День Первый МОРСКАЯ ЧАЙКА И КОЛЮЧАЯ ПРОВОЛОКА 4 страница

Тогда он ответил: "Но ты не можешь сбросить одежды саньясина! Не можешь, это твой закон! Ты – саньясин и должен..."

Я стиснул его руку: "Какой закон?"

"Но ты саньясин", – повторил он.

Я начал чувствовать... что меня душит эта метка, и подумал: "Проклятье! Я снова пленник. Я `саньясин'. Следовательно, не могу делать то или это...". Я снова почувствовал себя окруженным со всех сторон.

Я спросил его (на том языке, на котором мы могли общаться, это было что-то вроде плохого английского): "Ну хорошо, ты странствуешь по дорогам ... и странствуешь. И сколько ты собираешься так странствовать? Что затем?"

"Ну", – ответил он, – "затем я буду еще странствовать!" – "Но ПОТОМ? ПОТОМ?"

"Что же", – подытожил он, – "когда все будет кончено, все будет кончено. Твое тело сожгут. И все кончено! Ты свободен."

Все мое существо внезапно наполнилось неимоверным возмущением.

Получается, что мы ПРОХОДИМ через все это, СТРАДАЕМ от всего этого, ЖИВЕМ во всем этом только ради того, чтобы в конце швырнуть все в огонь как старое тряпье!

Но в чем тогда смысл этой жизни?

Я уж не говорю, что повидал немало всех этих йогов, вы знаете, которые выглядели столь светлыми и безмятежными. Я видел их! Я сидел с ними! Я тоже медитировал! Я закрывал свои глаза. И я знал их... безмятежность! Я знал, как... повернуть определенный способ бытия, и тогда, да, все становится необъятным, улыбающимся, беспредельным – нет больше проблем!

Но что ПОТОМ?

Это был мой постоянный вопрос: Что потом? Что затем?

Вы остаетесь в созерцании? Вы в состоянии... скажем, "безмятежности" или "радости" или... (не могу сказать радость; не могу сказать, что я опытный йог). Но я знаю безмерность – ту безмерность без какой-либо ряби. Есть ощущение необъятности; там чувствуешь себя так легко, так хорошо. И там величайший свет. Но когда вы снова открываете свои глаза... то видите, что человечество не изменилось! Вы находите, что и вы не изменились, что вы все также подвержены голоду, холоду, страху, конфликтующим мыслям, поднимающимся снизу.

И тогда, ЧТО тогда?

Состоит ли смысл жизни действительно в том, чтобы... уединиться в некотором дальнем уголке Гималай, сесть там и оставаться в созерцательности до конца? Так ли это?

И что тогда?

Товарницки: Вы видели, как йоги демонстрируют свое умение?

Конечно! Шарлатанов хватает! Чем больше они демонстрируют свое умение, тем с большей вероятностью они просто шарлатаны. О, да, все их трюки не составляют особого труда. Это просто... еще одно шоу. Это не имеет ничего общего с истиной.

"Истина" (мне не нравится это слово) есть нечто, чем дышишь. Это подобно запаху цветка, ветру в кронах деревьев, вы знаете. Подобно порыву ветра на море. Вот что для меня является истиной. Это нечто, что течет, чем можно дышать через поры своей кожи.

Но в конце того длительного пути – "через поры кожи"... не остается больше пор! Вы просто поднимаетесь и поднимаетесь до некоторой точки вашего существа, как язык пламени или свечи все поднимается и поднимается и исчезает, и... нет больше проблем! Очень счастливое состояние. Но... Что потом?

Я хотел чего-то, что наполнило бы меня... в то время как я гуляю по улице или пью виски, если нужно! Пока делаю... пока живу своей жизнью, вы знаете! Нечто, что наполняло бы меня каждую секунду и не зависело бы ни от Гималай, ни от одежды монаха! Я хотел нечто, что не зависело бы ни от чего.

И вот когда тот МЕЧ – тот меч света, каким был взгляд Матери, потянул меня назад. Потому что то было не то, что "парит в вышине" и оставляет вас с чувством обширности и безмятежности и... блаженства. Совсем наоборот, это было нечто, что шло ВНИЗ, в вашу плоть и стремилось прикоснуться к чему то там, в глубинах вашего существа.

Так что тот взгляд привел меня назад, в Пондишери. Я сказал себе: "Ты сбежал. У тебя не хватило мужества смело встретить ТО."

И поэтому я вернулся в Пондишери.

Дороги Индии

Товарницки: Можно поговорить о тех дорогах, дорогах Индии, Сатпрем?

Я спустился с Гималай. Я повернул назад, на юг.

Да, есть величайшая красота Индии: все те люди, те существа Индии, и та великая мягкость, которую вы встречаете повсюду. Куда бы вы ни пошли, вас везде приветствуют с улыбкой. В них есть нечто, что понимает. Вам не нужно объяснять – они чувствуют. Это тоже было большим благословением Индии.

Это те люди, среди которых вы не чувствуете себя – даже с белой кожей – не чувствуете себя "чужестранцем". Вы не сможете пройти незамеченным, за вами сразу же увяжутся ребятишки, но вы не чувствуете себя чужестранцем. И они чувствуют, кто вы. Вы не обманите их; они чувствуют, кто вы.

Так что, да, есть та необъятная теплота Индии. И невероятное количество ... храмов Индии. Да, это могло бы ... привести к тому, что я бы определенно потерял себя, скорее здесь, чем в Гималаях.

В некоторых храмах была такая прекрасная... вибрация. Вы не знаете санскрит, но... это такой "полный", такой "плотный" язык, так... начиненный силой. Вы даже не знаете, откуда исходит тот язык. У меня такое ощущение, что он пришел... от чего-то, что было до человека. Кажется, что звуки не отражают тот язык, каким мы его знаем, с подлежащим, предлогами, сказуемым. Кажется, что звуки... обладают силой и "выражают" нечто.

И храмы имели ту ВИБРАЦИЮ, которая была для меня чрезвычайно... пленительной. Вы как бы звучите вместе с ней, танцуете вместе с ней... Было нечто чрезвычайно очаровательное.

Товарницки: Храм Шивы?

Да, храм Шивы. Особенно один в Бенарасе, он так необычен. Вы чувствуете, что можете очень легко потерять себя там. Хотя, должен сказать, что я познал нечто аналогичное и в Египте.

Египет

В первый раз я отправился в Египет после войны. Я не знал ничего; я действительно был просто хорошим малым с Запада. Для меня Азия была просто географическим понятием. И я не знал абсолютно ничего, ноль, о религии, духовных традициях Востока. Я был полным мирянином (под мирянином я подразумеваю, что прочел множество вещей по этому вопросу, я был полон западной культурой). Но я поехал и пробыл три недели возле Луксора.

Именно там я был необъяснимо переведен в некое состояние восторга. Я не мог гулять по этим храмам – хотя они казались совершенно мертвыми руинами – я не мог гулять по ним или прикасаться к тем камням без того, чтобы не быть переполненным некой эмоцией превыше всякого понимания, мышления или чувства. Это было необъяснимо. Я не мог понять... Но это наложило на меня неизгладимый ФИЗИЧЕСКИЙ отпечаток.

Вы видите, для нас, западных людей, все как бы четко разграничено: это скала, это кресло, это джентельмен, это леди. Все как-то загоняется в точные, хорошо определенные, ограниченные конструкции. Всякая вещь определена.

Теперь, когда я снова смотрю на Запад с ... иной перспективы, у меня возникает чувство, что вся интеллектуальность – западная интеллектуальная формация – есть нечто чрезвычайно юридическое и воинственное. Все жестко. Все в ящике. И даже люди, даже люди "определены".

И во время первого контакта с Египтом (и даже больше в Индии) это маленькое определение было внезапно вытолкнуто в необъятное измерение, которое лежит за тем маленьким объектом, который, как я думал, я определил. Внезапно за одной глубиной вскрывалась другая, за ней – следующая... И те глубины ВИБРИРУЮТ. Они вибрируют.

И та вибрация пробудила во мне нечто, что ... я не мог определить, поскольку у меня не было слов. Но вещи больше не были зажаты в определения; они внезапно были охвачены безмерностью, которая простирается далеко назад во времени. И эта безмерность не была абстракцией; она ощущалась как "звук", вибрация.

Как, например, те стены сохранили отпечаток веков гонгов и ритуалов, и они удерживали это в вибрирующем состоянии. Вибрирующем с чем? С зовом.

И посреди всего этого я распознал свой собственный зов.

Зов, исходящий не из этого времени. Зов, тянущийся через чреду веков. Как если бы этот крик, эта нужда была рождена не сегодня, даже не в этой жизни, даже не со времен моего детства в Бретани. Как если бы вдруг вся жизнь расширилась назад, и этот маленький сегодняшний зов того приятеля, каким я являлся, был бы всего лишь "проекцией" нечто, что уходило далеко, далеко, далеко назад в прошлое, и которое все вибрировало и вибрировало. Нечто, что призывалось и призывалось – и было зовом со времен... с очень давних времен.

Товарницки: Нечто, что уходило также далеко, далеко в будущее?

Может быть и в будущее! Возможно.

Потому что... когда вы там были, в том самом древнем измерении, это чувствовалось как "вечность".

Это не... ПРОШЛОЕ (как я его описываю, оно может показаться нечто очень, очень, очень далеким по времени); это вечное... Это ВЕЧНОЕ...

Но эта "вечность" без какой-либо проекции в будущее.

Вечность, которая ЕСТЬ... не знаю.

Церкви: Буддизм, Нигилизм и Нирвана.

Товарницки: Могут ли и христиане почувствовать то же самое в соборе или церкви?

О, безусловно!

Безусловно. Конечно же, могут.

Вы видите, в действительности, ВСЕ является средством, предлогом, чтобы подвести нас к открытию ДРУГОЙ глубины нас самих.

Но люди обращают средства в цель и тюрьму.

Так что те стены... Посмотри, довольно давно, в Тибете нашлись некоторые люди, которые сказали: "ХВАТИТ ЭТИХ СВЯЩЕННИКОВ!". Церкви повсюду, всегда. Кто-то саньясин, ашрамит, католик, марксист... Мы сами держим себя в тюрьме. Все эти вещи превосходны. Религия превосходна, марксизм превосходен. Все превосходно – при условии, что это... поможет вам достичь ТОЙ точки, где вы начинаете быть человеком. Человеком, то есть, нечто, что имеет собственную вибрацию – которая столь стара и которая присутствует и в настоящем, которая столь вечна.

Но все, что только ни помогало бы вам достичь того другого измерения, подходит к своему концу. Становится догмой. Становится тюрьмой.

Или же становится Гуру (с большой буквы). Становится Богом (с большой буквы).

Товарницки: И это начало смерти.

Точно! В тот момент, когда вы начинаете "определять" что-то, оно умирает. Оно мертво.

Поэтому я ничего не имею против христианства, индуизма или марксизма – я ничего не имею против кого-либо или чего-либо.

Но я... против – и сильно ПРОТИВ – всего, что заточает людей.

Синдром мы-схватили-истину, вы знаете. Она в нашем мешке, раз и навсегда, и это все.

Этой лжи я не могу перенести.

Я не мог вынести ее в Тибете, я не мог вынести ее в Пондишери, я не мог вынести ее в Париже, я не мог ее вынести даже в джунглях.

Истина есть нечто, что... "становится". Нечто извечно и навсегда в вопросе, я бы сказал, или в становлении. Это нечто, что... вы должны все больше и больше ВОПЛОЩАТЬ.

"Воплощать" – да, для меня это имеет смысл.

Воплощать означает вести все это в собственную плоть.

И дело как раз в том, что все мои поиски в качестве саньясина заканчивались в нечто, что выводило меня из моей собственной плоти.

Вот где я оказался в конце всех тех поисков – в конце того, что казалось ОКОНЧАТЕЛЬНЫМ поиском. Да, для меня то окончательное не было окончательным. Если же это было окончательным, то я симпатизирую буддистам, нигилистам, всем тем, кто повсюду сбрасывает бомбы, ведь это тоже действенный или негативный путь достичь того же самого конца.

Все те практики есть ни что иное, как проклятая иллюзия.

Нам предлагается выбирать между тем, чтобы выбраться изо всего и взорвать все.

С одной стороны, йоги, буддисты говорят вам: "Решение в Нирване–иди вверх"; с другой стороны, другие говорят вам: "Нет, давайте взорвем весь этот проклятый мир..."

Это в точности одно и то же.

Это одна и та же вещь, одна блаженная, другая дьявольская.

Два отрицания, ведущие к одному и тому же. Обе дороги кончаются... тупиками.

Или же эта Земля не имеет смысла.

Это был тот вопрос, который привел меня назад в Пондишери, к... Ней.

К Ней.

Товарницки: Сатпрем, каково гулять по дорогам Индии?

Ах, я всегда наслаждался путешествием, независимо от обстоятельств.

Мне нравится то состояние изнеможения, когда резервы тела на исходе. Тогда вы начинаете... переходить в другой ритм. Тело уже больше не прилагает усилий – нечто иное несет вас.

Вы гуляете и гуляете, и... вы сливаетесь с великим ритмом. Когда вы выходите за пределы состояния изнуренности, за пределы определенной стадии, тогда воцаряется другое, великое состояние.

Так что на дорогах Индии, да... не могу сказать, что это было БОЛЬШЕ, чем где бы там ни было, потому что это был "марш", за исключением того, что люди были... я чувствовал, что был в той стране, где мог легче дышать. Это поистине милость Индии (или было милостью, потому что не знаю... можно ли сейчас сказать то же самое); это милость той страны. Там поистине другой воздух.

Но я достиг конца человеческого вопроса, вы понимаете, исходил всю Индию и соприкоснулся с тем, что было ее идеалом.

Я достиг конца человека.

Я не получил ответа.

Или же ответом было: выбирайся из этого мира, брось в огонь это старое тряпье.

Я не получил ответа.

И в этом действительно причина упадка и деградации Индии: вместо того, чтобы ВОПЛОЩАТЬ свою духовность, они по обыкновению использовали ее для грез, мечтаний, медитации, для какой-то духовной дремоты, которую они называют "Нирваной", но... эти люди ДРЕМЛЮТ! Они приятно и всецело дремлют – посмотри, чем они ЯВЛЯЮТСЯ и что они ДЕЛАЮТ для земли?

Вот на что я все время наталкивался. Я подходил все к той же точке и упирался в нее.

Какой была их цель? В чем цель этого человеческого ТЕЛА, скажем, того самого тела ребенка на берегу моря, который удивленно всматривался в безбрежность и чувствовал, что было нечто, чем стоит жить!

Так что же, конец всего этого в том, чтобы закрыть глаза – и что тогда?

Это конец?

Но ребенок, всматривавшийся в волны, каким я был, не принял бы это ни на минуту!

Это не жизнь! Это вовсе не божественная жизнь.

И все же... в самом начале истории Индии, другие поняли – риши, жившие пять или шесть или семь тысяч лет назад. Они поняли какую-то тайну.

Ту же тайну открыли Шри Ауробиндо и Мать.

И вот что на самом деле потянуло меня назад. Исходив Индию, я вернулся НАЗАД к... тому источнику – настоящему источнику. И к настоящему смыслу этой жизни.

Товарницки: То есть работать надо здесь, а не где-то а запредельном?

Если бы в запредельном, то для чего же мы приходим на землю?

Как тот нанга-саньясин, который говорит: "Замечательно, все кончено! Я бросаю старое тряпье в огонь и... это все. Я свободен!"

Но в чем тогда эволюционный смысл всего этого?

Мы были моллюсками, мы были лягушками, мы были рыбами, мы только что были обезьянами... Мы с трудом ТАЩИЛИСЬ, действительно, миллионы лет и страдали и... Зачем? Чтобы кончить маленькой духовной медитацией?

Это невыносимо!

Это не имеет никакого смысла.

Вся эта... проклятая история, болезненная и фантастическая история, кончается в маленькой... в такой бедной маленькой вещи?

Если первый эмбрион начал шевелиться на земле, то это должно было иметь какое-то значение для земли! Истина есть нечто, что должно иметь смысл в этом теле!

Эволюция не происходит в мозговых извилинах!

Она идет в плавниках рыбы. Она происходит в когтях. Ну, хорошо, какое-то время она происходит в ряде извилин, которые были чрезмерно вздуты, но это не... ПУТЬ, ведущий к свершению тех миллионов лет.

Это невозможно!

Эволюция должна идти во плоти. Это должно быть нечто в теле.

И вот где Мать схватила меня. Вот как она меня поймала.

Товарницки: Но я не думаю, что Вы ставите под сомнение учение самого Будды, о пути, ведущем к развенчиванию иллюзии и подводящему к центру сознания?

Посмотри, есть иллюзорный человеческий путь проживания своей жизни. Это очень ясно. Иллюзия временная, полезная. Очевидно, что существует видимость вещей, через которую нужно прорваться.

Вопрос состоит в том, чтобы избавиться от представления о... маленьких объектах, заключенных в ящик – мы должны выбраться из этого ящика. В этом нет сомнения. Вот чем является иллюзия и ложь.

Дело заключается в том, чтобы сразу же прорваться через все это в поистине необъятное измерение.

И это ПЕРВЫЙ шаг. Это не конец. Это только АБВГД – начало алфавита!

Поэтому раз уж вы прорвались через эту корку – тот маленький "ящик", в который вы заключали все вещи и все существа – раз уж вы пронзили тот... кусок картона (это ничто иное, как кусок картона), раз уж вы прошли через это, то что вы собираетесь делать с этим телом? Что произойдет тогда?

На этот вопрос не давал ответа ни один йог, ни один иллюзионист, ни один буддист.

Товарницки: Если это не побочный продукт буддизма?

Побочный продукт?

Товарницки: Буддизма.

Но я...

Товарницки: Потому что, несомненно, если вы подойдете к истоку, если вы прочтете слова самого Будды и вникните в учение основных Мастеров, то не откроется ли вам иной порядок вещей?

Да. Конечно, целый мир лежит между тем, что говорили пророки или осведомленные люди (называйте их как хотите) и что... сделали из этого их последователи и ученики... и церкви.

Что мы знаем о настоящих словах Христа? Что мы знаем о настоящих словах Будды? На самом деле мы не знаем ничего. Поэтому, когда я говорю о Будде, то ставлю под сомнение не столько самого Будду, сколько... ту церковь, которая построена вокруг него.

Товарницки: Припоминаете ли Вы позицию Шри Ауробиндо по отношению... не к буддизму, а к самому учению Будды?

Очень трудно говорить об этом, потому что буддизм стал синонимом определенного способа бытия и жизни. Поэтому мы можем обсуждать эти вещи лишь в терминах буддизма, а не в терминах самого Будды. Это невозможно.

И это было очень полезно. Буддизм был очень полезен в эволюции человеческого сознания, чтобы помочь нам или заставить нас ПРОКОЛОТЬ определенную видимость.

Но это ПЕРВЫЙ шаг!

А какой второй шаг?

Вот что. Вот мой вопрос.... Вот где я был в конце моего путешествия. И я дошел до этого не философски! Я дошел до этого столь конкретно, сколь это может быть, потому что я все еще был тем самым ... РЕБЕНКОМ, в самом деле, вглядывающимся в безбрежность моря и... говорящим себе "Но где же мой секрет? Где ЭТОТ секрет моего существа... этого тела, в котором я нахожусь?"

Гуру

Товарницки: Но учение Шри Ауробиндо уже несколько просветило Вас?

Да. Я читал Шри Ауробиндо... Верно, я прочел некоторые вещи Шри Ауробиндо. Но, не знаю, было так, как будто бы я читал сквозь страницы.

Как я уже рассказывал, я странствовал по миру с "Жизнью Божественной". Но... я действительно интересовался "миром" Шри Ауробиндо, его атмосферой, тем, что он представлял. И всякий раз, когда я читал страницу-другую, я смотрел даже не на слова: на заднем плане я ощущал какой-то взгляд или глубину, и мне нравилось составлять компанию с... "тем".

Так что это даже не философия – которую я почти не знал – в действительности притягивала меня.

С интеллектом я покончил в возрасте девятнадцати лет. Я прочел сотни и сотни книг и понял раз и навсегда, что никакого ответа не смогу найти в книгах.

Товарницки: Так что последний "снимок" того индийского путешествия такой: Вы в качестве белокожего саньясина странствуете на глазах дружественного индийского народа?

О, да! Они более чем дружественные; они великодушные. Это настоящие великодушие. Великодушие, которое не просто выражается в улыбающихся лицах, а исходит из сердца. Это поистине милость той страны.

Там было это великое великодушие.

Но я не собирался проводить всю свою жизнь в одежде монаха, вы понимаете. Мне требовался другой смысл жизни. Мне нужно было прикоснуться к чему-то БОЛЕЕ ИСТИННОМУ, чем все это.

Товарницки: Какие области Индии Вы посетили?

Бенгали, главным образом. И я... да, путешествовал по всей Индии. На пути в Гималаи я проходил через Бенарас, Бриндаван. В западной Индии был не особенно много. В основном на востоке и северо-востоке.

Товарницки: В течение нескольких месяцев?

Путешествие было очень коротким. Очень сконцентрированным. Потому что я был действительно ведом непосредственно моим вопросом. Я не собирался впустую тратить хотя бы минуту своей жизни: как только завершалась одна фаза, я довольно грубо ставился перед тем ответом, который я должен был услышать или ПЕРЕЖИТЬ.

Товарницки: Встречали ли Вы гуру или саньясина, который поразил бы Вас?

О, встречал... множество.

Товарницки: Не припомните ли Вы какую-нибудь интересную историю в ходе того...

Гуру, что же... Лично я нахожу "систему гуру" отвратительной. Не могу выразиться иначе. И все же... это, очевидно, манера выражаться.

Потому что, на самом деле, ВСЕ является Гуру.

Каждое мгновение, каждая вещь, каждая встреча, каждый случай, каждое происшествие ЯВЛЯЕТСЯ Гуру. Все приходит для того, чтобы показать вам путь. Мы просто не осознаем это. Мы относимся к вещам обычным образом, как мы всегда принимаем их. Но если мы знаем, как смотреть на вещи, то каждая вещь ЯВЛЯЕТСЯ Гуру. Я имею в виду, что каждая вещь приходит для того, чтобы научить вас, показать вам путь. Каждая встреча, каждая личность, каждый случай, каждое событие – это Гуру. Так почему же все это должно быть запихнуто в какую-то особенную шкуру ... шкуру, облаченную в белую одежду и... сидящую со скрещенными ногами?

Я не могу вынести – я просто не могу вынести всех этих людей. Я вижу их насквозь. Допускаю, что некоторые из них искренни. Но посмотри, что делают из них их ученики! Вот что отвратительно.

Они делают из них божество. И это очень удобно, вы понимаете, иметь гуру: "Что же, мой гуру сделает это для меня." Это ПОЛНОСТЬЮ освобождает вас от того, чтобы прилагать какое-либо личное усилие или пройти самому через весь процесс.

Ах! "Мой гуру здесь; он сделает это за меня." Гуру-гуру-гуру. Это всегда до боли знакомая вещь: бог освобождает вас от... от становления тем, чем вы являетесь.

Мать очень хорошо об этом сказала. Она сказала: "Это ЛЕНЬ... это ЛЕНЬ заставляет людей поклоняться. То, что следует делать, это становиться."

Но чтобы становиться, требуется мужество. Нет места для дремоты, вы понимаете.

И вот чего касался меч Матери. Там вы не могли дремать. Вы НЕ МОЖЕТЕ дремать. Вы не можете переложить все на кого-то, чтобы он сделал это за вас.

И вот почему я вернулся.

И в конце своего путешествия я вернулся в тот ашрам.

Теперь я понял, что должен был преодолеть все свои... страхи относительно стен, структур, систем – ради НЕЕ, вот что. И не надо обращать много внимания на ашрам.

Но ОНА была там.

Только ЕЕ я хотел видеть.

И вот где другая милость была дарована мне. Но я думаю, что всем нам милость отпускается в соответствии с нашим зовом. Все зависит от того, что мы призываем!

И, вероятно, она чувствовала тот зов во мне.

И с ее... улыбкой, ее иронией, ее вызовом – всегда был вызов глубоко в глазах Матери. Она как бы всегда бросала вам вызов: "Посмотрим, сможешь ли ты. Попытайся!"

В самом деле был "вызов" (мне нравится английское слово "challenge" – вызов).

Глубоко в тех глазах был зов.

Камешек с Ганга

Товарницки: Случилось ли с Вами что-либо особенное во время того путешествия по дорогам Индии? Увидели ли Вы какой-либо особый знак? Может быть, Вас поразил какой-то случай? Событие, которое как-то Вас затронуло? Животное, сюрприз, человеческое существо, случай, что угодно?

Не знаю. Да... кое-что поразило меня.

Во время своего путешествия я подошел к Гангу, к истоку Ганга – не к самому истоку, а достаточно высоко вверх по Гангу. И всегда в своей жизни я любил горные породы. Мне нравились камни. Мне нравились скалы. Мне кажется, что камни живут своей собственной жизнью.

И с Ганга я подобрал камешек, который показался мне прелестным. Я оставил этот камешек у себя. А по возвращении я нашел себе приют недалеко от железнодорожной станции. У приятного человека, который – не знаю, имел отношение к железной дороге, возможно, это был контролер или вроде этого; как бы там ни было, у него была работа, связанная с железной дорогой. Он жил рядом с путями вместе со своей женой, двумя или тремя детьми и престарелой матерью. И они дали мне приют.

И, не знаю почему, я вынул свой камешек.

И та мать посмотрела на этот камешек. Она все смотрела и смотрела на него; не знаю, почему.

Спонтанно я протянул ей камешек. И сказал: "Я подобрал его на Ганге".

После этого... престарелая женщина положила камешек перед собой на пол и приложилась к нему лбом. Это было так просто, так трогательно видеть... любовь, с которой женщина приложилась лбом к тому камешку с Ганга.

Не знаю почему, но это очень меня тронуло.

Эта СПОСОБНОСТЬ ПОКЛОНЕНИЯ, вы знаете... Эта... легкость и спонтанность, с которой они могут поклоняться. Иными словами, да, слияние с нечто более широким, чем маленькая поверхностная личность или маленький предмет, или...

Это глубоко меня тронуло.

Я узнал... нечто.