Герметическое толкование волшебной сказки

К сожалению, всякое суждение об алхимии имеет неизбежный гадательный характер, ибо “королевское искусство” есть результат интеллектуальной активности иной цивилизации, основанной в отличие от нашей, на совершенно иных онтологических и экзистенциальных постулатах.

Евгений Головин “Лексикон”

Как мы обнаруживаем, Царское Искусство в волшебной сказке символизируется некоей особенной связью с золотом.

Вполне отдавая себе отчет в том, что в некотором смысле “фольклорный опыт древнее и универсальнее религиозного, а потом уж на его основе возможны любые межэтнические взаимообмены сюжетами, мотивами, образами”[82], обратим внимание на русскую сказку “Золотая гора”[83], которая представляет собой измененный сюжет сказки из цикла “Тысячи и одной ночи” о Хасане басрийском[84]. Заметим, что русская сказка не просто изменила сюжет арабской сказки, сохраняя в то же время ее основной замысел, но и привнесла некоторые значительные с точки зрения Царского Искусства элементы.

В сказке “Тысяче и одной ночи” речь идет о молодом купце, попавшем в услужение к огнепоклоннику, магу персиянину, занимавшемуся алхимией и таким образом получавшему богатство и власть над людьми. Для искусства алхимии ему нужна трава с высокой горы, “которая растет в таком месте, где проходят облака и разрываются”. Сам он почему-то не может достичь вершины и посылает туда Хасана, предварительно зашив последнего в шкуру верблюда и препоручив его доставку на гору птице-ястребу. С вершины горы Хасан сбрасывает магу шесть вязанок нужного ему растения, но “неблагодарный” алхимик уезжает, бросая его на горе. Прочитав похоронную молитву, Хасан бросается с горы в море, но “по воле Аллаха” остается невредим. Через год ему удается отомстить магу: он убивает его на том же месте возле горы, когда алхимик вновь приводит сюда юношу, дабы поступить с ним так же, как до этого с Хасаном.

В русской сказке в роли алхимика выступает “семисотный купец”, регулярно набирающий работников на торговой площади, при этом все поденщики разбегаются от него, поскольку ни один из его наемников не вернулся назад. Золото он добывает, посылая работников на высокую гору “копать золото”, доставка происходит так же, как и в арабской сказке, с тем отличием, что юношу зашивают в шкуру “ледащей клячи” и на гору его возносят “вороны черные, носы железные”. В отличии от алхимика, который убеждает Хасана влезть в верблюжью шкуру, обещая ему равную долю, “семисотый купец” просто опаивает работника “сонным зельем” и уже уснувшего, зашивает в лошадиную шкуру. Так же, как и Хасана, купец оставляет молодца на горе, и так же, как Хасан, русский сказочный герой морем добирается до родного города. С тем лишь различием, что “воля Аллаха”, выручившая Хасана, в русской сказке заменяется волшебным кремнем, подаренным юноше дочерью “семисотного купца”. Соответственно строится и мотив мести: Хасан освобождает новую жертву и мечом поражает мага, русский юноша, хитростью вновь нанявшись к тому же купцу, поступает с ним так же, как некогда хозяин с работником: он “опаивает” его и оставляет умирать на горе[85].

На данном примере мы можем видеть буквальное подтверждение высказанной выше мысли, о наличии в русской сказке взаимосвязи между Царским искусством и собственно золотом, в данном случае представленной как “возможность иметь все золотое”: “семисотный купец” владеет раззолоченной каретой и “горящим как огонь золотым дворцом”[86].

Образ “горящего как огонь золотого дворца” демонстрирует нам важную связь золотой окраски с собственно “огненностью”[87], связь весьма характерную как для волшебной сказки, так и для Царского искусства.

В этой связи уместно предположить, что наиболее часто встречающаяся в фольклоре метаморфоза золота – его появление из “жара”, углей[88], возможно, имеет определенное отношение к так называемому тайному огню Философов. При этом мы, разумеется, должны помнить, что: “Ни золото огонь не порождает, ни наоборот: Любая вещь содержит лишь свое зерно”[89]. Как, впрочем, и то, что: “Огонь позволяет проявиться силе Сульфура, заключенной в золоте (Солнце Философов) и силе Меркурия, заключенной в серебре (Луне Философов)”[90].

Эвола пишет: “Переведенный в область металлургических символов герметики, принцип Солнца соответствует Золоту, субстанции, не поддающейся воздействию кислот, а принцип Луны соответствует жидкому Серебру или Быстрому Серебру, как в древности называли ртуть, т.е. Меркурий. В определенном аспекте, первый принцип может иметь отношение к красному цвету, а второй – к белому, отсылая, таким образом, соответственно, к Огню и к Свету. Огонь есть истинное качество солнечного принципа – не как Огонь желания, жажда порождения или страсть, но как flamma non urens, бестелесный принцип всякой одушевленности. Причиной чего являются свойства этого Огня, который представляет собой “однородную часть неба”, “невидимый дух”, “душу, неподвластную законам тела”, “чудесную вещь, которую только Философы способны понять”, который огромен, невидим, и, благодаря своим качествам, действует повсюду (см. Agrippa, De Occulta Philosophia, I, 5; II, 4; Philalethes, Epistola, LVI, LVII; Regulae, X)”[91].

Примечательно, что волшебной сказке известны сюжеты, демонстрирующие связь золотой окраски с огненностью особого рода, а именно холодной (не обжигающей) огненностью, которая буквально соответствует алхимическому термину “холодный огонь”[92].

В качестве примера такого рода можно привести сюжет русской волшебной сказки, где герой добывает “чудесную уточку”: “Запер хозяин свою уточку в темный сарай; ночью она снесла золотое яичко. Пошел туда мужик, увидел великий свет и, думая, что сарай горит, закричал во всю глотку: “Пожар! Пожар! Жена, хватай ведра, беги заливать!” Открыли сарай – ни дыму, на пламени, только светится золотое яичко”[93]. В этом же ряду находится известный сказочный сюжет с пером Жар-птицы: “Это перо было так чудно и светло, что ежели принесть его в темную горницу, то оно так сияло, как бы в том покое было зажжено великое множество свеч”[94].

На последнем образе стоит остановиться подробнее. Дело в том, что Жар-птица русских волшебных сказок имеет самое непосредственное отношение к образу другой, не менее легендарной птицы Феникс[95]. Однако известно, что Фениксом греки называли египетскую птицу Бену[96], чей образ, по всей видимости, служит исходным. Известно, что в египетской традиции Бену символизировала воскресение и вечную жизнь.