Тема 3. Классификация философских учений. Основные направления и школы в философии. 6 страница

В XIX в. эмпирическое исследование в конкретных науках вытесняло философию из всех областей научного знания. Дело дошло до того, что психология стала притязать на эмпирическое обоснование логики и математики - последнего убежища априоризма и рационализма: возникло чрезвычайно влиятельное движение психологизма. Против психологизма в логике и математике и выступили Э.Гуссерль и Г.Фреге. Оба они видели, что вместе с понятием логической необходимости не только устраняется идея науки в строгом смысле этого слова, но и вообще ставится под вопрос всякое стремление к истине. Дело в том, что логика и математика - это не частные науки, они формируют необходимые условия истинности мышления во всех областях. Поэтому в споре с психологизмом речь шла о принципиальной возможности достижения объективно истинного, проверенного знания в науке и философии вообще. Это обстоятельство и побудило Гуссерля дать новую интерпретацию логики, которая одновременно положила начало «феноменологии», как новому направлению в философии.

В трактате «Логические исследования», одном из главных философских произведений XX в., Гуссерль разработал глубокую и всестороннюю аргументацию против психологизма. Согласно ей, логические законы формулируют закономерности некоторой идеальной действительности, которая одинаково является в сознании всех людей. Феноменология и была задумана и разработана Гуссерлем как объяснение способа существования того идеального бытия, которое лежит в основании логики как «искусства мыслить». Эти идеальные предметности Гуссерль назвал позднее термином «эйдос». К понятию эйдетического феномена Гуссерль пришел в процессе исследования языковых выражений и их значений во втором томе «Логических исследований». Проведенный там феноменологический анализ понятия «смысла» - одно из самых крупных достижений в философии XX в. и, одновременно, возвращение (от позитивизма, психологизма и гносеологизма) к великим онтологическим идеям античности и средневековья. В психологических актах всегда подразумевается нечто неизменное, постоянное, некоторый «эйдос», на который и направлен этот единичный акт; этот эйдос стоит «за» отдельными эмпирическими восприятиями, выходит за их пределы, всегда «трансцендирует» их. Задача эйдетической феноменологии – освободить действительно подразумеваемое, или «эйдос» вещей и событий, от отождествления их с частичными чувственно данными аспектами, а также очистить их от элементов, коренящихся в предрассудках, в том числе - научных. Она должна пробиться к самим вещам, как гласит лозунг феноменологов.

Феноменология, в конечном счете, есть описание того, что дано сознанию. Ее метод - духовное созерцание (видение) фактов-сущностей, эйдосов, «феноменов», которые показывают себя нашему сознанию и которые мы, собственно, всегда подразумеваем. Это «созерцание сущности», «сущностное видение» происходит интуитивно, посредством схватывания непосредственно и очевидно данного в сознании. Разработка «эйдетических» основ всех наук была последней по времени попыткой в западной философии обосновать «смысл» всего «сущего», исходя из некоторых очевидных и общезначимых источников. Позднее Гуссерль интерпретировал эйдетическую феноменологию как трансцендентальную философию. Феноменология - это общая теория явления объектов в сознании, т. е. описание того, как нечто, что-либо вообще, являет себя в сознании. Это учение о всех возможных способах данности объектов сознанию. Феноменолог стремится максимально расширить границы «мира», его горизонт. Суть феноменологии - уравнение в правах всех видов "данности", всех форм "опыта". Все «модусы данности» объекта равно необходимы для понимания данного в них "нечто". Поэтому феноменология – это, по словам Гуссерля, не только сверхрационализм, но и одновременно радикальный эмпиризм.

Гуссерль стремился раскрыть первоисток «толкования», наделения «смыслом» вообще. В этом пункте феноменология пересекается с герменевтикой. Применение феноменологического метода к осмыслению человеческого бытия привело к созданию фундаментальной онтологии и экзистенциальной феноменологии. Таким образом, внутреннее единство, неразрывная связь этих течений друг с другом позволяют говорить о широком направлении экзистенциально-феноменологической герменевтики в философии XX в., цель которой – выявить предельные онтологические основания всего «данного» сознанию, расшифровать изначальный смысл мира.

Программа феноменологии столкнулась с трудностями. Неудачные попытки их преодоления Гуссерлем стали исходным пунктом для его учеников, которые предложили новые решения этих проблем. Важнейшие представители этой новой онтологии сначала распространили идеи Гуссерля на сферу этики и философии права. А.Райнах, например, писал, что в основании всякого позитивного права лежат правовые понятия, выражающие не зависящее от человека бытие. Н.Гартман также построил новое учение о бытии, используя результаты феноменологических исследований и соединив общую феноменологию с реалистической интерпретацией философии Канта. Для современной философии и науки имеет значение его учение о слоях бытия и их взамозависимости. Особенно большое влияние оказала феноменологическая этикаМ.Шелера, который попытался сделать в этике то же, что Райнах в теории права: найти априорное, общезначимое основание нравственности, «эмоциональное a priori», показав несостоятельность нравственного скептицизма и релятивизма. Он перенес гуссерлевское интуитивное «видение сущности» в эмоциональную область и утверждал, что все нормы, императивы, требования и т.п. коренятся в некотором интуитивно очевидном самостоятельном бытии, бытии ценностей. Феноменология эмоций позволила Шелеру набросать проект современной философской антропологии, как особого направления в философии XX в. Его антропологические идеи развивали Х.Плесснер и А.Гелен. Благоприятную почву феноменология нашла во Франции, где М.Мерло-Понти также построил новую онтологию, согласно которой за всем видимым скрывается невидимое, за всем сказанным – молчаливо подразумеваемое, причём осознание присутствия этого невидимого, о котором мы всегда молчим, есть условие и всякого видения, и всякого высказывания.

В последние годы жизни Гуссерль все больше и больше связывал трансцендентальную субъективность с конкретным человеком в его жизненном мире. Здесь он вплотную столкнулся с проблемой времени. Вместе с феноменологическим анализом времени появляется тезис о том, что идеи Hового времени постепенно привели европейское общество к кризису, поскольку точные науки занимают ложную позицию по отношению к естественному «жизненному миру» и субъективности человека, а потому и не могут ответить на жизненно важные вопросы. Лишь философия может и должна преодолеть этот кризис, восстановив значимость жизненного мира повседневности и единство всех наук. Эти мысли Гуссерля были лишь программно намечены. Благодаря работам его ученика М.Хайдеггера стало ясным, как это преодоление кризиса европейской культуры может выглядеть в деталях. Феноменология переходит в экзистенциальную философию.

Фундаментальная онтология Хайдеггера представляет собой попытку радикального переосмысления на базе феноменологического метода проблемы бытия, "забытого" всей европейской философской традицией после досократиков, а в особенности – Новой философией, с её культом «субъекта» и «сознания». Вслед за Гуссерлем он стремится вернуться «к самим вещам», видеть «все вещи проще, зорче и неотступнее». Исходным пунктом в его учении о бытии и времени служит то бытие, которое воплощено и осуществляется в человеке, в его «здесь-бытии», в его присутствии в мире. Это присутствие и становится предметом феноменологического анализа. Анализ экзистенции проводится в терминах «заботы», бытия-в-мире, со-бытия, подлинности и неподлинности, утерянности и заброшенности, временности и бытия-к-смерти и т.д. Будучи недовольным практически всей европейской философской традицией за её «забвение бытия», Хайдеггер не только стирает традиционные границы между онтологией, гносеологией, этикой и т.д., но и подвергает критике и деструкции традиционный категориальный и языковый строй философии, создавая новый философский язык, который делает его многочисленные сочинения совершенно невразумительными для одних и необычайно привлекательными для других – тех, кто вслед за Ницше хочет «философствовать молотом» и крушить авторитеты и традиции.

Иногда учение Хайдеггера включают в более широкое течение экзистенциализма. Последний, опираясь на идеи Киркегора, Ницше и Гуссерля, создаёт новую теорию человеческого бытия в мире, «экзистенции», новую теорию отчуждения и свободы человека в абсурдном мире. Наряду с атеистическим экзистенциализмом (К.Ясперс, Ж.-П.Сартр, А.Камю) был разработан также религиозный, христианский экзистенциализм (Г.Марсель). Ближе всех к «предтече» экзистенциализма, Кьеркегору, стоял К.Ясперс. Наука, повторяет он мысль Шопенгауэра, не даёт познания бытия, поскольку для неё есть одни «объекты», внешнее. Но есть принципиально иное бытие – «я сам», которое может быть познано лишь «изнутри», в опыте самореализации. И суть дела в том, что подлинное «я», то, что я есть на самом деле, экзистенция, обычно скрыто от меня самого под поверхностью внешнего, обыденного существования, и обнаруживается, или пробуждается, лишь в пограничных ситуациях. Экзистенциализм – учение о смысле человеческого существования, феноменологическое описание ложного смысла (отчуждённого бытия, потери себя), утраты смысла (абсурда), движения человека к обретению подлинного смысла (пробуждения, озарения, возвращения к самому себе). Опыт самоосуществления нуждается и в коммуникации, так как лишь благодаря другим я становлюсь собой, а также в трансценденции, оборотной стороне конечности человека. Человеческое бытие, экзистенция, по сути своей – «интерес», inter-esse, «бытие-между» животным и Богом, разорванность, внутреннее противоречие, порыв, самоотрицание, нетождественность самому себе. Ж.-П.Сартр также предпринял попытку построения феноменологической онтологии, в центре которой стоит понятие свободы. Экзистенциальная философия свободы, по мнению Сартра, должна быть интегрирована в марксизм, сделав его подлинным гуманизмом. Экзистенция человека самоотрицательна: он не есть то, что он есть; он есть то, что он ещё не есть, ибо человек – это «проект», он определяется через свои возможности, тем, что он делает и сделает. Лишь в человеке существование предшествует его сущности. Если человек отождествляет себя с чем-то (я-де «бизнесмен», я – «модель», я – «олигарх», я – «звезда» и т.п.), он растворяется в функции, «овеществляется», падает жертвой дурной веры и утрачивает свободу, подлинность бытия. Если же он ни с чем себя не отождествляет, но желает всё же достичь вершины и конечного смысла – он тоже становится жертвой бесплодной страсти. В сущности, человек хочет быть Богом, но Богом быть нельзя: человек конечен, «обременён миром» и своей заботой, он не может поглотить свободу другого… Всё зависит от направления экзистенции как «проекта»: направленность в мир – неподлинное бытие, направленность в «трансцендентное» - подлинное. А.Камю в художественно-философской форме описывает опыт переживания абсурда: бунта против непреодолимой чуждости, враждебности бессмысленного мира - мыслящему «я».

Универсальная герменевтика обобщает все предшествующие попытки создать методологию и теорию понимания, истолкования знаков, символов, знамений, священных текстов, произведений искусства, исторического прошлого и других явлений духа (Э.Бетти, Г.Гадамер, П.Рикёр). Герменевтика как философская теория была основана немецкими «романтиками» (Ф.Шлегель, Ф.Шлейермахер). У них шла речь о проблеме понимания состояний души другого человека, его индивидуальности, выраженной прежде всего в произведениях искусства. Позднее, у В.Дильтея, Л.Ранке, И.Г.Дройзена герменевтика рассматривается как общий метод исторического познания, или «вживания» в духовное состояние людей прошедших эпох, нашедшее своё воплощение и выражение в их поступках, составивших «события» прошлого, т.е., собственно, саму «историю». Э.Бетти понимал герменевтику как общую методологию «перемещения в чужую субъективность». Г.Гадамер опирался также на феноменологический метод Гуссерля и концепцию языка как «родного дома бытия» Хайдеггера, благодаря влиянию которых герменевтика у Гадамера становится наконец онтологией, универсальной философией, и в существенных пунктах возвращается к учению Гегеля о познающем себя «духе», обогащённому достижениями феноменологического анализа и философии языка XX в.

Философия жизни XX в. подвергает критике современную научно-техническую цивилизацию (индустриальное, капиталистическое) общество, усматривая в современной технизированной культуре скорее опасность, чем благо для гуманного начала в человеке и пытается обратить человека к его изначальным жизненным реальностям (А.Бергсон, Г.Зиммель, Л.Клагес, Х.Ортега-и-Гассет).

Радикальной критике современное буржуазное общество подвергают также марксизм и неомарксизм XX в. Они дают философское обоснование необходимости перехода к принципиально новому типу общественного устройства. Философия марксизма во многом определила социально-экономический и политический облик мира в XX в., привела к созданию новых систем хозяйства и власти. Своё развитие и практическое применение она нашла в трудах В.И.Ленина, Мао-цзе-Дуна, Ф.Кастро и многочисленных философов-марксистов во всём мире, особенно – в социалистических странах, где она стала официальной государственной идеологией. Неомарксизм раскрывает "негативную диалектику" Просвещения, гуманизма и "модерна". Э.Блох применил марксизм для создания учения об утопии, как принципе надежды, который укоренён не только в сущности человеческого сознания, но и в самом бытии. Фракфуртская школа неомарксизма, или критическая теория (Т.Адорно, М.Хоркхаймер, Г.Маркузе) подвергает критическому исследованию первые основания «современной цивилизации». Подобно К.Марксу она видит ключ к решению философских проблем в исследовании общественных отношений, взятых в их целостности и развитии, говорит об эксплуатации, эмансипации, необходимости устранения господства, угнетения, репрессии, об освобождении творческих, игровых возможностей человека, о достижении мира, свободы и счастья. Однако Маркс, по мнению наиболее влиятельного представителя этого направления, Ю.Хабермаса, сосредоточившись на экономических и политических структурах буржуазного общества, недостаточно внимания уделил исследованию различных форм коммуникации людей. Именно они, а не классовая борьба пролетариата, имеют решающее значение для разумного переустройства современного общества. Созданная Хабермасом философия коммуникативного дискурса ставит в центр исследования понятие коммуникативной рациональности и опирается на философско-лингвистические идеи Н.Хомского, Дж.Остина и Дж.Сёрла, прежде всего – на концепцию языковой компетентности и теорию речевых актов. Основная идея состоит здесь в том, что язык – это не просто совокупность знаков, обозначающих некоторые «референты», но – речевая деятельность, неразрывно связанная с определённой «прагматикой» – отношениями людей и правилами их общения, поведения, коммуникации, предметной деятельности. Чрезвычайно важное для современной философии понятие дискурса означает общение любого числа лиц, достигшее аргументативной и рефлексивной зрелости. Лишь коммуникативная зрелость создаёт подлинную общественность. Лишь в дискурсе рождается и подлинно философское мышление, разрушается мнимая самоочевидность суждений, преодолеваются догматизм, фанатизм, односторонность и слепота и связанная с ними глухота людей друг к другу, враждебность. Лишь в дискурсе возможно действительное согласие, консенсус – как с самим собой, так и с другими людьми. Сторонником коммуникативного подхода в философии является и К.-О.Апель, создатель трансцендентальной прагматики. В отличие от Хабермаса, он непосредственно отталкивается не от идей основателей Франкфуртской школы, но от трансцендентальной философии Канта, которую он стремится реконструировать и модернизировать при помощи философии языка Хайдеггера и Витгенштейна, поставив на место «сознания» и его «априорных форм» прагматику языковых игр и условия возможности идеального коммуникативного сообщества. Преимущественное внимание Апель уделяет не социальному переустройству, а трансформации философии.

Структурализм XX в., исходя их идеи Маркса о том, что «сущность человека – совокупность общественных отношений», обобщает идеи структурной лингвистики Ф. де Соссюра до философской теории культуры. Структурализм в философии противостоит тому подходу, который кладёт в основу «субъект», «сознание», индивида и его деятельность и т.д. Он обращается к исследованию анонимных, безличных, инвариантных структур, которые обнаруживаются и в сознании индивидов и коллективов, и в деятельности людей, и в общественной жизни, но прежде всего – в языке. Основополагающая мысль состоит в том, что язык – это система совершенно условных знаков, которые имеют значение исключительно в их взаимных отношениях друг к другу, и система этих взаимоотношений знаков неизмеримо важнее, чем отношение знаков к обозначаемым ими предметам. Значительное влияние на структурализм оказали также идеи Ницше и учение Фрейда о бессознательном, которое обнаруживает себя в речи. К.Леви-Стросс обратился к исследованию архаических культур, Р.Барт – к структурам литературного творчества, Ж.Лакан – к структурам бессознательного. М.Фуко стал знаменитым благодаря развитой им философии дискурсивных практик, названной Фуко археологией. Эта «археология» говорит не столько о человеке, обществе или истории, сколько о дискурсах и дискурсивных практиках, анонимных, фрагментарных и переменчивых структурах высказываний, в которых исчезает «субъект» классической философии. Дискурсивные практики, ансамбли дискурсивных событий соседствуют, пересекаются, соединяются, отсоединяются, прерываются, рассеиваются, теряются в лабиринтах, игнорируют друг друга и т.д. и т.п. Принципы связности не остаются неизменными – они возникают и исчезают, рассеиваясь игрой случая. В связи с концепцией Фуко говорят о децентрации субъекта и смерти человека. Философы подобного направления предпочитают говорить об играх и группах. Особое внимание Фуко привлекали маргинальные феномены, связанные со всякого рода «отклонениями». Задачу интеллектуала он усматривает в сотрясении основ, «рассеивании» привычного и кажущегося известным, в ре-проблематизации.

В этом лингвистическом потрясении основ особенно преуспели представители постструктурализма и постмодернизма, которые, следуя призыву Ницше «философствовать молотом» и намерению Хайдеггера подвергнуть деструкции историю онтологии, подвергают особого рода критическому анализу, деконструкции, всю традицию европейской "рациональности" (Ж.-Ф.Лиотар, Ж.Делёз, Ж.Деррида, Ж.Бодрийяр и др). По убеждению философов этого направления, всякое «конструирование» в сфере мысли, всякое построение систем, устарело. Их объединяет опора на текст и язык, нелюбовь и ироническое отношение ко всякой определённости, последовательности, порядку, однозначности, точности, логичности, «большим рассказам» (например, любым философским системам и научным теориям), и страсть к интеллектуальной игре, умственной свободе, противоречиям, «дисконсенсусу», «агонистике», парадоксам, фрагментарности, нестабильности, разрушению, рассеиванию и размыванию, эксцентричности и эпатажу, симуляции и двусмысленности.

Приложение.

Тексты к теме 1.

Текст 1: Платон.

Сократ. В первую очередь, я думаю, мы договоримся, что ничто не становится ни больше, ни меньше, будь то объёмом или числом, пока оно остаётся равным самому себе... Во-вторых, то, к чему ничего не прибавляли и от чего ничего не отнимали, никогда не увеличивается и не уменьшается, но всегда остается равным себе... в-третьих, мы примем, что чего не было раньше и что появилось уже позднее, то не может существовать, минуя возникновение и становление?

Теэтет. По крайней мере, это представляется так.

Сократ. Вот эти три допущения и сталкиваются друг с другом в нашей душе, когда мы... говорим, что я в своем возрасте, когда уже не растут ни вверх, ни вниз, за какой-то год был выше тебя, то вскоре стал ниже, причем от моего роста ничего не убавилось, просто ты вырос. Ведь получается, что я стал позже тем, чем не был раньше, пропустив становление. А поскольку нельзя стать не становясь, то, не потеряв ничего от своего роста, я не смог бы стать меньше...

Теэтет. Клянусь богами, Сократ, все это приводит меня в изумление и, сказать по правде, иногда, когда я пристально вглядываюсь в это, у меня темнеет в глазах.

Сократ. А Феодор, как видно, неплохо разгадал твою природу, милый друг. Ибо как раз философу свойственно испытывать такое изумление. Оно и есть начало философии... («Теэтет», 155a-d).

Так вот, прими же или отвергни следующее. Когда мы говорим: «Человек вожделеет к тому-то», скажем ли мы, что он вожделеет ко всему этому виду предметов или же к одним из них - да, а к другим - нет?

- Ко всему виду.

- Не скажем ли мы, что и любитель мудрости [философ] вожделеет не к одному какому-то ее виду, но ко всей мудрости в целом?

- Это правда.

- Значит, если у человека отвращение к наукам, в особенности когда он молод и ещё не отдает себе отчета в том, что полезно, а что - нет, мы не назовем его ни любознательным, ни философом, так же как мы не сочтём, что человек голоден и вожделеет к пище, если у него к ней отвращение: в этом случае он не охотник до еды, наоборот, она ему противна.

- Если мы так скажем, это будет правильно.

- А кто охотно готов отведать от всякой науки, кто с радостью идет учиться и в этом отношении ненасытен, того мы вправе будем назвать философом...

- А кого же ты считаешь подлинными философами?

- Тех, кто любит усматривать истину.

- Это верно; но как ты это понимаешь?

- Мне нелегко объяснить это другому, но ты, я думаю, согласишься со мной в следующем... Кто любит слушать и смотреть, те радуются прекрасным звукам, краскам, очертаниям и всему производному от этого, но их духовный взор не способен видеть природу красоты самой по себе и радоваться ей.

- Да, это так.

- А те, кто способен подняться до самой красоты и видеть её самое по себе, разве это не редкие люди?

- И даже очень редкие.

- Кто ценит красивые вещи, но не ценит красоту самое по себе и не способен следовать за тем, кто повел бы его к её познанию, - живет такой человек наяву или во сне, как ты думаешь? Суди сам: грезить - во сне или наяву - не значит ли считать подобие вещи не подобием, а самой вещью, на которую оно походит?

- Конечно, я сказал бы, что такой человек грезит.

- Далее. Кто в противоположность этому считает что-нибудь красотой самой по себе и способен созерцать как её, так и все причастное к ней, не принимая одно за другое, - такой человек, по-твоему, живет во сне или наяву?

- Конечно, наяву.

- Его состояние мышления мы правильно назвали бы познаванием, потому что он познаёт, а у того, первого, мы назвали бы это мнением, потому что он только мнит.

- Несомненно...

- Следовательно, о тех, кто замечает много прекрасного, но не видит прекрасного самого по себе и не может следовать за тем, кто к нему ведёт, а также о тех, кто замечает много справедливых поступков, но не справедливость самое по себе и так далее, мы скажем, что обо всем этом у них имеется мнение, но они не знают ничего из того, что мнят.

- Да, необходимо сказать именно так.

- А что же мы скажем о тех, кто созерцает сами эти [сущности], вечно тождественные самим себе? Ведь они познают их, а не только мнят?

- И это необходимо...

- А тех, кто ценит существующее само по себе, должно называть философами [любителями мудрости], а не любителями мнений.

- Безусловно...

- Относительно природы философов нам надо согласиться, что их страстно влечет к познанию, приоткрывающему им вечно сущее и не изменяемое возникновением и уничтожением бытие, о котором мы говорили.

- Да, с этим надо согласиться.

- И надо сказать, что они стремятся ко всему бытию в целом, не упуская из виду, насколько это от них зависит, ни одной его части, ни малой, ни большой, ни менее, ни более ценной...

- Ты прав.

- Посмотри вслед за этим, необходимо ли людям, которые должны стать такими, как мы говорим, иметь, кроме того, в своем характере еще и следующее...

- Что именно?

- Правдивость, решительное неприятие какой бы то ни было лжи, ненависть к ней и любовь к истине.

- Естественно, им необходимо это иметь.

- Не только, мой друг, естественно, но и во всех отношениях неизбежно любой человек, если он в силу своей природы охвачен страстным стремлением, ценит все, что сродни и близко предмету его любви.

- Верно...

- Но когда у человека его вожделения резко клонятся к чему-либо одному, мы знаем, что от этого они слабеют в отношении всего остального - словно поток, отведённый в сторону.

- И что же?

- У кого они устремлены на приобретение знаний и подобные вещи, это, я думаю, доставляет удовольствие его душе, как таковой, телесные же удовольствия для него пропадают, если он не притворно, а подлинно философ.

- Да, это неизбежно.

- Такой человек рассудителен и ничуть не корыстолюбив - ведь тратиться на то, ради чего люди гонятся за деньгами, подходило бы кому угодно, только не ему.

- Это так...

- Так разве не будет уместно сказать в защиту нашего взгляда, что человек, имеющий прирождённую склонность к знанию, изо всех сил устремляется к подлинному бытию? Он не останавливается на множестве вещей, лишь кажущихся существующими, но непрестанно идет вперед, и страсть его не утихает до тех пор, пока он не коснётся самого существа каждой вещи тем в своей душе, чему подобает касаться таких вещей, а подобает это родственному им началу. Сблизившись посредством него и соединившись с подлинным бытием, породив ум и истину, он будет и познавать, и поистине жить... тому, кто действительно направил свою мысль на бытие, уже недосуг смотреть вниз, на человеческую суету и, борясь с людьми, преисполняться недоброжелательства и зависти. Видя и созерцая нечто стройное и вечно тождественное, не творящее несправедливости и от нее не страдающее, полное порядка и смысла, он этому подражает и как можно более ему уподобляется. Или ты думаешь, будто есть средство не подражать тому, чем восхищаешься при общении?

- Это невозможно.

- Общаясь с божественным и упорядоченным, философ также становится упорядоченным и божественным, насколько это в человеческих силах («Государство», 474c-500d).

Сократ. Вероятно, если сравнить тех юношей, что толкаются в судах и тому подобных местах, с теми, что проводят время в философии и ученых беседах, то воспитание первых будет рабским перед свободным воспитанием вторых.

Феодор. Почему?

Сократ. Потому, что у последних, как ты выразился, никогда не бывает недостатка в досуге и своим рассуждениям они предаются в тишине и на свободе... Первым же всегда недосуг, их подгоняют водяные часы... Речи же свои они держат, как раб за раба перед господином, что восседает со своим законом в руке, да и тяжбы у них никогда не об отвлеченном предмете, но всегда о себе самом, и нередко дело идет о жизни и смерти. От всего этого люди становятся ожесточёнными и хитрыми (они знают, как польстить господину речью и угодить делом), с мелкой и кривой душой. Величие, прямоту и независимость с малых лет у них отняло рабство, принудившее их к коварству, угрозами и страхом отравившее нежные ещё души и, кто не сумел вооружиться сознанием истины и права, те не перенесли всего этого, но, обратившись вскоре ко лжи и взаимным обидам, совершенно согнулись и сломились, и теперь, превратившись из детей во взрослых людей, они, совсем не имея разума, почитают себя искусными и мудрыми...