Первобытный синкретизм объектного о субъектного
Первобытной культуре и порождаемому ею человеку не свойственно также и противоречие между объектностью и субъектностью, т. е. противоречие между человеком, творимым внешними, не зависимыми от него обстоятельствами, и человеком — творцом этих обстоятельств. Это знаменитое противоречие между человеком-тварью и человеком-творцом, столь трагически осознанное и воплощенное в культуре религиозного типа.
Нерасчленение границ своих творческих возможностей и своей зависимости от окружающего мира находит выражение в таком феномене первобытной культуры, как магия.
С помощью магических действий человек в первую очередь стремился обеспечить себя достаточным количеством пищи. Он был далек от мысли, что изобилие зависит от него (его ловкости, знаний, умений) и благоприятного стечения природных обстоятельств — многочисленности животных, хорошей погоды, отсутствия стихийных бедствий. Он полагал, что все зависит от того, насколько точны и результативны будут действия его или специального колдуна по стимулированию каких-то внешних, но вовсе не не зависимых от него сил. Так, мужчины «клана Эму», как рассказывает Д. Д. Фрезер, способствуют размножению этой птицы тем, что рисуют на земле ее священное изображение, в особенности тех частей его тела, которые считаются наиболее лакомыми кусками. Мужчины рассаживаются вокруг этого рисунка и поют. После этого танцоры в головных уборах, напоминающих шею и маленькую головку эму, подражая внешнему виду птицы, изображают, как она стоит и бесцельно вертит головой, оглядываясь во все стороны.
Однако еще более поразителен синкретизм субъектности и объектности в магических действиях первобытного человека по управлению погодой. Понимая свою зависимость от количества влаги, солнечного тепла и света, древние люди в то же время пребывали в уверенности, что определенная последовательность их действий или действий специального колдуна может дать им столь необходимые для их жизни природные блага. Так, например, одно из племен Центральной Австралии для вызова дождя использовало чрезвычайно сложный ритуал. Вырывалась довольно большая яма, над ней выстраивалась из бревен и ветвей хижина конической формы. Старейшины племени острым кремнем пускали кровь двум колдунам, которые, как считалось, получили особое вдохновение от мура-мура — духов отдаленных предков племени. Истекающие кровью колдуны пригоршнями разбрасывали вокруг себя пух, часть которого прилипала к обрызганным телам людей, сгрудившихся в хижине, а другая кружилась в воздухе. Кровь при этом символизировала дождь, а пух — облака. Затем колдуны взваливали на себя огромные камни, находившиеся в хижине и тоже символизировавшие собирающиеся облака, относили камни на 10 – 15 миль и затаскивали их как можно выше на самое высокое дерево. В это время остальные мужчины собирали гипс, растирали его в порошок и бросали в яму с водой. Эти действия также должны были побудить мура-мура собрать облака на небе. В заключение все мужчины окружали хижину и начинали бодать ее до тех пор, пока она не обрушивалась. Пустить в ход руки разрешалось лишь тогда, когда оставались одни лишь тяжелые бревна. «Протыкание головами символизирует продырявливание облаков, а падение хижины — выпадение дождя»[125]. За сложностью этого, как и многих других, обрядов по вызыванию или прекращению дождя, регулированию движения солнца и ветра стоит восхитительное в своей наивности убеждение, что дело это, конечно, нелегкое, но здоровому коллективу вполне по плечу.
Следы первобытного непонимания истинных границ своих творческих возможностей находят отражение в суевериях современных, вполне цивилизованных людей. Трижды плюнет человек через левое плечо, отвернется от перебегающей дорогу черной кошки, не вернется за забытой вещью, посидит перед дорогой - и порядок, все будет у него, как многие верят, хорошо. И наоборот, не плюнет, не отвернется, вернется и не посидит — и пойдут прахом благие его намерения, затраченные силы. За всем этим стоит наивное убеждение, что, с одной стороны, все без исключения в руках человека, а, с другой стороны, и в то же самое время — ничего от него не зависит.