог обладает человеком благодаря его изначальной зависимости: и, действительно, природа человека — это природа сотворенная.
В этом первом установленном факторе можно выделить три особенности.
Первая касается «инаковости», или «данности» «реального», в широком смысле этого слова.
Только во второй момент я различаю в этой реальности лица и вещи.
Только в третий момент я замечаю самого себя. Эти различения приходят после, и только на последнем этапе «Я» выделяется на фоне всего остального.
Психологический путь человека является тому подтверждением, потому что восприятие себя как «отличного от» появляется на определенном этапе развития собственного сознания.
Человек осознает себя самого как «данное», как «сотворен ное», на последнем этапе восприятия реальности — как «вещи» и как «вещей».
Следовательно, первой, изначальной догадкой является изумление перед данностью и перед «я» как частью этой данности, частью сущего. Сначала ты поражен, а потом осознаешь, что поражен. Именно отсюда возникает представление о жизни как о даре, без которого мы не можем пользоваться вещами, не иссушая их.
Мироздание
Человек, однажды заметив это реальное «бытие», это неоспоримое присутствие во всем его разнообразии и собственное «я» как его часть, замечает также, что в этой реальности существует порядок, что она космична (от греческого слова «космос», как раз означающего «порядок»).
Кант признавался, что в истинности своей Критики чистого разума, где он утверждал, что невозможно от реальности подняться к присутствию иного рода, он сомневался, когда, выйдя из дома вечером и откинув голову, смотрел на звездное небо122.
Подлинно суетны по природе все люди,
у которых не было ведения о Боге,
которые из видимых совершенств
не могли познать Сущего
и, взирая на дела, не познали Виновника,
а почитали за богов, правящих миром,
или огонь, или ветер, или движущийся воздух,
или звездный круг, или бурную воду,
или небесные светила.
Если, пленяясь их красотою,
они почитали их за богов,
то должны были бы познать,
сколько лучше их Господь:
ибо Он, Виновник красоты, создал их.
А если удивлялись силе и действию их,
то должны были бы узнать из них,
сколько могущественнее
Тот, Кто сотворил их;
ибо от величия красоты созданий
по аналогии познается Виновник бытия их123.
Следовательно, изначальное изумление предполагает чувство прекрасного, привлекательность гармоничной красоты. Постараемся затем лучше определить значение слова «аналогия», употребленного в библейском отрывке.
3. «Провиденциальная» реальность
Человек не только замечает, красоту и притягательную силу, созвучность этого неоспоримого присутствия в его порядке своей собственной личности; он констатирует также, что оно движется согласно замыслу, который может быть благоприятен ему. Благодаря этой реальности существуют день и ночь, утро и вечер, осень, зима, лето, весна; она устанавливает циклы, чтобы человек мог обновиться, освежиться и поддержать свои силы, дать потомство.
Содержание древнейших религий совпадает с этим опытом возможности «провиденциальной» реальности. Содержанием связи с божественным, вокруг которой развивались учения и обряды, была тайна плодоносности земли и женщины.
Именно об этом говорит Бог после потопа.
«И обонял Господь приятное благоухание, и сказал Господь (Бог) в сердце Своем: не буду больше проклинать землю за человека, потому что помышление сердца человеческого — зло от юности его; не буду больше поражать всего живущего, как Я сделал. Впредь во все дни сеяние и жатва, холод и зной, лето и зима, день и ночь не прекратятся» 124.
И именно об этом говорит Св. Павел в Листре, в Малой Азии, где он совершил чудо, и все люди, включая жрецов из храма Зевса, пришли к нему и Варнаве, приняв его за Гермеса (меньшего бога), а Варнаву (более высокого и сильного) за Зевса; они пришли к ним с кадилами и ладаном, потому что считали их богами, сошедшими к ним в город.
«Мужи! Что вы это делаете? И мы — подобные вам человеки, и благовествуем вам, чтобы вы обратились от сих ложных к Богу Живому, Который сотворил небо и землю, и море, и все, что в них; Который в прошедших родах попустил всем народам ходить своими путями, хотя и не переставал свидетельствовать о Себе благодеяниями, подавая нам с неба дожди и времена плодоносные и исполняя пищею и веселием сердца наши»125.
Таково изначальное направление всякой древней религии: восприятие божественного как Провидения .
4. Зависимость «я»
Таким образом, оживленный в своем бытии присутствием, притягательностью и изумлением и исполненный благодарности и ликования, потому что это присутствие может быть благотворным и провиденциальным, человек осознает себя как «я» и вновь испытывает изначальное изумление, глубина которого определяет значение и масштаб его личности.
В этот момент, если я внимателен, то есть проявляю зрелость, я не могу отрицать, что высшая и глубочайшая очевидность, которую я воспринимаю, состоит в том, что я не создаю себя сам. Я не даю себе бытие, не даю себе реальность, которой я являюсь, я «дан». Это момент взрослого открытия себя самого как зависящего от чего-то иного.
Чем глубже я погружаюсь в самого себя, если я достигну самого конца — откуда я проистекаю? — Не из себя: из другого. Это восприятие себя как потока, рождающегося из источника. Существует нечто иное, превосходящее меня, которое меня создает. Если бы поток, проистекающий из источника, мог бы думать, он бы ощутил в глубине своего недавнего зарождения некий неизвестный ему исток, отличный от него.
Речь идет об интуитивной догадке, до которой на протяжении всей истории доходил самый острый человеческий дух, о таинствен ном присутствии, благодаря которому становится возможной основательность его мгновения, его «я». Я есть «ты, творящий меня». Только это «ты» абсолютно безлично; я использую слово «ты», потому что оно является наиболее подходящим в моем человеческом опыте для обозначения того неведомого присутствия, которое несравненно больше моего человеческого опыта. Какое другое слово я мог бы еще использовать?
Когда я обращаю взор на самого себя и чувствую, что не создаю себя сам, тогда я не могу не обратиться к Тому, Кто меня создал, Источнику, из которого я происхожу в этот момент, не употребив слово «ты», с сознательным трепетом, исполненным привязаннос ти, буквально пронзающей это слово. «Ты, творящий меня» — это то, что религиозная традиция называет Богом, это то, что превыше меня, это то, что есть более меня, более, чем я сам, то, из-за чего я существую.
Поэтому Библия говорит о Боге «tam pater nemo»126, другого такого отца нет, потому что отец, познаваемый нами на опыте, дает начало жизни, которая с первого момента своего бытия отделяется, идет своим путем.
Тогда я был еще совсем молодым священником. Одна женщина регулярно приходила ко мне на исповедь. В течение какого-то времени я не видел ее, а когда она вернулась, то сказала мне: «У меня родилась вторая дочь»; и, прежде чем я успел что-нибудь сказать, добавила: «Если бы вы знали, что это за ощущение! Как только я заметила, что она отделилась, я не подумала о том, мальчик это или девочка, хорошо ли или плохо себя чувствует; первое, что мне пришло в голову:
Тогда как Бог, Отец в каждый момент, зачинает меня сейчас. Нет другого такого отца, родителя.
Глубинное самосознание чувствует в глубине себя Другого. Это и есть молитва: глубинное самосознание, сталкивающееся с Другим.
Таким образом, молитва — это единственное человеческое действие, в котором полностью реализуется величие человека.
«Я», человек — это тот уровень природы, на котором она замечает, что не создает саму себя. Так все мироздание подобно большому обрамлению моего тела, без разрушения связи. Можно так же сказать: человек — это тот уровень природы, на котором природа становится опытом собственной сиюминутности . Человек испытывает себя сиюминутным: существующим в силу чего-то другого, потому что он не создает себя сам. Я стою на ногах, потому что опираюсь на иное. Я существую, потому что я сотворен. Подобно тому как мой голос есть эхо моей вибрации, если я прекращаю вибрацию, голос смолкает. Подобно тому как ключевая вода целиком зависит от источника. Подобно тому как цветок целиком зависит от силы корня.
Значит, я могу сознательно сказать: «Я есть», согласно целостности моего человеческого масштаба, только отождествив это с «Я создан». Именно от сказанного ранее зависит конечная уравновешенность жизни. Поскольку, как мы видели, естественная истина человека — это его тварное бытие; значит, человек — это существо, которое живет потому, что постоянно находится во власти чего-то иного. Он дышит полной грудью, чувствует себя нормально и радостен, когда признает, что им кто-то обладает.
Истинное самосознание подобно ребенку на руках у отца и матери, который может с глубоким спокойствием, возможно, с радостью принять все, что с ним происходит. Нет терапевтической системы, которая могла бы претендовать на это, если только уродуя человека. Иначе говоря, часто, чтобы снять цензуру на некоторые раны, накладывается цензура на человека в его человечности.
Поэтому все действия человека, тяготеющие к миру и радости, направлены на поиск Бога, Того, в Ком исчерпывающая основа его жизни.