Мысль на грани прикосновения

Мысль Нанси пульсирует на пределе мысли, как будто стремится пробиться к тому, что ей са­мой уже не является, к невыписывающемуся телу. Мысль становится осязаемой, к ней вот-вот можно будет прикоснуться. Письмо на пределе как будто подчеркивает ту парадоксальную материальность :>квы, о которой писал в «Инстанции» Лакан. Если метонимия Лакана – смещение, а метафора – сгу­щение, то изобразительность, превращение мыслей в чувственно воспринимаемые знаки, в материю буквы, – машина письма, та машина психического, которую описал Фрейд, та самая машина, которая

имеет исключительное значение в деконструкции метафизики присутствия Деррида.

Прикосновение как таковое оказывается прин­ципиальным в рассуждениях Фрейда в «Тотеме и табу». Боязнь прикосновения может дойти до бре­да, delire de toucher; она присуща и неврозу, и та­бу. В тотемическом сообществе именно запрет на прикосновение – основной. Причем прикосновение расстраивает оппозицию телесного и мысленного. Немецкое слово Beriihrung, которым пользуется Фрейд, означает и телесный контакт, и пересечение мыслей, контакт вполне телепатический. Понятно, что закон, запрещающий прикосновение, и порож­ден его желанием, и он же желание это порождает: «в самом раннем детстве проявляется сильное чувст­во наслаждения от прикосновения... этому наслаж­дению скоро противопоставляется извне запреще­ние совершать именно это прикосновение» [12:224]. Закон этот учреждает запрет на инцест. Закон этот различает запрет на инцест. Прикосновение не огра­ничивается возможностью сексуального обладания, даже если и самообладания, но оказывается нача­лом «всякого обладания, всякой попытки подчинить себе человека или предмет» [12:228]. Тем самым, прикосновение сопряжено с действием влечения к обладанию [Bemachtigunstrieb]. Прикоснуться – не просто установить отношение с другим, но оказать на него влияние. Овладевать, обладать – проявлять сексуальность власти и власть сексуальности.

Интересно, что две формы магии, которые опи­сывает в «Тотеме и табу» Фрейд, сопряжены с прикосновением и риторикой работы бессознательного. Имитативная магия – метафорическая – через сходс­тво воздействует на изображение; контагиозная-ме­тонимическая – влияет через смежный объект, такой как элемент одежды, или имя. Метафорическая ось и ось метонимическая как два «принципа ассоциации – сходство и смежность – совпадают в более общем единстве прикосновения. Ассоциации по смеж­ности представляют собой прикосновение в прямом смысле, а ассоциации по сходству – в переносном» [12:277;136]. Удивительно, но прикосновение ока­зывается перекрестком двух принципов ассоциации. Телесное не противопоставлено мысленному. В прикосновении – различание [differance]. При­косновение к другому – бытие-с-другим, в котором неразличимо, кто касается кого. Эта различаемая – неразличимость одного-с-другим и конституирует бытие. Нанси говорит о том, что само это «с», «со», mit, сит никто так толком и не осмыслил, ни Маркс, ни Ницше, ни Хайдеггер. Впрочем, радикальность фрейдовской мысли утверждает не только всегда уже вовлеченность в себя другого, но и принадлеж­ность субъекта множеству масс. Фрейд проясняет мысль Нанси о том, что каждый из нас «суть каждый раз другой, каждый раз с другим» [8:64]. Интересно, что «множественный субъект [ип sujetpluriel]» появ­ляется в «Заглавии буквы» в связи с рассуждениями

о лакановской стратегии. Это не только эксцентрич­ный неметафизический, не-присутствующий в себе и для себя атомарный субъект, но именно множест­венный субъект как субъект отношений-с-другими. Отношение – вот что принципиально важно для философского проекта Нанси. Самое главное, что это – не отношения между отдельно сущес­твующими субъектами. Нет никаких субъектов, существующих до отношений, после отношений, вне отношений. Бытие вместе-с-другим «совре­менно своим объектам, оно, на самом деле, есть их со-временность» [8:64]. Нанси критикует господст­вующие дискурсы, утверждающие первенство ин­дивида: в частности, говорящие о том, что сначала есть индивид, а затем группа, что сначала возника­ет мое собственное я, а потом другой, что изначаль­на «психология личности», а затем – «социальная психология», сначала «субъект», затем «интерсубъ­ективность». И все это – как будто бы само собой разумеется. Нанси отмечает примечательную чер­ту: к пониманию субъекта-в-отношениях-с-другим, субъекта единственного множественного, в самом себе различающегося удалось подойти не в социологии, философии или политической теории, но приблизилась к такому пониманию, «с одной сто­роны, этнология, которая всегда в большей степени сталкивается с феноменами со-принадлежности, и, с другой стороны, Фрейд с его структурой лич­ности, тройная детерминация которой

конституируется в конечном счете в соответствии с принципиальным со-существованием (что такое «оно» и «сверх-я», как не бытие-вместе со-конституирование «я»?). Можно это сказать и о лакановской теории «означающего» в той мере, в какой оно отсылает не к некоторой сигнификации, а ко взаимно учреждающей корреляции «субъектов» (с этой точки зрения лакановский «Другой» есть все, что угодно, кроме «Другого»: взывание к нему – это теологизирующий шлак для обозначения «социации»)» [8:77-8]. Принципиально то, что Другой обнаружи­вается как трансцендентная фигура, фигура речи, вводящая зазор отношений с другим. Не-существующий Другой создает саму возможность сосуществования различающих отношений с другими.