Исходный пункт: феноменологический кризис из-за дискредитации оснований очевидности.
То, что называют в наши дни кризисом феноменологии, я понимаю как поле, где решается вопрос: может ли методическая идея феноменологии как философии оснований считаться сегодня устаревшей? Этот вопрос заставляет меня сделать некоторые автобиографические пояснения, и я позволю себе кратко остановиться на этой субъективной перспективе.
Уже в течение нескольких десятилетий я ощущаю себя перемещающимся между двумя полюсами современной философии — феноменологией, с одной стороны, и философией, ориентированной на анализ языка — с другой. В течение некоторого времени я считал себя принадлежащим хайдегтерианской гер-
НА ПОРОГЕ XX] ВЕКА
меневтической феноменологии и пытался навести мосты между этим подходом и «прагматическим поворотом», характерным для поствитгенштейновского анализа языка1. Если не ошибаюсь, это соединение двух философских течений стало еще более тесным: оно приняло форму так называемого «герменевтико-прагматического поворота», оказавшего влияние на философию в Соединенных Штатах и даже на теории науки. Речь идет о том самом движении, которое родилось из слияния англосаксонских и континентальных лейтмотивов: в основу полагается американский прагматизм, но привлекательными остаются как интуиции поздних Витгенштейна и Хайдеггера, так и интуиции, если так можно выразиться, второй волны — Гадамера и Деррида.
Однако свидетельством этого герменевтико-прагматического поворота была не только критика абстрактных логицизма и сциентизма, которой была отмечена первая фаза аналитической философии — об этом повороте свидетельствовала также критика претензий философского логоса на универсальную значимость. Мои собственные перепутья сошлись именно здесь. То, что вызвало соединение этих тенденций, выражено, например, Ричардом Рорти — хотя, конечно, и не только им — следующим образом: герменевтико-прагматический поворот преобразовался в требование детрансцендентализации философии2. Отчужденное отношение к этому движению я вынужден выразить в требовании ретрансцендентализации — подобно тому, как я это должен был сделать по отношению к Гадамеру, когда он преобразовал нормативную методологию понимания в онтологический дискурс и утверждал «игру» и «событие слияния горизонтов» — те самые игру и событие, при которых речь всегда идет лишь о другом понимании интерпретируемых текстов3. С моей точки зрения «праструктура» бытия-в-мире, которая определяет предпонима-ние всякого понимания, содержит на деле не только исторические и случайные предпосылки — предпосылки в смысле Коллин-
НА ПОРОГЕ XXI ВЕКА
гвуда, — но также прагматические и трансцендентальные предпосылки аргументации. Такой ход привел меня к осмыслению трансцендентальной герменевтики и трансцендентальной прагматики — они, по-моему, дополняющие друг друга аспекты некой единой трансцендентальной семиотики. Главным источником вдохновения для меня при разработке этого воззрения был труд Чарлза С.Пирса, который в отличие от всех других американских прагматиков, никогда не отказывался от Кантова лейтмотива: как и Кант, Пирс стремился установить нормативную теоретическую значимость и измерение трансцендентальной философии, упирая со своей стороны прежде всего на «регулятивные идеи» прогресса, возможного в процессе рационализации1.
Какое же, однако, отношение имеет этот мой краткий исторический экскурс в размышления о противоречивых тенденциях «герменевтико-прагматического поворота» к теме кризиса феноменологии?
Предварительно мне хотелось бы так ответить на этот вопрос.
Современный кризис феноменологии обусловлен прежде всего двумя лейтмотивами современной философии, которые, можно сказать, смешались друг с другом в герменевтико-прагматическом повороте. Первый лейтмотив обусловлен ориентацией на форму языка; второй — интуицией контекстуалъности предпонимания феноменов, контекстуальное™, в свою очередь обусловленной среди прочего также и языком: ведь он позволяет оценить то искусственное и случайное, что оказывает влияние на исторически обусловленную подоснову жизненных миров, а гуссерлианское сознание трансцендентальной очевидности никоим образом не может справиться со всем этим искусственным и случайным. Оба этих лейтмотива почти полностью дискредитировали в наши дни гуссерлианскую претензию на обоснование философии в качестве строгой и беспредпосылочной науки, апеллировавшую к аподиктической очевидности усмотрения категорий или интуитивного постижения сущностей.
В дальнейшем я хотел бы подробнее осветить это, несколько уточнив оба эти антифеноменологических (или, по крайней мере антигуссерлианского) лейтмотива современной философии. Но что мне особенно хотелось бы показать, так это то, что подходы, которые направлены против самой возможности основополагающей феноменологической очевидности, и сами приво-
НА ПОРОГЕ XXI ВЕКА
дят к столь же трудным апориям, которые были присущи классической феноменологии. Вопрос о том, как выйти из этих трудностей, ставится тогда таким образом: существует ли какой-то способ, с помощью которого можно по справедливости оценить как реальные достижения феноменологии, так и лингвистическую и герменевтическую критику феноменологической очевидности? В последней части моего доклада я попытаюсь очертить кратко, в чем я усматриваю выход, понимая под ним трансцендентальную семиотику, которая в качестве трансцендентальной прагматики языка преодолевает недостатки семантического анализа языка, проистекающие из вводимых в него абстракций, благодаря чему она и включает в себя феноменологическую очевидность. С тем я и перехожу ко второй части доклада.