Экспозиция и общее членение темы 13 страница

Великий принцип — это principium reddendae rationis, ос­новоположение основания, которое нужно вернуть обратно.

Наш второй вопрос звучит так: «Почему основание в качестве основания должно быть специально предъявле­но?» Потому что основание является ratio, т.е. отчетом. Если он не дан, суждение остается без должной правомоч­ности. Отсутствует подтвержденная правильность. Суж­дение не является истиной. Суждение только тогда являет­ся некоей истиной, когда указывается основание связи, когда дается ratio, т.е. отчет. Такое отчитывание нужда­ется в неком месте, куда кладется отчет, месте, перед которым он дается.

Мы задаем третий вопрос относительно ratio raddenda: «Куда должно быть возвращено основание?» Ответ: «Об­ратно к человеку, который способом представления, вы­носящего суждения, определяет предметы в качестве пред­метов». Но представление есть repraesentare — делать не­что для человека настоящим, присутствующим. Но, начи­ная с Декарта, которому следовал Лейбниц и вместе с ним все мышление Нового времени, человек понимается как Я, которое относится к миру таким образом, что до-ставляет себе этот мир в правильных связях представления, т.е. в суждениях, и, следовательно, противопоставляет его себе в качестве предмета. Правильными, т.е. истинными суж­дения и высказывания являются лишь тогда, когда осно­вание связи субъекта и предиката доставляется представ­ляющему Я и возвращается обратно к нему. Основанием является лишь такое основание, как ratio, т.е. как отчет, который дается о чем-либо перед человеком как вынося­щим суждения Я и для него же. Отчетом является лишь от­чет, который дан. Поэтому ratio есть в себе ratio reddenda; основание как таковое есть основание, которое нужно вер­нуть обратно. Только благодаря возвращенному к Я и специально ему доставленному основанию связи представ­ления нечто представленное приходит к стоянию таким образом, что обеспечивается в качестве предмета, т.е. в качестве объекта для представляющего субъекта.

Но доставленное основание совершает такое приведение-к-стоянию (solches zum-Stehen-Bringen) предметов лишь тогда, когда достаточным способом дает исчерпывающий отчет для обеспечения предметов. Основание, которое не­обходимо доставить, должно быть неким ratio sufficiens.

Лейбниц в одном месте пишет о положении об основа­нии следующее: (principium rationis) quod dicere soleo nihil existere nisi cuius reddi potest ratio existentiae sufficiens. «Принцип основания, который я имею обыкновение выс­казывать (в такой форме): "Не существует ничего, для чего не может быть доставлено основание его существования как достаточное основание"». Основание, которое во всяком суждении о каком-либо предмете претендует на свою необходимую доставку, одновременно требует следующе­го: быть достаточным как основание, т.е. полностью удов­летворять в качестве отчета. Для чего? Для того чтобы ка­кой-либо предмет в цельности его статичности приводить к стоянию в любом отношении для каждого человека, т.е. полностью. Только полнота оснований, которые необхо­димо доставить, perfectio, гарантирует то, что нечто «прочно»- устанавливается для человеческого представления как предмет в буквальном смысле, т.е. обеспечивается в своей статичности. Полнота отчета, его завершенность только и ручается за то, что любое представление повсюду и в лю­бое время может рассчитывать на предмет и считаться с ним.

«Ничего нет без основания». Теперь положение говорит следующее: «Любое нечто действительно как существующее тогда и только тогда, когда оно обеспечивается для представ­ления как некий поддающийся исчислению предмет».

Итак, в чем же заключается величие положения об ос­новании как величие principium magnum, grande et nobilissimum, великого, могущественного, общеизвестно-возвышеннейшего принципа? Ответ: «В том, что этот принцип распоряжается тем, что должно иметь право быть действительным в качестве предмета представления, и во­обще — как нечто сущее». В положении об основании го­ворит это требование распоряжения тем, что называется бытием какого-либо сущего. Впервые специально и пол­ностью установив положение об основании в качестве та­кого принципа, Лейбниц тем самым высказал и то, что, кроме всего прочего, principium rationis неким решительным и поэтому неизбежным способом занимается человеческим представлением и подчиняет его своей власти. Principium rationis, положение об основании становится основополо­жением всякого представления. Это означает, что представ­ление подчинено principium rationis, выражаясь рациональ­но: управляется разумом. Ибо «ratio» с давних пор озна­чает не только отчет в смысле того, что оправдывает, т.е. обосновывает нечто иное. Ratio одновременно означает от­чет в смысле «оправдывать» нечто как существующее по праву, правильно «вычислять» и «обеспечивать» посред­ством такого учета. Этот широко мыслимый счет является тем способом, каким человек нечто воспринимает, прово­дит и принимает, т.е. вообще нечто вос-принимает. Ratio есть способ восприятия, т.е. разум. Разумное, рациональ­ное представление следует за principium rationis. Положе­ние об основании является высочайшим основоположени­ем разума, поскольку благодаря ему разум в качестве ра­зума впервые достигает полного развертывания своей сущности. Положение об основании является основополо­жением разумного представления в смысле обеспечиваю­щего счета. Так говорят об основаниях разума. Благода­ря тому, что Лейбниц привел это незначительное, едва ли специально продумываемое положение «Nihil sine ratione» — «Ничего — без основания» — в полную и строгую фор­мулировку могущественного основоположения, инкуба­ционный период положения об основании в каком-то от­ношении закончился. С тех пор требование, господствую­щее в основоположении, разворачивает некую прежде не подозревавшуюся у него власть. Она осуществляет ничуть не меньше, чем самую глубинную, но одновременно сокровеннейшую чеканку эпохи западноевропейской истории, эпохи, которую мы называем Новым временем. Власть мо­гущественного основоположения становится в истории че­ловечества тем могущественнее, чем более всеобще, само собой понятно, и вследствие этого, чем более незаметно по­ложение об основании определяет всякое представление и поведение. Так обстоит дело сегодня.

Поэтому мы, нынешние, должны спросить, слышим ли мы и как мы слышим требование, которое говорит из ве­ликого основоположения всякого представления? Ощуща­ем ли мы могущество этого требования? Да. Человек Но­вого времени, конечно, слышит это требование. Он слы­шит его необычайно решительным образом, и именно так, что все исключительнее, все быстрее становится зависимым от могущества этого основоположения. Более того, совре­менный человек рискует сравнивать величину всего вели­кого лишь с масштабом власти principium rationis. Сегодня мы знаем, уже по-настоящему этого не понимая, что современная техника неудержимо толкает к тому, чтобы довести свое оборудование и свои изделия до всеобъемлю­щего, максимально возможного совершенства. Это совер­шенство заключается в полноте поддающегося исчислению обеспечения предметов, расчета, производимого с ними, и обеспечения гарантии исчисляемости возможностей учета.

Совершенство техники является лишь эхом требования perfectio, т.е. полноты обоснования. Это требование гово­рит, исходя из principium reddendae rationis sufficientis, ос­новоположения достаточного основания, которое необхо­димо доставить. Кратко повторим предпринятые здесь мыс­лительные шаги в качестве перехода к последующему:

Современная техника понуждает к максимально воз­можному совершенствованию. Это совершенствование покоится на всеобщей исчисляемости предметов. Исчисляемость предметов предполагает неограничиваемую значи­мость principium rationis. Следовательно, охарактеризован­ная здесь власть положения об основании определяет сущ­ность современного технического века.

И сегодня человечество дошло до того, чтобы последо­вать вовлеченности в нечто, чего до сих пор не могло воз­никнуть в его истории. Человечество вступает в век, которому оно дало имя «атомный век». Недавно вышедшая из печати и рассчитанная на широкую аудиторию книга носит такое название: «Мы будем жить благодаря ато­му». Эта книга снабжена напутственным словом лауреа­та Нобелевской премии Отто Хана и предисловием нынеш­него министра обороны Франца Йозефа Штрауса. Заклю­чая свое введение авторы пишут:

Итак, атомный век может быть полным надежд, цвету­щим, счастливым веком, веком, в котором мы будем жить благодаря атому. Это зависит от нас!

Конечно, это зависит от нас; это зависит от нас и кое-чего другого, а именно от того, размышляем ли мы еще, хотим и можем ли мы вообще еще размышлять. Между тем, если мы должны достичь пути осмысления, то, прежде всего, нужно научиться распознавать различие между только считающим и осмысляющим мышлением. Благодаря тому, что мы видим это различие, мы предпринимаем сейчас по­пытку осмысления, имея в виду положение об основании.

Мы начнем с того, что, во-первых, лишь обратим наше внимание на то, что же скрывается в том, на первый взгляд, безобидном именовании, которое называет некое время «атомным веком». Что же в этом особенного? Впервые в истории человек объясняет эпоху своего исторического Dasein, исходя из напора и выработки природной энер­гии. А это выглядит так, словно уже не хватает масштабов и силы размышления, чтобы в достаточной мере испытывать нечто странное и тревожащее в таком истолковании ны­нешнего века, благодаря чему мы беспрерывно и все более решающим образом оказываемся этим затронутыми.

Dasein человека запечатлено атомной энергией!

Используется ли атомная энергия в мирных целях или мобилизуется для военных, поддерживает ли и вызывает ли одно другое — все это остается вопросами второго порядка. Ибо, прежде всего и раньше всего, мы должны спросить: «Что же означает то, что некая эпоха истории запечатлевает­ся атомной энергией и ее освобождением?» У кого-то, по­жалуй, уже готов ответ. Он рассуждает так: «Атомный век означает власть материализма. Вот почему важно спасать старые духовные ценности от напора материального». Этот ответ, между тем, стоил бы слишком недорого. Ведь материализм совершенно не представляет собой ничего ма­териального. Он сам есть некий образ духа. И над Западом он веет не менее сильно, чем над Востоком. В американс­ком журнале «Перспективы», чье немецкое издание осуще­ствляется издательством С. Фишера, можно прочесть сле­дующее (Макс Лернер, «Универсальная технология и ней­тральные техники», тетрадь 14, 1956, стр. 145):

Потеря некоторых старых ценностей могла бы, пожалуй, повлиять на состояние культуры в течении долгих перио­дов времени; но тем, что важно для ее связей с непосредственно идущими вслед поколениями, является то, что люди имеют — или полагают, что имеют — нечто, что навязывается им в качестве ценности.

Ценности дохода, потребления, социального статуса и массовой культуры отличаются от ценностей, которые мож­но описать как землевладение, ремесло и владение неболь­шой фабрикой. И в этом смысле основной тон американс­кой культуры полностью изменился под влиянием великой технологии. Ведь сами машины отняли американских рабо­чих, служащих и людей свободных профессий от машин и перенесли их интересы и энергию с производства товаров на зарабатывание денег, чтобы была возможность покупать эти товары и пользоваться ими.

На примере этих нескольких предложений становится очевидным, что материализм — это самый опасный образ духа, потому что мы самым легким способом и на самое продолжительное время впадаем в заблуждение относи­тельно того неуловимого рода, к которому принадлежит осуществляемое им насилие.

Поэтому мы снова спрашиваем: «Что же означает то, что некая эпоха мировой истории запечатлевается атом­ной энергией и ее освобождением?» Это означает ничто другое, как то, что атомный век подвластен тому могуще­ству требования, которое грозит взять верх над нами по­средством принципа достаточного основания, которое не­обходимо доставить.

Как мы должны это понимать? Атомная энергия в ги­гантском количестве освобождается посредством расщеп­ления атомного ядра. Освобождение этой природной энер­гии происходит благодаря работе самого современного ес­тествознания, которое все отчетливее обнаруживает себя как некая задающая меру функция и форма сущности современной техники. Еще до недавнего времени наука зна­ла из частиц атома лишь протон и нейтрон. Сегодня их известно уже более десяти. На примере этих фактов видно, что исследование стремится к тому, чтобы снова перевести рассеянное многообразие элементарных частиц в некое новое единство. Важно устранить противоречия, которые постоянно выступают на передний план в наблюдаемых фактах и в выстраиваемых для их объяснения теориях. Это происходит благодаря тому, что противоречащие друг другу суждения приводятся к некоему единогласию. Для этого требуется единство, связующее что-либо противоре­чивое. Однако тем, что несет и определяет связь представ­лений в суждениях, является так или иначе доставленное достаточное основание. Из этого становится очевидным, что побуждение к вопрошанию о лишенном противоречий единстве суждений и вовлеченность в соответствующее обеспечение этого единства берет свое начало в могуще­стве требования доставки достаточного основания для всякого представления. Власть могущественного осново­положения основания является той стихией, в которой на­уки чувствуют себя как рыба в воде.

Обо всем этом наилучшим образом нам сказал Гете в двух последних строках одного из поздних стихотворений («Китайско-немецкие времена года и дня» X):

Однако исследование всеми силами стремится,

никогда не уставая,

К закону, основанию, к «Почему?» и «Как?»

Doch Forschung strebt und ringt, ermüdend nie,

Nach dem Gesetzt, dem Grund, Warum und Wie.

Пожалуй, Гете догадывался о том, как нечто неутоми­мое, присущее исследованию, в случае, если такое иссле­дование только слепо следует своей вовлеченности, утом­ляет человека и землю в их самой глубокой сущности. Между тем, Гете не мог предположить того, куда же при­ведет эта неутомимость нововременного исследования, когда такое исследование безоговорочно вручит себя как единственной мере власти могущественного основополо­жения достаточного основания, которое необходимо дос­тавить. Куда же это привело? К изменению научного пред­ставления, только благодаря каковому изменению, одна­ко, завершается то, что было заложено в сущности науки Нового времени.

Благодаря освобождению гигантской атомной энергии управляемая современной техникой наука теперь избав­лена от обязанности исследовать новые источники энер­гии. Но это избавление тотчас же оборачивается неким еще более могущественным оковыванием в требовании ос­новоположения основания. Именно теперь исследованию совершенно необходимо по-новому устремиться к тому, чтобы укротить освободившуюся природную энергию. Что это означает?

Это означает: обеспечить пригодность атомной энергии и, прежде всего, ее исчисляемость таким способом, чтобы это обеспечение, со своей стороны, постоянно вызывало подклю­чение новых гарантий. Благодаря этому неизмеримо возра­стает могущество требования доставки достаточного осно­вания. Находясь под властью такого могущества требова­ния, укрепляется основное движение сегодняшнего челове­ческого Dasein, которое повсюду работает на безопасность. (Между прочим, Лейбниц, открыватель основоположения достаточного основания, является также изобретателем «страхования жизни»). Однако работа по обеспечению жизни сама должна постоянно обеспечиваться по-новому. Ведущее слово для такой основной установки сегодняш­него Dasein —это слово «информация». Мы часто можем слышать это слово в англо-американском разговоре.

Информация в первую очередь означает уведомление, которое по возможности быстро, по возможности обшир­но, по возможности ясно, по возможности исчерпывающе осведомляет сегодняшнего человека об обеспечении его по­требностей, порождаемого ими спроса и удовлетворения этого спроса. В соответствии с этим во все более увеличивающемся масштабе одерживает верх представление о язы­ке человека как о неком инструменте информации. Ведь определение языка как информации в первую очередь добывает достаточное основание для построения мыслитель­ных машин и для построения устройств, предназначенных для великого сосчитывания. Однако благодаря тому, что информация информирует, т.е. уведомляет, она в то же время формирует, т.е. устраивает и выравнивает. В каче­стве уведомления информация уже является неким устрой­ством, которое устанавливает людей, все предметы и со­стояния в такую форму, которая является достаточной для того, чтобы обеспечить власть человека над Землей и даже над тем, что находится за пределами этой планеты.

В облике информации могущественный принцип дос­таточного основания, которое необходимо доставить, вла­ствует над всяким представлением и, следовательно, определяет современную мировую эпоху как такую, в которой все зависит от доставки атомной энергии.

Чтобы вступить в некое осмысленное мышление, мы спрашивали о том, слышит ли человек Нового времени и сегодняшний человек то требование, которое говорит, исхо­дя из могущественного основоположения всякого представ­ления. Мы ответили: «Да» и показали — как. Сегодняшний человек постоянно слышит основоположение основания, все более становясь зависимым от этого положения.

Но если предположить, что такая зависимость не явля­ется единственным и подлинным способом нашего слуха, то мы еще раз обязаны задать вопрос: «Слышим ли мы тре­бование положения об основании?» Но теперь мы обра­тим внимание на то, что действительно слышим это требо­вание только тогда, когда соответствуем тому, что оно соб­ственно нам присуждает. Говорит ли в требовании поло­жения об основании некое обращение? И слышим ли мы то, откуда говорит могущественное основоположение? Мы вынуждены признать: «Нет»! Но каким образом «нет»? По­стольку, поскольку мы недостаточно четко и определенно слышим и обдумываем то, о чем собственно говорит поло­жение об основании.

В общеизвестной формулировке положение об основании гласит: Nihil est sine ratione. «Ничего нет без основания».

Обычно мы не обращаем внимание на то, что в привыч­ном высказывании этого положения пропускаем мимо ушей маленькое словечко «есть» как нечто само собой разумеющееся. Почему мы должны слышать это «есть»? Ос­новоположение основания гласит: «Всякое сущее имеет некое основание». Положение — это некое высказывание о сущем. Однако сущее мы узнаем как сущее только тог­да, когда обращаем внимание на то, что оно есть и как оно есть. Следовательно, чтобы услышать собственно по­ложение о сущем, мы должны направить наш разум на то, что в положении «Ничего нет без основания» это «есть» задает некий все настраивающий тон. Когда мы вслуша­емся, т.е. освободимся для того, что собственно говорит в этом положении, то само положение внезапно прозвучит по-другому. Больше не «Ничего нет без основания», а «Ничто не есть без основания». Словечко «есть», так или иначе говоря, о сущем, называет бытие сущего. В то же время, когда теперь это «есть» (хочется сказать: «Бытие») задает в положении тон, одновременно вместе с ним под ударение попадает и основание: «Ничто не есть без основания». Теперь бытие и основание звучат одним созвучи­ем. В этом звучании раздается то, что бытие и основание взаимопринадлежат в чем-то одном. Звучащее отныне по-другому положение об основании теперь говорит следую­щее: «К бытию принадлежит основание». Положение об основании не говорит больше как высочайшее основопо­ложение всякого представления о сущем, что все имеет не­кое основание. Положение об основании говорит теперь как слово бытия. Это слово является ответом на вопрос: «Что же означает бытие?» Ответ: «Бытие означает осно­вание». Между тем, положение об основании в качестве слова бытия не может сказать большего: «Бытие имеет не­кое основание». Если бы мы понимали слово бытия в этом смысле, бытие представлялось бы как некое сущее. Только сущее, и притом с необходимостью, имеет некое основание. Оно есть лишь в качестве основанного. Однако бытие, так как оно само является основанием, остается без основания. Поскольку бытие основывает, само являясь основанием, оно позволяет сущему быть, так или иначе, неким сущим.

[Однако поскольку Лейбниц и вся метафизика придер­живаются положения об основании как некоего осново­положения о сущем, метафизическое мышление в соответствии с этим основоположением требует для бытия перво­го основания: в неком сущем, и причем, сущем из сущего (in dem Seiendesten); ср. Лейбниц VII, 289 sqq.]

Итак, всякое сущее, поскольку дано бытием как осно­ванием в бытии, неизбежно обладает приданным ему не­ким основанием. Ибо в противном случае оно не было бы сущим. Тем самым положение об основании, понятое как основоположение достаточного основания, которое необ­ходимо доставить, является истинным только потому, что в нем говорит слово бытия, которое гласит: «Бытие и ос­нование: то же самое».

Это слово бытия, согласно выдвинутому ранее утверж­дению, должно давать ответ, и именно на вопрос: «Что же такое бытие?» Однако является ли это ответом, когда нам говорится: «Бытие означает основание»? Вместо того что­бы получить, таким образом, ответ, мы снова наталкива­емся на какой-то вопрос. Ибо мы тотчас же спрашиваем: «Что же такое основание?» Сейчас на это существует толь­ко такой ответ: «Основание означает бытие». Бытие оз­начает основание — основание означает бытие: здесь все вертится по кругу. Нас охватывает головокружение. Мыш­ление оказывается в растерянности. Ведь мы не знаем на­верняка ни того, что означает «бытие», ни того, что озна­чает «основание». Но если предположить, что слово бы­тия в качестве основания отвечало на вопрос о смысле бытия, то этот ответ остается для нас закрытым, как и преж­де. Не хватает ключа, чтобы отпереть его, что дало бы нам возможность ознакомиться с тем, что говорит слово бытия. Здесь, в этом докладе, это тяжело сделать и потребовалось бы достаточно много слов только для поисков недостаю­щего ключа. Поэтому мы выбрали иной путь, чтобы отпереть, по крайней мере, некую предваряющую дверь. Со­провождать нас на этом пути мог бы поэт, чьи стихи опи­сывают то представление, которое находится под властью могущества основоположения достаточного основания, которое необходимо доставить.

О науке Нового времени Гете сказал:

Однако исследование всемисилами стремится,

никогда не уставая,

К закону, основанию, к «Почему?» и «Как?»

Это «однако» в самом начале первой строки выделяет исследование по сравнению с неким иным подходом и по­зицией, которые больше не стремятся без устали к основанию для сущего. Всегда, когда мы подстерегаем основа­ния сущего, мы спрашиваем: «Почему?» Это вопроситель­ное слово гонит представление от одного основания к другому. «Почему» никак не допускает покоя, не знает оста­новки, не делает никаких перерывов. «Почему» — это сло­во, обозначающее вовлеченность в некое неутомимое и-так-далее, которое движет исследование, когда оно толь­ко слепо утомляет самое себя, так, что однажды вместе с ним можно будет зайти слишком далеко.

Слово бытия как основания говорит следующее: «Бы­тие — само являясь основанием — остается без основания», т.е. теперь — без «почему». Если мы попытаемся помыслить бытие как основание, мы должны сделать шаг назад из воп­роса: «Почему?».

Но чего же мы тогда еще должны придерживаться?

В «Собрании изречений», датированном 1815 годом, Гете говорит:

Как? Когда? Где? — Боги остаются безмолвны!

Придерживайся «Потому» и не спрашивай «Почему?»

Wie? Wann? und Wo? — Die Götter bleiben stumm!

Du halte dich ans Weil und frage nicht Warum?

«Почему» разворачивается в вопросы: «Как? Когда? Где?» Оно спрашивает о законе, о времени, о месте того, что совершается. Это вопрошание о пространственно-временно-закономерно приведенных в порядок течениях дви­жения есть тот способ, в котором исследование подстере­гает «почему» сущего. Но Гете говорит:

Придерживайся «Потому» и не спрашивай «Почему?»

О чем говорит «потому»? Оно предотвращает исследо­вание «почему», а следовательно, исследование обоснова­ния. Оно отказывает в обосновывании и проникновении в суть. Так как «потому» есть без «почему», не имеет ни­какого основания, оно само является основанием.

Слово «основание» означает нечто глубоко лежащее, к примеру, морское дно, дно долины, глубину души. Ср. Гете, Сонеты, «Потрясение» («Mächtiges Überraschen»):

Was auch sich spiegeln mag von Grund zu Gründen,

Er wandelt unaufhaltsam fort zu Tale.

Поток со скал бросается и мчится

Навстречу океану, увлекая

В долины неизведанного края

Все то, что жаждет в безднах отразиться[19].

Основание есть то, на чем покоится все, что предлежит всякому сущему в качестве того, что его несет. «Потому» называет это несущее предлежание, перед которым мы просто останавливаемся. «Потому» указывает на сущность основания. Однако если слово бытия как основания явля­ется неким истинным словом, то «потому» одновременно указывает и на сущность бытия.

Однако что же собственно означает «потому» («weil»)? Это — укороченное слово, обозначающее «пока» («dieweilen»). Старая поговорка гласит:

Следует ковать железо, потому что оно теплое

Man muβ das Eisen schmieden, weil es warm ist.

Под «потому» здесь ни в коем случае не подразумева­ется: поэтому — потому что, но «потому» означает: пока (dieweilen), т.е. до тех пор, пока — в то время как — железо является теплым. Немецкий глагол weilen (находиться, про­водить время) означает: длиться, оставаться тихим, погру­зиться в себя, а именно: пребывать в покое. В одном прекрасном стихотворении Гете говорит:

Запинается скрипка, замирает танцор.

Die Fiedel stock, der Tanzer weilt.

Однако «находиться», «длиться», «пребывать постоян­но» — это старый смысл слова «быть». «Потому», которое предотвращает всякое обоснование и любое «почему», называет простое, скромное, без каких-либо «почему» предлежание, в котором все заключается, на котором все поко­ится. «Потому» называет основание. Но одновременно «потому» в качестве некоего «пока» называет дление: бы­тие. «Потому» сразу называет и бытие, и основание, на­зывает дление, бытие как основание. Бытие и основание — в этом «потому» — то же самое. Они оба принадлежат друг другу.

Не слишком значительное положение об основании: «Ничто не есть без основания» говорит как великое осно­воположение, principium grande. Положение является вели­ким благодаря власти своего требования надо всяким пред­ставлением. Не слишком значительное положение об осно­вании «Ничто не есть без основания» одновременно гово­рит как слово бытия и называет бытие в качестве основа­ния.

Однако только потому, что слово бытия является истин­ным, имеет силу и основоположение представления. Поло­жение об основании как слово бытия впервые дает осно­воположению представления основание.

Слово бытия как основания делает возможным такое основывание. В силу такой способности слово бытия яв­ляется неким мощным словом. Оно велико, но в совершен­но другом смысле, чем величие могущества основоположе­ния. Положение об основании как слово бытия является великим в смысле чего-то, обладающего великим влияни­ем, великой возможностью, чего-то могущественного. Оно не говорит о власти требования «почему». Могуществен­ное слово — это некое слово, лишенное власти. Оно про­сто передает нам смысл «бытия».

Между тем, мы должны спросить: «Почему?» Ведь мы не можем выпрыгнуть из настоящего века, над которым властвует основоположение достаточного основания, которое должно быть доставлено. Но одновременно мы не можем отказаться от того, чтобы придерживаться этого «потому», по той причине, что мы послушны слову бытия как основания. Мы должны делать одно: следовать силе основоположения для всякого представления. Мы не мо­жем позволить себе другого: размышлять о могуществе сло­ва бытия.

Положение об основании говорит: «Ничего нет без основания». Отныне каждое слово положения говорит своим способом.

В положении об основании говорит требование осно­воположения. В положении об основании говорит обра­щение слова бытия. Однако это обращение является на­много более древним, чем требование. Ведь в течение нео­бычайно долгого инкубационного периода положения об основании к западноевропейскому человеку всегда уже было обращено слово бытия как основания. Без этого об­ращения не существовало бы мышления в облике филосо­фии. А без философии не существовало бы также никакой западноевропейской науки, никакого освобождения атом­ной энергии. Однако обращение в слове бытия как осно­вания остается безмолвным в отличие от основоположения, громко заявляющего о себе в ныне шумящей, бьющей во все колокола силе своего требования.

Раз это так, то в этом шуме больше всего и упорнее все­го еще и сегодня пропускают мимо ушей обращение, кото­рое пробивается сквозь положение об основании.

«Это зависит от нас», — так было сказано. Однако не от того, живем ли мы благодаря атому, а от того, можем ли мы, смертные, какие мы суть, быть именно теми, кото­рые стоят в обращении бытия. Только такие существа спо­собны умирать, т.е. принимать смерть как смерть.

От этого зависит, суть ли мы те, кто ждет и бдит, кто бодрствует для того, чтобы тишина обращения в слове бы­тия одержала верх над звучанием в требовании principium rationis как основоположении для всякого представления. От этого зависит то, покорится ли сила требования «почему» обладающему великим влиянием обращению «потому».