Бену в солнечной ладье. Фрагмент росписи из гробницы Иринефер. Фивы. 19 Династия.
Именно к образу птицы Бену, как отмечает Г. Бутузов, восходит один из наиболее “закрытых” герметических символов – oiseau huppé, означающий одновременно и участника “платоновского банкета”, и Гермеса, и тайный язык “Fedeli D’Amore” (“Верных Любви”), который иногда именуют “языком птиц”, о котором мы будем говорить ниже.
В этой связи особенно примечательно, что в русской традиции вообще связь золота с солнцем, светом, огнем или жаром[97], являлась еще и символом особого избранничества. В частности культ драгоценных металлов и собственно золота был дружинным культом, жены дружинников Игоря оплакивали милых, приговаривая, что их “ни думою подумать, ни глазами повидать, а золота и серебра и пуще того в руках не подержать!”. А Перун, бог дружины, в рассказе о Владимировых языческих богах изображен с серебряной головой и золотым усом. Атрибутика золотого света сопутствует, дружине и князю в периоды славы и побед, и, что для нас крайне немаловажно, сами князья именуются “солнцами”: младшие Ольговичи – четыре солнца, “солнце светится на небесе — Игорь князь в Русской земли”[98] также и в былинах князь Владимир именуется “красным солнышком”[99].
Рискнем предположить, что в указанных случаях, мы также имеем дело с символической атрибутикой отсылающей нас к определенным аспектам Царского (иначе Королевского) Исскуства, о которых следующим образом пишет Бутузов: “По сути <…> l’art royal или blason – это умение манипулировать тайными общественными силами, и тот, кто добивается в этом адептства, становится обладателем так называемой “временной” или “мирской” власти. То, что не понимают многие современные “политики” по причине плебейства, это наличие в любом современном обществе безотказных рычагов такой манипуляции, которые не ржавеют уже более тысячи лет (и которые имели свои аналоги в других обществах испокон века). Знание этих рычагов и умение на них нажимать нужным образом и в нужной последовательности и составляет l’art royal”.
Следует особо подчеркнуть, что в Царском Искусстве, как, впрочем, и в волшебной сказке, мы имеем дело отнюдь не с простым (“профанным”) золотом[100]. В волшебной сказке этот момент отчетливо зафиксирован в форме хорошо прослеживающейся символической связи золота и иного царства.
Здесь нам следует самым внимательным образом отнестись к следующим словам Проппа: “Золото фигурирует (в волшебной сказке – АК) так часто, так ярко, в таких разнообразных формах, что можно с полным правом назвать это тридесятое царство золотым царством. Это – настолько типичная, прочная черта, что утверждение: “все, что связано с тридесятым царством, может иметь золотую окраску” может оказаться правильным и в обратном порядке: “все, что окрашено в золотой цвет, этим самым выдает свою принадлежность к иному царству”. Золотая окраска есть печать иного царства”[101].
С указанным мотивом самым непосредственным образом связан и другой сказочный мотив образования золота из “останков” – пепла или мусора, который в свою очередь имеет прямое отношение к первой стадии Великого Делания – а именно разложению (nigredo), чей цвет “чернее черного” символизирует философское “умерщвление” и “гниение”, “без которого нельзя продвинуться ни на шаг”[102].
В этой связи весьма примечательно, что в русской фольклорной традиции “помимо значения драгоценного металла, золотом назывался кал, прежде всего человеческий, “золотарить” – убирать отхожие места”[103].
Указанный мотив хорошо прослеживается в норвежских волшебных сказках “Про Пепеленя и его добрых помощников” и “Королевна с Хрустальной горы”[104] объединенных общим героем – Пепеленем.
Пепелень (Askeladden, с норвежского буквально: aske – зола, пепел; ladden – парень), есть прямой аналог русского Иванушки-дурачка, а в смысле этимологии имени прямой родственник Золушки, или Замарашки (немецкое – Aschenputtel и Aschenbrödel, голландское – Asgat, датское и шведское – Askefis, шотландское – Ashpit, чешское и польское – Попелюшка, болгарское – Пепелешка, сербо-хорватское – Попелюха, украинское – Попелюх, литовское – Pelenus, финское – Tuhkimo, французское – Cendrillon, итальянское – Cenerentola, испанское – Ventafochs, английское – Cinderella), героини соответствующей широко распространенной среди европейских народов сказки[105].
Как мы видим, это имя и его многочисленные изводы (в т.ч. и тот, что связан с образом птицы Феникс, возрождающейся из пепла, или золы) самым чудесным образом перекликается с алхимическим nigredo (с латыни буквально – чернота).
В этой связи особенное значение представляют следующие слова Эволы: “Ambula ab intra” (Исходи из внутреннего (лат.). – прим. перев.) – такова одна из максим в Commentatio de pharmaco catholico. И этот “внутренний путь”, эта via sacra, начинающаяся со “священного черного камня” (ίερατική λίθος μελαινα), – камня, “который не камень”, а “образ космоса” (κόσμσυ μίμητα), “наш черный свинец” (различные символы, которые, с этой точки зрения, представляют человеческое тело), и в ходе продвижения по которому возникают Боги и Герои, “небеса и планеты”, стихийные, металлические и астральные люди. Стоит отметить, что у римлян был ритуал, в ходе которого черный камень – lapis niger – клали в начале священного пути, via sacra. Герметическое делание в греческих текстах иногда называется “мистерией Митры”, поскольку Митра понимается как Бог или Герой, возникший из камня, который покорил Солнце. На этом “камне” – в евангелическом смысле – следует построить “церковь”. <…> Можно пойти достаточно далеко, опираясь на эти значимые соответствия”[106].
Уместно припомнить и то, что означенную стадию Делания символизирует собой фигура ворона, и именно “вороны черные, носы железные” возносят, зашитого в шкуру “ледащей клячи”, главного героя волшебной сказки “Золотая гора”.
Аналогичную символику мы обнаруживаем и в украинской волшебной сказке “Бедняк и Вороний царь”[107], где суровому испытанию подвергается последовательно бедняк (отец героя), а затем и его сыновья. Дорога к “серебряной поляне” (иному царству), где обитает Вороний царь, лежит через “густой лес”: “Прошли и один, и другой густой лес. Вдруг сразу светло сделалось – очутились они на широкой поляне. А что то была за поляна! Трава, цветы, даже камни – все из чистого серебра. Посреди поляны – утес, тоже серебряный. На утесе – дворец диковинный”. Следуя совету волшебного помощника (вороны), герой востребует главное сокровище Вороньего царя – а именно волшебную мельничку, которая не просто исторгает из себя изобилие, но и перемещает к нему всю его родню, в том числе и потерявшихся в лесу (не прошедших волшебное испытание) старших братьев.
Следует отметить, что превращение “продуктов распада” в “сокровище” происходит в сказке обычно не само по себе, но благодаря определенным обстоятельствам, связанным с конкретной ситуацией. Сказочные мотивы, восходящие к противопоставлению сор–золото (иначе драгоценности), разнообразны, но все же им свойственны некоторые вполне определенные закономерности.
Так, “речная девка” (sic!) просит парня доставить письмо брату (ср. “Садко”: гусляр передаст поклон Ильменю от сестры Волги), брат советует парню неводом выловить из реки мусор, сложить его на шесть недель в амбаре – выйдут золото и серебро. Интересно, что здесь требуется “поминальный” срок для превращения: шесть недель сопоставимы с сорока днями. Или другой сюжет: купец невзлюбил сына за то, что тот раздавал милостыню нищим, и отправил его “за моря”, сын берет с собой три мешка пепла, Николай Чудотворец[108] в ином царстве покупает пепел за три мешка золота.
Известен сказке и обратный процесс. Однако же примечательно, что “золото”, превращающееся в черепки, пепел и т.п., не обладает признаком сакральности. Такое “золото”, найденное под землей или полученное от водяного, всегда призрачно: падаль оборачивается кладом, а клад – “дохлой свиньей”.
В отличие от такого “золота”, сказочное золото иного (иначе золотого) царства – всегда “золотое”, хотя нередко оно наделяется точно также как, впрочем, и пепел даром “оборотничества”, что опять-таки указывает нам на имеющуюся здесь связь с соответствующими аспектами Царского Искусства: “Золото в преданиях и сказках о кладах всегда связано с испытаниями героев, его получают только избранные, оно рассыпается в прах у тех, кто не соблюдает “правил игры” с сакральным миром, и убивает тех, кто лишен “доброй доли” или хочет получить сокровища в обход “воли” самого золота. Именно воли, поскольку в русской мифологической прозе золото – живое существо, клады могут обращаться в людей, растения, животных, путешествовать по земле и искать своего хозяина”[109].
В этой связи приходит на память следующее замечание Р. Генона: “когда сокровища ищут те, для кого они по каким-то причинам не предназначены, то золото и драгоценные камни для них превращаются в уголь и пошлый щебень; современные любители раскопок могли бы извлечь пользу и из этой “легенды”[110].
В качестве наглядного примера можно привести другую украинскую волшебную сказку “Яйцо-райцо”, в которой помимо прочих “непосильных” задач поставленных перед героем, фигурирует задача поймать “золотого зайца”, которого герой видит сначала в облике гадюки, а затем – старухи. Примечательно, что волшебным помощником и одновременно суженой героя здесь становится “змеиная дочка”, замурованная у матери в “каменном столбе”[111].
Согласно многочисленным народным поверьям, подземное золото открывается глазам человека лишь в дни календарных праздников, когда “солнце играет” (т. е. меняет место, описывает круги) – на Пасху, Троицу, Ивана Купалу клады “сушатся”[112].
“Клады являлись в важнейшие (переломные) моменты календарного года, когда, по народным представлениям, открывался канал связи мира профанного с миром сакральным (помимо календарных праздников указывались и такие временные рубежи: полдень, “ночь при дожде”)”[113].
В остальное же время: “золото принадлежит змеям(выделено нами – АК), известно, что Добрыня “у лютого Змея Горынчища нашел он много злата-серебра”. По народному толкованию, золото и драгоценные камни нужны для освещения подземного царства, отсюда же поверье, что в головах змей можно найти самоцветные камни (ср. в былинах: самоцветные камни вплетены в каличью обувь для освещения ночного пути)”[114].
И далее: “Попав под землю, золото начинало жить особой жизнью, приобретая магические, оборотнические свойства и выходя на поверхность земли не только в образах разных существ и предметов[115], но и в виде огня, искр, свечения по ночам. Клад может достать тот, кто сам будет держать в руках огонь и читать соответствующие заклинания;[116] если клад лежит под сосной, то огненные свойства приобретает дерево: ударить но сосне топором — из ствола искры летят, срубить ее невозможно[117]. В той же связи – свечение “горящих”, осыпающихся искрами, растении: цветущего папоротника в Иванову ночь или разрыв-травы (ср. в сказке о Хасане басрийском: разрыв-трава растет па вершине горы, она разрывает облака, как бы прокладывая дорогу к солнцу, и потому необходима для “искусства алхимии”)”[118].
Здесь уместно вспомнить о распространенном представлении, согласно которому, посредниками между землей и небом в передаче солнечной субстанции являются ящерицы, змеи или лягушки. Так, согласно владимирским поверьям, ящерицы, сидящие на солнце с открытым ртом, буквально: “сосут солнечные лучи”[119]. В этой связи примечательно, что ритуал проглатывания огромной, раздувшейся лягушки посвящаемым в колдуны являлся обязательным моментом приобщения к искусству магии[120].
Таким образом, мы имеем дело с мотивом, согласно которому, “золото как трансформация солнечного света попадает на землю благодаря действиям живых существ, аккумулирующих солнечную энергию, буквально – пьющих, съедающих Солнце”[121]. Отметим, что в данном случае под “живыми существами” подразумеваются именно рептилии!
У Эволы мы также находим указание на то, что: “Змеи” символизируют силы, существующие в “лоне Земли” <…> “Лучи небесных тел концентрируются с такой силой и качеством в Земле, как ни в какой другой Стихии, потому что Земля является твердой и верной сетью, улавливающей небесные свойства, и центром их сфер (Braccesco, La Espositione di Geber Philosopho, Venezia, 1551, p. 79a)”[122].
И здесь нам следует обратить самое пристальное внимание на следующее важное замечание, которое делает А.А. Потебня: “мифические антагонисты (Змей, Кощей, Тугарин) часто соотносятся с сосудами: они либо сидят в них, либо сами представлены в виде сосудов (котел, бочка - брюхо, утроба, пещера)”[123].
В этой связи следует вспомнить примечательный эпизод из норвежской волшебной сказки “Падчерица и хозяйкина дочь”[124], в котором незаслуженная (нелегитимная) претензия ложного героя (хозяйкина дочка) на волшебное вознаграждение (сокровище) наказывается следующим образом: “Крышку у ларца поднимают – а оттуда жабы да всякие гады! Дочка хозяйкина рот разинула – ой изо рта их хлынуло! Черви, жабы, погань вонючая”.
Непосредственный аналог этого образа мы встречаем в Откровении Святого Иоанна Богослова (Откр. 16, 13.), где описываются “выходящие из уст дракона и из уст зверя и из уст лжепророка” три духа: “нечистых, подобных жабам”.
Указанный мотив представляется нам безусловным символическим признаком псевдоинициированности ложного героя (не сумевшего выделить чистую солнечную субстанцию, и соответственно изблевывающего ее в исходной “необработанной” форме) с образом которого в полной мере соотносятся как соответствующий персонаж волшебной сказки, так и означенные персонажи Священного Писания.
Такая интерпретация вполне подкрепляется следующим замечанием Эволы: “Драконы становятся теми, с кем борются солнечные герои – Митра, Геракл, Ясон, Аполлон, Гор, и кого в герметической интерпретации мифа алхимики называют “зелеными” и “непереваренными”, поскольку они не прошли еще через “созревание”, то есть через влияние, которое бы трансмутировало их в силу более высокого уровня (выделено нами – АК)”[125].
Возвращаясь к связи “останков” (угли, мусор) и собственно золота, в определенных случаях являющихся как мы определили зеркальным отображением друг друга, мы должны особо выделить сказочный мотив возрождения из пепла, или“рождения из остатков”.
“Из пепла, как из семени, вновь появляется то существо, которое было сожжено, в том или ином облике (вспомним птицу Феникс, о которой мы говорили выше – АК). Королева родила близнецов: во лбу по месяцу, на затылке – звезды. По навету злой сестры их хоронят в двух могилах, на которых вырастают два явора с золотыми и серебряными ветками. Злая соперница королевы приказывает из яворов сделать кровать, кровать сжигают, пепел съедает овца и приносит двух ягнят: во лбу по месяцу, на затылке звезды. Ягнят закалывают, а внутренности варит и съедает королева, после чего беременеет и вновь рождает чудесных близнецов (Народные русские сказки А.Н.Афанасьева в трех томах. М., 1986. Т. II. №287). Нетрудно заметить, что во всей цепочке пепел, съеденный овцой, явился основной причиной вторичного рождения близнецов, сначала ягнят, затем – детей. Для вторичного рождения пепел должен быть предан земле (как и кости, из которых обыкновенно вырастает волшебное дерево), здесь – дороге”[126].
Точно так же пепел, развеянный по ветру, символизирует окончательную смерть, в частности именно так уничтожали колдунов, упырей[127].
В контексте нашего исследования особенно важно, что в ряде случаев кости или пепел, преданные земле – залог возрождения, но уже в ином, измененном, трансформированном качестве.
Соответствующее представление мы обнаруживаем и в герметической традиции: “осадок представляет собой то, что остается после того, как выделен дух; таким образом, это тело, которому соответствует, кроме других возможных значений, символ “золы”, то есть аналогии сущности, в которой больше не осталось Огня. Но наиболее удивительно то, что “осадок”, “зола” и другие “остатки” в равной степени рассматриваются как нечто очень ценное, что “Сын Искусства” должен оберегать от презрения и отвержения, потому что именно из них – как утверждают – получается Золото, или же они и есть Золото, но не “вульгарное”, а истинное “Золото Философов”. “В золе, остающейся на дне могилы, – говорит, к примеру, Артефий, – лежит диадема нашего Царя”. <…> Остаткам сожженной материи, “шлаку”, Зосима приписывает “силу всего” – παντός ένεργεια – и добавляет: “Знайте, что зола составляет всю тайну; именно поэтому Древние говорят о черном Свинце, каковой является основой нашей субстанции”. Как мы знаем, такой свинец соответствует “священному черному Камню”, который, согласно Иоанну Алхимику, дарует “умение” делателям”[128].
Указанный мотив присутствует и в обряде атаманского посвящения в донской казачьей традиции: “Представления о необходимости отлучения атамана от мира живых людей и приобретении им черт лиминальности просматриваются в его временной “недееспособности” (“мы яво падвили пад руки”), в изменении облика (лицо обмазано сажей (выделено нами – АК), снята одежда). В ритуале символически воспроизводится вхождение посвящаемого в зону того света (смерти): “сыпали за ворот горсть земли (как преступнику перед утоплением)”. Выбранного атамана старики прикрывали своими шапками, в варианте – били плетью. После выборов его “качали”, то есть осуществляли магическое оживление”[129].
Примечательно, что ритуал аналогичный последнему обнаруживается в египетской традиции в связи с символикой воскрешения Осириса в подземном мире (“Дуат”). В так называемой “Книге Пещер” (часть IV) присутствует сцена, изображающая Исиду и Нефтиду, “возвышающих” согнутое тело Осириса, что выглядит как его “раскачивание”. Между руками и ногами Осириса изображен солнечный диск[130].
