Глава 9 холм священного огня 3 страница
Снова я взвешиваю его слова.
— Узнайте себя истинного, — продолжает он, — и тогда истина воссияет в вашем сердце, подобная солнечному свету. Ум освободится от беспокойства, и придет настоящее счастье, ибо счастье и истинное «Я» — одно. У вас не будет больше сомнений, когда вы однажды достигнете самоосознания.
Он поворачивает голову и вглядывается в дальний конец зала. Я понимаю, что он больше ничего не скажет. Так заканчивается наш последний разговор, и я поздравляю себя, что перед отъездом вытащил-таки его из скорлупы молчания.
***
Я оставляю его и неторопливо иду к тихому месту в джунглях, где проводил большую часть дня со своими записками и книгами. С наступлением сумерек я возвращаюсь в зал, ибо через час или два прибудет конная двуколка или повозка с буйволами и увезет меня от уединенного убежища мудреца.
От курильницы воздух благоуханен. Махарши полулежит под опахалом, но вскоре выпрямляется и принимает свою излюбленную позу. Он садится, скрестив ноги, правая ступня расположена на левом бедре, а левая ступня просто лежит под правым бедром. Я вспоминаю, что подобную позу показывал Брама, йог, живущий близ Мадраса, он называл ее «удобная поза». На самом деле это почти поза Будды, и она очень легко делается. Махарши, по обыкновению, опирается подбородком на правую ладонь, поставив локоть на колено; потом он внимательно смотрит на меня, но продолжает молчать. На полу перед ним — сделанный из тыквы кувшин для воды и бамбуковый посох. Это да еще полоска набедренной повязки — все его имущество на этой земле. Какой красноречивый комментарий нашему западному духу стяжательства!
Его глаза почти сияют, их взгляд постепенно становится как бы стеклянным и неподвижным; тело выпрямлено; голова чуть покачивается, затем успокаивается. Еще несколько минут — и я ясно вижу, как он вновь вошел в состояние транса, в котором он был, когда я впервые увидел его. Как странно наше расставание повторяет нашу встречу! Кто-то шепчет мне на ухо:
— Махарши входит в священный транс. Теперь бесполезно с ним разговаривать.
Тишина опускается на маленькое собрание. Медленно текут минуты, но тишина только углубляется. Я не религиозен, но не в силах противиться нарастающему благоговейному страху, который охватывает мой ум, так пчела не может сопротивляться благоухающему цветку. Зал пронизан тонкой, неуловимой и неясной силой, которая глубоко воздействует на меня. У меня нет сомнений, что центр этой мистической силы не кто иной, как сам Махарши.
Его глаза сияют поразительно ярко. Странные чувства просыпаются во мне. Эти блестящие очи словно проникают в сокровенные тайники моей души. Каким-то особенным образом я осознаю все, что он видит в моем сердце. Его непостижимый взгляд проникает в мои мысли, мои эмоции и мои желания; я беспомощен перед этим. Сначала этот смущающий взгляд тревожит меня; я испытываю смутную неловкость. Я чувствую, как он листает страницы моего позабытого прошлого. Он знает все, я уверен. Я не в силах бежать; да и не хочу этого. Некий возбуждающий любопытство намек на будущее благоденствие заставляет меня выдержать этот безжалостный взгляд.
А он тем временем продолжает улавливать слабости моей души, постигать мое пестрое прошлое, чувствовать смешанные эмоции, растаскивавшие меня в разные стороны. Но я ощущаю, что он понимает также, какое всепоглощающее стремление к поиску принудило меня оставить обычный путь и искать людей, подобных ему.
Телепатический поток между нами вдруг меняется, в это время мои глаза часто моргают, а его — остаются неподвижными. Я осознаю, как он соединяет мое сознание со своим и приводит мое сердце к тому состоянию звездного умиротворения, пребывая в котором он получает бесконечное наслаждение. В этом сверхъестественном покое меня охватывает чувство экзальтации и легкости. Время словно бы останавливается. Мое сердце освобождается от ноши забот. Я чувствую, что горечь гнева и меланхолия неудовлетворенного желания никогда больше не огорчат меня. В глубине моего существа появляется понимание того, что наш врожденный мудрый инстинкт, который заставляет человека смотреть вверх, который поощряет его к надежде, который поддерживает его в темные минуты жизни, — это истинный инстинкт, ибо сущность бытия добра. В этом прекрасном восторженном молчании остановившегося времени все печали и ошибки прошлого кажутся ничтожными мелочами, ибо мой дух захвачен духом Махарши и мудрость в настоящий момент — в зените. Что во взгляде этого человека? Что за волшебная палочка, которая пробуждает к жизни скрытый мир неожиданного великолепия перед моими глазами непосвященного?
Прежде я спрашивал себя, почему ученики остаются рядом с мудрецом годами, ведь беседы с ним редки, а удобств — очень мало, почему внешняя деятельность не привлекает их. Теперь я начинаю понимать — не мыслью, а молниеносным озарением, — что все эти годы они получали глубокое и безмолвное вознаграждение.
До сих пор все в зале находились в полной неподвижности. Наконец кто-то тихо поднимается и выходит. За ним следует другой, и еще один, и, наконец уходят все.
Я один с Махарши! Никогда прежде такого не случалось. Его глаза начинают меняться; они сужаются до острия булавки. Эффект похож на изменение отверстия диафрагмы в линзах камеры. Все сильнее и поразительнее напряженный блеск между его веками, которые теперь почти закрыты. Неожиданно мое тело словно исчезает, и мы оба оказываемся в пространстве!
Это критический момент. Я колеблюсь — и решаю нарушить волшебные чары. Это решение приносит силу, и я снова возвращаюсь назад, в плоть, а затем — в зал.
Он не говорит ни слова. Я беру себя в руки, смотрю на часы и тихо поднимаюсь. Час отъезда настал.
На прощание я склоняю голову. Мудрец молча принимает жест. Я произношу несколько слов благодарности. Он снова молча кивает.
Я мешкаю на пороге, уходя с неохотой, хотя слышу звон колокольчика с улицы. Приехала повозка, запряженная буйволами. Еще раз я поднимаю руки, сложив ладони. И мы расстаемся.
Глава 10
СРЕДИ МАГОВ И СВЯТЫХ
Расстояние и время — вечные враги человека — вновь торопят мое перо. Я продолжаю мой восточный поход, но для моего пера — мало примечательного, что было бы достойно памятных записок.
Конечно, факир с несколькими фокусами, уличный маг представляют для меня, как и для всякого другого, естественный интерес, ибо это проливает немного света на великие мистерии человеческой жизни, которые исключительно ценны для глубин человеческого мышления. И все же их общество — это развлечение, хотя я и позволяю себе иногда свернуть в сторону, чтобы расспросить о них.
Я хочу изобразить несколько типажей, встретившихся в моих странствиях и описанных моим пером, несколько совершенно разных людей. Один из них маячит в памяти, хотя он — всего лишь ничтожный обманщик. Я встретил его в Раджамандри, тихом городке в северо-восточной части Мадрасского округа.
Я прогуливаюсь безо всякой цели по городу, и вскоре мои ноги утопают в мягком песке, покрывающем дорогу. Наконец узкая улочка выводит меня к базару. Я иду в духоте дня и вижу краем глаза старика на корточках у открытых дверей, детей, играющих в пыли, вот совсем голый подросток выскакивает из дома — и сразу же исчезает при виде чужестранца.
На длинном суматошном базаре пожилые купцы сидят в своих лавочках и, когда я появляюсь, выжидающе поворачивают ко мне бороды; продавцы еды и зерна пристроились на корточках возле открытых палаток, и армия мух атакует их товары. Несколько мужчин и женщин сразу начинают суетиться в пыли при моем приближении к зданию храма. Прокаженные, увечные и нищие в большинстве индийских городов торчат возле храмов и железнодорожных станций, где могут собирать дань с набожных людей и чужестранцев. Прихожане бесшумно заходят в храм, их голые ноги ступают по пыли на камнях. Может и мне пойти за ними, чтобы понаблюдать за богослужением жрецов? Я обдумываю этот вопрос и отказываюсь от этой мысли.
Я продолжаю свою длительную экскурсию и вдруг замечаю юношу, который широко шагает передо мной. Его европейская рубашка надета по местному обычаю задом наперед, а в правой руке он держит связку книг в матерчатых переплетах. Когда я обгоняю его, он инстинктивно поворачивает голову; наши глаза встречаются — и так начинается наше знакомство!
Моя профессия научила меня при острой необходимости не только принимать условности где бы то ни было, но и отбрасывать их, если они встают между мной и моей целью. Мне нравится путешествовать нешаблонно; поэтому мои индийские странствия едва ли могут быть образцом для подражания.
Юноша оказывается учащимся большого местного колледжа и производит приятное впечатление смышленности. Более того, оказалось, что он интересуется древней культурой своей страны, и, когда я рассказываю о своих интересах, его восторгу нет границ. Кроме того, я выясняю, что он все еще не поддался истерии политики, как большинство юных учащихся в городах. Хотя в Индии сейчас беспокойные времена из-за обострения отношений между белыми правителями и коричневыми подданными, вызванного реакцией общественности на учение Ганди.
Через полчаса он выводит меня на пустырь, где собралась в ожидании маленькая толпа. Человек в центре что-то выкрикивает, едва не срывая голос. Юноша переводит мне содержание его громкого объявления. Оно содержит в основном перечень чудесных сил йоги, которыми якобы обладает этот человек.
Самозванный йог — личность могучего сложения, с удлиненной головой, широкими плечами и животом, который переваливается через кусок хлопчатобумажной ткани, обернутой вокруг его пояса, составляющего часть его одежды. Кроме этого куска ткани на нем еще длинное свободное белое одеяние. В этом человеке ощущается избыток хвастовства, но когда он предлагает показать чудо с манговым деревом за достаточное вознаграждение, я присоединяюсь к тем, кто бросает ему несколько монет.
Он ставит перед собой вместительный глиняный горшок и садится на корточки. Горшок наполнен красно-коричневой землей. Факир показывает нам манговую косточку и сажает ее в землю. Потом он достает из дорожной сумки большой кусок ткани и набрасывает его на горшок, а также на свои ноги.
Несколько минут мы наслаждаемся музыкальными гимнами, которые йог распевает монотонным голосом, затем он сдергивает кусок ткани. Первый побег дерева манго поднимает голову над землей!
Снова факир накрывает тканью горшок и ноги, вынимает тростниковую дудочку и издает пронзительный звук, который, вероятно, считается музыкой. На этот раз он ждет подольше, а потом показывает нам, как маленький саженец подрос на несколько дюймов. Процедура с набрасыванием и одергиванием ткани через определенные музыкальные интервалы игры на дудочке повторяется, пока над землей не вырастает маленький куст манго около девяти или десяти дюймов высотой. Еще не дерево! Но маленький золотисто-желтый плод манго висит на его верхушке.
— Это дерево выросло из семени, которое, как вы видели, я зарыл в землю, — объявляет йог победоносно.
Мой разум не может так быстро принять его утверждение. Мне все-таки кажется, что это чудо является простым фокусом.
Юноша выражает свое мнение:
— Сахиб, этот человек — йог. Такие люди способны на чудеса.
Но я не удовлетворен. Я хочу понять секрет и предполагаю, что этот человек — скорее всего член братства ловкачей. Но как это доказать?
Йог закрывает сумку, продолжая сидеть на пятках, пока толпа медленно расходится.
Ко мне приходит идея. Когда мы остаемся одни, я подхожу к йогу, вытаскиваю банкноту в пять рупий и говорю учащемуся:
— Скажи ему, что он получит эти деньги, раскрыв свой секрет.
Юноша послушно переводит мое предложение. Человек отказывает, но я ловлю огонек алчности в его глазах.
— Тогда предложите ему семь рупий.
И снова сидящий человек отвергает мою попытку сторговаться.
— Ну ладно, скажи ему, что мы прощаемся.
Мы продолжаем свой путь, но я намеренно придерживаю шаги. Через несколько мгновений йог окликом возвращает нас.
Если сахиб даст одну сотню рупий, йог обещает рассказать все.
Нет! Семь — или пусть он хранит свой секрет. Пошли!
Снова мы уходим. И вскоре опять слышим оклик. Мы возвращаемся.
— Йог говорит, что возьмет семь рупий.
Объяснение фокуса просто. Человек открывает свою дорожную сумку и достает принадлежности, которыми была создана мистификация. Это — косточка манго в зародыше и три побега растения манго, каждый длиннее предыдущего.
Он крючком загибает самый короткий побег в раковине мидии, закрывает ее и зарывает в землю. Положив первую косточку, человек просто копается пальцами в земле и отодвигает створку раковины, пока растение снова не выпрямится. Более длинные побеги скрыты в широком поясе. Во время ожидания, пения и музыки он поднимает ткань раз или два, показывая продолжение роста, но никого не подпускает ближе. Под прикрытием этих движений он ловко достает из-за пояса длинный побег, сажает его в землю и убирает более короткий в одежду. Таким образом создается иллюзия роста растения.
Я ухожу чуть мудрее, это так, но невольно думаю, не исчезнут ли мои последние иллюзии о йогах подобно тому, как бронзовые листья покидают деревья осенней порой.
И затем вспоминаю предупреждение Брамы, йога с реки Адьяр, о факирах низшего разряда и псевдойогах, дающих представления на улицах, которые на поверку оказываются только ловкими фокусами. Такие люди дискредитируют имя йога перед молодежью и образованными людьми, говорил он мне.
Человек, который вырастил деревце манго меньше чем за полчаса, — не настоящий йог; он всего лишь фокусник.
* * *
Но факиры, которые занимаются истинной магией, существуют. Один такой встретился мне во время остановки в Берхампуре, когда я во второй раз собирался в Пури.
В этом городке Бурхампуре, где упорно сохраняются старые обычаи и консерватизм индийской жизни, я останавливаюсь в гостинице с широкой крытой верандой. Душное пекло вечера загоняет меня в приятную тень этой веранды. Со своего шезлонга я слежу за игрой солнца на блестящей листве тропических растений в саду.
Раздается почти неслышный легкий топот босых ног, и диковатый на вид человек с бамбуковой корзинкой появляется в воротах двора. У него длинные черные спутанные волосы, его глаза немного налиты кровью.
Он подходит ближе, ставит корзину в пыль и быстро поднимает ладони в знак приветствия. Он обращается ко мне на смеси местного наречия и слабо узнаваемого английского. Мне кажется, что он говорит на телугу, но я не уверен. Его английский так отвратителен, что мне понятны не более трех или четырех слов. Я пытаюсь ответить ему на английском, но человек очень слабо владеет языком и не способен понять меня. Еще хуже я понимаю телугу. Мы оба понимаем это после попытки произнести слова, которые не более чем набор звуков. Наконец он прибегает к языку жестов и мимики, и я догадываюсь, что у него в корзинке нечто интересное для меня.
Я захожу в дом и зову слугу, который немного владеет английским, — только чтобы придать разумность многословию его местного наречия. Я прошу его хоть как-то прояснить суть дела.
— Он хочет показать вам магию факира, господин.
— Великолепно. Пусть показывает. Сколько он хочет за это получить?
— Он говорит, что пусть господин заплатит по своему усмотрению.
— Начинайте!
Факир неопрятного вида и неизвестного происхождения одновременно и интригует и отталкивает меня. Трудно понять выражение лица этого человека. В нем есть нечто почти зловещее, однако я не чувствую присутствия зла. Я лишь ощущаю вокруг него ауру странных сил, неведомого могущества.
Он не пытается взойти на ступени веранды, а садится на корточки под деревом баньяна. Длинные ползучие ветви дерева образуют низкий балдахин, который свисает над головой факира, опускаясь до земли. Из бамбуковой корзинки вынут ядовитый на вид скорпион, человек держит его грубо сделанными деревянными щипцами.
Мерзкое насекомое пытается убежать. Но факир указательным пальцем сразу же очерчивает вокруг него круг в пыли, и скорпион начинает бегать внутри, круг за кругом. Каждый раз, достигая черты, насекомое как будто сталкивается с невидимой преградой и убегает в другом направлении. Я ясно вижу эту тварь в сверкании тропического солнца.
Посмотрев на это две или три минуты, я поднимаю руку в жесте удовлетворения, и факир прячет скорпиона в корзинку, а потом вытаскивает из нее пару тонких спиц с заостренными железными наконечниками. Он закрывает свои ужасающие воспаленные глаза и словно ждет подходящего момента, чтобы представить следующую часть своей магии. Наконец он открывает глаза, берет одну спицу и засовывает ее острием в рот, втыкая себе в щеку до тех пор, пока большая часть спицы не торчит из его щеки. Словно не довольствуясь этим слегка отвратительным чудом, он повторяет его, втыкая другую спицу в другую щеку. Смешанное чувство отвращения и удивления охватывает меня.
Когда факир решает, что с меня достаточно, он по очереди вытаскивает спицы и кланяется мне.
Я спускаюсь по ступеням веранды и вблизи осматриваю его лицо. Только несколько капелек крови и две дырочки на коже — обе раны едва ли заметны!
Человек жестом просит меня вернуться в кресло. Когда я снова поднимаюсь на веранду, он тихонько сидит две или три минуты, словно готовясь к следующему поразительному чуду.
Спокойно, с отчужденностью, с какой можно вынуть цветок из петлицы, правая рука факира тянется к глазам, берет правое глазное яблоко и постепенно вытягивает его из глазницы! Я отшатываюсь в изумлении. Еще несколько мгновений. И он еще больше вытаскивает орган, пока тот не повис на щеке, свободно раскачиваясь на вытянутых мускулах и нервах. Тошнота подступает к моему горлу при виде этого кошмара. Мне не по себе, пока он не возвращает свой глаз обратно в глазницу.
Я уже сыт его магией и награждаю факира несколькими серебряными рупиями. Еще не совсем успокоившись, я прошу слугу уточнить, не пожелает ли человек объяснить, как он выполняет эти анатомические ужасы.
— Уверяю вас, он не скажет. Отец учит только сына. Только семья может знать.
Отказ факира не волнует меня. В конце концов, это интереснее хирургам и врачам, чем странствующим писателям.
Человек складывает ладони в прощальном жесте, проходит в ворота и вскоре исчезает на пыльной дороге.
* * *
Тихое журчание волн в Пури ласкает мой слух. Приятно поймать слабый ветерок с Бенгальского залива. Я гуляю по пустынному берегу, его желтовато-белый песок тянется вдаль, и горизонт виден сквозь горячую сверкающую дымку, висящую в воздухе. Море подобно жидкому сапфиру.
Я вытаскиваю из кармана часы, и их циферблат поблескивает в ослепительном солнечном свете. Поворачивая стопы к городу, я натыкаюсь вдруг на неожиданное представление, которое навсегда останется для меня загадкой.
Я вижу человека в яркой одежде, окруженного разномастной толпой. Тюрбан и шаровары выдают в нем мусульманина. Я размышляю над анахронизмом, что мусульманин очень заметен в таком явно индусском городе. Человек пробуждает мое любопытство и интерес. Его ручная обезьянка тоже необычно одета в цветные тряпки. Он подвергает ее испытаниям, и каждый раз она безошибочно выполняет приказы хозяина с почти человеческой разумностью.
Завидев меня издалека, человек что-то говорит зверьку, и тот сразу прыгает сквозь толпу, приветствуя меня жалобным криком. Затем обезьянка сдергивает шапку и держит ее передо мной, словно просит бакшиш. Я бросаю ей четыре анны. Обезьяна учтиво наклоняет голову, делает что-то вроде реверанса и возвращается к хозяину.
После этого она исполняет удивительный танец точно под музыку, которую ее хозяин извлекает из старого аккордеона. Зверек обладает артистичной грацией и превосходным чувством ритма, достойным лучшей сцены.
Когда представление заканчивается, человек обращается на урду к своему помощнику, молодому мусульманину, и юноша приглашает меня заглянуть в их палатку неподалеку, ибо его хозяин хочет показать мне нечто особенное.
Он остается снаружи удерживать толпу, а я вместе с ярко одетым человеком вхожу в палатку. Это просто матерчатые перегородки, висящие по кругу на четырех прямых шестах, в палатке даже нет крыши. И поэтому внутри так же светло, как и снаружи. Простой и легкий деревянный стол стоит в центре.
Человек вытаскивает из холщового платка несколько крошечных кукол размером около двух дюймов. Их головы сделаны из цветного воска, а ноги из жесткой соломы обуты в железные пуговицы. Человек расставляет на столе маленькие фигурки, которые стоят прямо на своих железных пуговичках.
Он отодвигается примерно на ярд от стола и начинает подавать приказы на урду. Через минутку-другую куклы начинают двигаться на столе по кругу и даже танцевать!
Их хозяин машет коротким жезлом, как дирижер оркестра — своей палочкой, а цветные фигурки танцуют, вполне в ритме движений жезла!
Они передвигаются по столу, но старательно избегают края, чтобы не упасть. Я вижу эти чудеса при дневном свете около четырех часов пополудни. Подозревая уловку, я приближаюсь к столу и досконально проверяю его, даже провожу руками над фигурками и под столом в поисках ниток, но ничего не нахожу. Этот человек не просто фокусник, а своего рода факир?
Он же с помощью знаков и слов предлагает мне указывать на разные части стола. Я подчиняюсь, и всякий раз куклы собираются гурьбой, и все вместе передвигаются, пританцовывая, в указанном мною направлении!
В заключение он показывает рупию, бормоча что-то, я интуитивно понимаю его просьбу, достаю такую же монету из кармана и кладу ее на стол. Почти сразу монета, танцуя, катится по столу к факиру. Потом она падает с дальнего края стола на пол и катится к его ногам, где вдруг останавливается. Человек поднимает монету и забирает с учтивым «салам» в знак благодарности.
Я свидетель любопытного фокуса или настоящей магии йоги? Мои сомнения явно написаны на моем лице, ибо факир зовет молодого помощника. Последний спрашивает меня, хочу ли я увидеть другие чудеса его хозяина. Я отвечаю утвердительно, и он подает факиру старый аккордеон, а меня просит положить на стол мое кольцо. Я послушно снимаю с пальца кольцо, то самое, которое подарил мне на прощанье Брама, отшельник с реки Адьяр. Я вижу его золотые зажимы и зеленоватый камень, а факир отходит на несколько шагов и начинает подавать команду за командой на урду. При каждом слове кольцо поднимается в воздух и падает снова! Человек жестикулирует правой рукой синхронно с командами, левой по-прежнему держа аккордеон.
Он начинает играть на инструменте и перед моим изумленным взором кольцо пляшет по столу под музыку! Человек не подходит и даже не касается его. Я не знаю, как воспринимать это удивительное представление. Какая мистика заставляет неодушевленный предмет подчиняться словесным приказам? Помощник возвращает мне кольцо. Я тщательно осматриваю его, но не вижу и намека на уловку.
Снова факир разворачивает холщовый платок, на этот раз он вытаскивает ржавый железный брусок около двух с половиной дюймов в длину и полдюйма в высоту. Брусок также кладется на стол, но я вмешиваюсь с просьбой осмотреть железку. Они не возражают, и я старательно и критически исследую его, но не вижу никаких ниток. Я кладу железо и осматриваю стол, но снова не нахожу подвоха.
Брусок покоится на столе. Факир с минуту энергично растирает ладони, потом слегка наклоняется вперед и вытягивает руки над железным бруском. Я внимательно слежу за ним. Он медленно отводит руки, по-прежнему указывая пальцами на брусок, и я не верю глазам — ржавый предмет следует за ним. Он передвигается по поверхности стола сам по себе, параллельно движениям факира! Расстояние между пальцами человека и бруском около пяти дюймов. Когда пальцы парят над краем стола, брусок следует за ними. Снова я прошу осмотреть его, а когда разрешение с готовностью дается, сразу же хватаю его. И ничего не нахожу: это только кусок старого железа.
Факир повторяет то же чудо со стальным ножиком. Я щедро награждаю его за необычное представление и пытаюсь получить объяснение. Факир сообщает, что такое представление проводится лишь с железными или содержащими железо предметами, ибо этот металл обладает необычным психическим свойством. Но ныне факир усовершенствовался в этом мастерстве и может показывать то же и с предметами из золота.
Я пытаюсь разгадать его секрет, и первым делом мне приходит в голову, что длинным тонким волосом с петлей на конце можно незаметно поймать брусок. Но я вспоминаю свое танцующее кольцо, когда обе руки факира были заняты аккордеоном, а сам он стоял поодаль. И помощника нельзя обвинить в соучастии, он стоял снаружи палатки во время танца кукол. Я проверяю другую догадку и хвалю человека как ловкого фокусника и жонглера.
Его лицо сразу омрачается, и он страстно отрицает это.
—Тогда кто вы? — снова спрашиваю я.
—Я — истинный факир, — гордо отвечает он через помощника, — и применяю мастерство...
Я не понимаю последнее слово, это какое-то имя на урду.
Я говорю ему о своем интересе к таким вещам.
—Да, я увидел это, едва вы подошли к толпе, — отвечает он смущенно. — Поэтому я и пригласил вас в палатку.
—Неужели...
—Да, и не думайте, что я собираю деньги из жадности. Мне нужна некая сумма на строительство мавзолея для моего умершего учителя. Я отдал сердце этому труду и не успокоюсь, пока не построю его.
Я прошу немного рассказать о его жизни. Он соглашается крайне неохотно.
— Когда мне было тринадцать лет, я ухаживал за стадом коз моего отца. Однажды в нашу деревню пришел аскет ужасающей худобы. Кости словно выпирали из кожи. Он попросил еды и приюта на ночь, мой отец охотно откликнулся на просьбу, ибо всегда относится к святым людям с уважением и вниманием. Однако приют на одну ночь растянулся больше чем на год. Наша семья окружила его большой любовью, и мой отец с радостью гостеприимного хозяина постоянно упрашивал его остаться. Гость был удивительным человеком, и вскоре мы узнали, что он обладает странным могуществом. Однажды вечером, когда мы сидели за нашей скромной трапезой из риса и овощей, он несколько раз внимательно взглянул на меня. Я удивился: почему? Следующим утром он пришел на пастбище, где я ухаживал за козами, и сел рядом.«Дитя мое, — сказал он, — хотел бы ты стать факиром?»
Я очень смутно представлял их жизнь, но свобода и необычность факиров очень нравились мне. И я сказал ему, что буду крайне рад стать одним из них. Он поговорил с моими родителями и сказал, что вернется через три года и заберет меня с собой. Как это ни странно, мои родители за это время умерли, и, когда он пришел, я мог совершенно свободно сопровождать его. После того мы скитались по стране, ходили от деревни к деревне как ученик и учитель. Всем чудесам, которые вы видели сегодня, обучил меня он.
— Легко ли научиться таким вещам? — спрашиваю я.
Факир смеется.
— Для этого нужны годы тяжелых занятий.
Почему-то я верю его истории. Он кажется приятным искренним человеком. Хотя я скептик по темпераменту, но держу свой скептицизм на привязи.
Пошатываясь, я выхожу из палатки, ибо не уверен, уж не снился ли мне сверхъестественный сон. Приятный ветерок приводит меня в чувство. Я слышу шевеление грациозных кокосовых пальм, растущих неподалеку. Чем дальше я ухожу, тем невероятнее кажутся мне эти чудеса. Мне хотелось бы заподозрить уловку со стороны факира, но я ощущаю достоинство его натуры. Но как объяснить поразительное умение двигать материальные предметы, не касаясь их? Я не понимаю, как можно изменять законы природы по своей прихоти. Возможно, мы знаем о природе вещей меньше, чем предполагаем.
* * *
Пури — один из священных городов Индии. Монастыри и храмы основывались здесь со времен античности. Пилигримы стекаются в город на праздники, помогая заполнить гигантскую колесницу Джаггернаута в ее двухмильном путешествии. Я пользуюсь случаем и описываю святого человека, встреченного в Пури, который удивил меня, изменив мое первое неблагоприятное впечатление о нем.
Один бродячий святой человек, говорящий на ломаном, но понятном английском, оказывается очень тонкой натурой, когда я знакомлюсь с ним поближе. Ему нет и сорока, на шее он носит ожерелье из высушенных ягод. Он рассказывает мне, как пилигримом скитается от храма к храму, от монастыря к монастырю. Одетый в единственную свою одежду и питаясь подаянием, он намерен посетить главные священные места востока и юга Индии. Я помогаю ему подаянием. В ответ он показывает книжечку на тамильском. Она в таком ветхом состоянии — вся в желтых пятнах, пострадавшая от непогоды и так сильно истерта,— что кажется, будто ей лет сто. В ней несколько привлекательных своей необычностью гравюр, и святой человек медленно и осторожно вырывает две картинки и дарит их мне.
Моя встреча с литератором Садху, как я называю его, еще поразительнее. Это происходит однажды утром, когда я сижу на песчаной отмели, читая полные аромата роз страницы Омара Хайяма. Его рубаи всегда зачаровывали меня, но с той поры, как юный персидский автор раскрыл мне их более глубокий смысл, я получаю двойное удовольствие, упиваясь вином четверостиший. Наслаждение поэзией столь велико, что, погруженный в нее, я не замечаю фигуру, которая бредет ко мне через пески. Только подняв глаза от печатных страниц, я наконец вижу неожиданного пришельца. Он сидит около меня со скрещенными ногами. На нем длинное желтое одеяние святого человека, а рядом на земле лежит дорожный посох и холщовый узелок. Я замечаю, как из последнего выглядывают края книг.