Идея философской антропологии

Что составляет философскую антропологию? Что есть антропология вообще, и как она становится философской? Антропология - это человеко­ведение. Она объемлет все сведения о природе человека, как данного телес­но-душевно-духовного существа. На долю антропологии, однако, прихо­дится не только установление наличных свойств человека, как этого, в от­личие от зверей и растений, определенного вида, но и его скрытых предрасположенностей, различий по характеру, расе и полу. И поскольку человек не просто имеет место как природное существо, но действует и творит, ан­тропология также должна постигать и то, что человек, как практически дей­ствующий, "делает из себя", может и должен сделать. То, что он может и должен основывается, в конечном счете, на тех фундаментальных установ­ках (Grundstellung), в которых может находиться человек как таковой, и ко­торые мы называем " миросозерцаниями", чья "психология" охватывает це­лое человековедения.

Все, что соединяется в антропологии как соматическом, биологичес­ком, психологическом способах исследования человека, как характероло­гии, психоанализе, педагогической психологии, морфологии культуры и ти­пологии миросозерцании, не только необозримо по содержанию, но и преж­де всего принципиально различается по способу постановки вопроса, по за­просу обоснования, по цели изложения и форме сообщения и, наконец, по ведущим предпосылкам. Поскольку все это и, в конечном счете, все сущее вообще так или иначе всегда можно отнести к человеку, и, соответственно, причислить к антропологии, она становится настолько всеобъемлющей, что ее идея теряется в полной неопределенности.

Сегодня антропология давно уже не является названием для дисципли­ны, но выступает в качестве обозначения основной тенденции современной позиции, отношения человека к себе самому и сущему в целом. В соответ­ствии с этим основным отношением нечто познается и понимается лишь в том случае, если оно находит антропологическое разъяснение. Антрополо­гия не только ищет истину о человеке, но и притязает теперь на разрешение вопроса о том, что может значить истина вообще.

Никакое время не обладало столь многими и столь разнообразными знаниями о человеке, как наше. Никакое время не выражало свое знание о человеке столь убедительным образом, как наше. Доселе никакое время не преуспело в столь доступном и легком представлении этого знания, как на­ше. Но также никакое время не знало менее о том, что есть человек, чем наше. Ни для какого времени человек не становился более проблематич­ным, чем для нашего²⁸¹.

Но не пригодится ли как раз эта широта и неспокойствие антропологи­ческого вопрошания для возможного возникновения философской антропо­логии, придания ее развитию особой силы? Не обретаем ли мы с идеей фи­лософской антропологии ту дисциплину, вокруг которой должно сосредо­тачиваться целое философии?

Уже несколько лет назад Макс Шелер сказал об этой философской ан­тропологии: «В определенном смысле все центральные проблемы филосо­фии можно свести к вопросу о том, что есть человек, и какое метафизичес­кое положение и место занимает он внутри целостности бытия, мира и Бо­га»²⁸². Но Шелер с особой проницательностью усмотрел также, что многоо­бразие определений сущности человека не может быть просто свернуто в общую дефиницию: «Человек - это столь обширное, пестрое, многообраз­ное существо, что любая дефиниция оказывается слишком ограниченной. У него слишком много граней (Enden)»²⁸³. И шелеровские устремления, разви­тые и обогащенные в последние годы, направлены не только на обретение единой идеи человека, но равно и на разбор сущностных сложностей и трудностей этой задачи²⁸⁴.

Но, возможно, основная трудность философской антропологии заклю­чается не столько в задаче обретения систематического единства сущност­ных определений этого многообразного существа, сколько в самом ее поня­тии; трудность, заблуждаться относительно которой не может больше даже это богатейшее и вездесущее антропологическое знание.

Посредством чего антропология вообще становится философской? Свя­зано ли это лишь с тем, что ее познания отличаются от познаний эмпири­ческой антропологии по степени общности, причем всегда остается сомни­тельным, на какой степени общности кончается эмпирическое познание и начинается философское?

Конечно, антропология может называться философской, поскольку ее метод является философским, например - в смысле сущностного исследова­ния человека. Таковое будет иметь целью различение сущего, называемого нами человеком, от растений, зверей и других типов (Bezirke) сущего, а по­средством этого - установление специфического сущностного состава этого определенного региона сущего. Тогда философская антропология есть не что иное, как региональная онтология человека и, как таковая, не выходит из ряда других онтологии, которые вместе с ней распределяют между собой всю область сущего. Ясно, что так понимаемая философская антропология не может, и прежде всего - на основе самой внутренней структуры своей проблематики, являться центром философии.

Но антропология также может быть философской, поскольку она, как антропология, определяет либо цель философии, либо ее исходный пункт, либо же и то, и другое вместе. Если цель философии заключается в разра­ботке миросозерцания, то антропология должна будет определять границы "положения человека в космосе". И если человек считается тем сущим, ко­торое в порядке обоснования абсолютно достоверного (gewisse) познания является пересланным и достовернейшим, то так спланированное строение философии отводит человеческой субъективности центральное место. Пер­вая задача может соединяться со второй, и при их разрешении, понятом в качестве антропологического исследования, равным образом могут исполь­зоваться метод и итоги региональной онтологии человека.

Но как раз из этих различных возможностей определения философско­го характера антропологии и складывается неопределенность этой идеи. Неопределенность еще более увеличивается, если удерживается в виду мно­гообразие эмпирико-антропологических познаний, лежащее, по меньшей мере - поначалу, в основе любой философской антропологии.

Сколь бы естественной и, несмотря на свою многозначность, само со­бой разумеющейся ни была идея философской антропологии с какой бы непреодолимой силой ни утверждала она свои права все снова и снова, тем не менее, столь же неизбежно в философии будет вновь и вновь возобнов­ляться борьба с "антропологизмом". Идея философской антропологии не только не является достаточно определенной, но и ее функция в целом фи­лософии остается непроясненной и нерешенной.

Этот изъян имеет своей основой внутреннюю ограниченность идеи фи­лософской антропологии. Ведь она сама не обоснована исходя из сущности философии, но зачинается в виду первоначально внешнего понимания цели философии и ее возможного исходного пункта. Так, окончательное опреде­ление этой идеи сводится к тому, что антропологию представляют как не­кий стоковый резервуара центральных философских проблем - характерис­тика, чья поверхностность и философская сомнительность очевидна.

Но даже если антропология определенным образом содержит в себе все центральные проблемы философии, почему они сводятся к вопросу о том, что такое человек? Осуществляется ли подобное сведение лишь по жела­нию, или же они должны сводиться к этому вопросу? Если да, то в чем за­ключается основа этой необходимости? Может быть в том, что именно че­ловек является источником центральных проблем философии, и не столько в том смысле, что человек их ставит, сколько в том, что они по своему внутреннему содержанию связаны с ним? Но насколько верно, что все централь­ные философские проблемы коренятся в человеческом существе? Каковы вообще центральные проблемы, и где их центр? И каким будет тот тип фи­лософии, чьей проблематикой станет этот укорененный в человеческом су­ществе центр?

Пока эти вопросы не раскрыты и не определены в своей внутренней систематике, не видна и внутренняя ограниченность идеи философской ан­тропологии. Без разъяснения этих вопросов вообще отсутствует почва для возможности определения сущности, права и функции философской антро­пологии внутри философии.

Вновь и вновь будут предприниматься попытки [разработки] философ­ской антропологии, опирающиеся на разумные доводы, как и попытки ут­верждения центрального положения этой дисциплины, не обосновывающие ее, однако, из сущности философии. Вновь и вновь противники антрополо­гии будут указывать на то, что человек не стоит в центре сущего, что "рядом с ним" раскинулось целое "море" сущего - опровержение централь­ного положения философской антропологии, которое столь же мало являет­ся философским, как и утверждение такового.

Так, критическое осмысление идеи философской антропологии выявля­ет не только ее неопределенность и внутреннюю ограниченность, но и от­сутствие почвы и рамок для возможности принципиального исследования ее сущности вообще.

Потому-то и было бы поспешным лишь в связи с тем, что Кант относит эти три вопроса подлинной метафизики к четвертому, "что такое человек?", считать эти вопросы антропологическими и передавать обоснование мета­физики философской антропологии. Антропология не обосновывает мета­физику лишь потому, что она есть антропология.

Но разве собственным итогом кантовского обоснования не являлось как раз это установление взаимосвязи вопроса о сущности человека с основыванием метафизики? Разве не должно повторение обоснования руковод­ствоваться этой взаимосвязью?

Однако критика идеи философской антропологии показывает, что про­сто поставить четвертый вопрос, что есть человек, еще недостаточно. На­против, неопределенность этого вопроса указывает на то, что мы еще не ов­ладели решающим итогом кантовского обоснования.