Как хитро в деве простодушной 4 страница

- Ты хорошо рисуешь?

- Учусь... Слушай, поехали ко мне сейчас. И вместе нарисуем все это красками. Я тебя научу, – получится совместное творчество...

- Ты что, поздно уже!

- Да не бойся ты, – всю ночь рисовать будем. Дело-то не быстрое.

Уговорил ее поехать со мной. Действительно, нарисовали мы этот сюжет (он где-то до сих пор у меня пылится). Только рисовали, как я и предполагал, конечно же, не всю ночь, а только часов до трех. Вижу – Алена заволновалась. Да и мне немного не по себе, – как к делу-то поближе подступить? Попробовал ее обнять – напряжена, как каменная.

- Ладно, – говорю, – ты расслабься и ложись вот на эту кровать (у меня две кровати были), а я лягу на эту.

А я ведь давно уже догадывался, что и Аленка в меня тоже влюблена. Ну, выключил я свет, разделся донага на всякий случай, легли на разные кровати. Смотрю, – ворочается, не спит.

- Аленка, – шепчу, – можно я к тебе?

В ответ молчание. Переполз я к ней, залез под одеяло. Она, – дурилка, – даже колготки и кофточку не сняла. Молчит, дрожит вся, повернулась ко мне спиной. Понятное дело, – думаю, – видимо в первый раз. Обнял ее тихонько и не спеша в шейку целую. Постепенно расслабилась она. Продолжаю ее гладить – от груди мои руки убирает, правда, не очень настойчиво.

- Аленка, дай губки твои поцеловать...

- Я еще никогда ни с кем не целовалась...

- Вот со мной и поцелуешься...

Поцеловались. Она так неловко, неумело, – действительно, что ли, в первый раз. На том дело и закончилось. Уснула у меня на груди. Хорошо было. Я еще долго не спал. Нежность, трепет, тихая улыбка внутри. Благость опустилась на нас. Видимо, посмотрел на невинность нашу Господь и увидел, что «...хорошо весьма. И был вечер и было утро...»[54]

А через два дня состоялся мой первый Магический Театр. У меня был ключ от аудитории на Психфаке. По объявлению пришло шесть человек, да еще были, конечно, Вовка, Алена и Маша.

Сели в круг, познакомились, рассказали кто зачем пришел. Я предложил кому-то одному выйти, сесть на центральный стул и обрисовать свою ситуацию. Вышел мужчина лет сорока, – Илья. Сказал, что его мучают страхи. Я «включился» и начал с пристрастием допрашивать Илью, так чтобы он начал, как и было задумано, волноваться. Выделил четыре фигуры: Страх, Злость (на себя, после того, как поддастся импульсу страха), Уныние и Желание Свободы. Илья выбрал на роль Страха Вовку, на Желание Свободы – Машу, на Уныние и Злость еще двоих членов группы. Дальше я вошел в состояние деконцентрации и пытаясь его удерживать, (далее идет то, что описать почти невозможно, но я попробую хоть в каком-то приближении) воссоздал неким нефизическим вниманием «Зеркало» и подходя поочередно к Вове, Маше и еще двоим, выбранным на роль, «входил» внутрь каждого из них этим самым «Зеркалом» (предупреждал, ведь, что коряво буду объяснять). Затем, накладывая руки им на плечи, говорил:

- Ты – Зеркало.

- Я – Зеркало, – отвечал каждый из них, и было видно, что они удивлены тем, как резко поменялось их внутреннее состояние.

Затем я попросил Илью подходить к каждому персонажу и, возложив ему руки на плечи, предварительно воссоздав в себе это чувство, через руки «выдохнуть» его в Зеркало, говоря при этом:

- Ты – мой Страх, – и так далее.

Я же старался оставаться в состоянии деконцентрации и, опять же, нефизическим вниманием, каким-то образом помогал перейти нужному состоянию от Ильи к исполнителю роли. В результате получилось столь мощная смена состояний, что даже я испугался. Уныние вдруг заплакало, и это не было притворством. Страх забился в угол и наотрез отказался с кем-либо общаться. Злость перегнулась пополам и сказала, что испытывает сильнейшие боли в позвоночнике и животе. Желание Свободы опустилось на стул и сказало:

- А меня почти нет...

Тут я понял то, о чем предупреждал Кирилл, говоря, что Магический Театр таит в себе и силу, и опасность. Если ситуацию не удастся разрулить, придется всех участников в дурку сдавать. А все фигуры были совершенно неуправляемыми, не слушались Илью. Илья, находясь в состоянии крайнего смятения и удивления, признался, что вот именно так все и происходит у него внутри, – хотя он никому ничего не объяснял.

Да, это была уже не Психодрама. Это был Магический Театр, где все было всерьез. Я взял себя в руки и, используя все, что на тот момент знал и умел, помогал Илье наладить контакт с каждой его частью. Постепенно, часа через два это стало получаться. Потом Илья произнес какую-то очень значимую для него фразу и расплакался. Как потом рассказывали на обратной связи исполнители ролей, у них в этот момент резко поменялось состояние. Перелом произошел. Потом еще некоторое время мы подчищали «хвосты» и передавали обратно: роли – Илье, Зеркало – мне. Дали обратную связь – кто что чувствовал. Оказывается и у тех, кто играл роль и у зрителей происходила мощная внутренняя работа. Ну а Илья просто сиял. В конце он заявил:

- Я теперь не боюсь того, чего боялся двадцать лет.

После Ильи подобную процедуру прошли еще двое – каждый со своими ролями и комбинациями. Магический Театр заработал! Это был триумфальный день (знал бы я, сколько еще ошибок совершу в ближайшие годы!). Когда участники разошлись, Вовка, Алена и Маша долго прочувствованно обнимали меня. А Аленка при всех еще и поцеловала в губы. Окрыленные удачей, мы не могли так сразу расстаться в тот вечер, долго сидели в кафе... А потом я проводил Алену домой и мы до полуночи целовались возле ее парадной...

На следующей неделе я пригласил Алену в Манеж на выставку работ эпохи Чикквенченто.[55]Узнав про эту выставку, я очень хотел на нее попасть, – особенно из-за воспоминаний о наших беседах с Кириллом. Дело в том, что произведения маньеристов отличаются усложняющейся напряженностью образов, манерной изощренностью формы, нередко остротой художественных решений.

Выставка Алене понравилась, а вот на меня произвела удручающее впечатление. Мне стало очень тревожно.

Мы вышли из Манежа и пошли к Стрелке Васильевского острова. Было семь часов вечера. В кармане лежал ключ от аудитории Психфака, где проходил Магический Театр. Минут двадцать шли молча. Я чувствовал локтем упругую грудь Алены и два чувства боролись во мне: страсть и тревога.

- Ну, ты что молчишь? – потрепала меня за руку Алена.

- Слушай, Аленка, зайдем на факультет, посидим в той аудитории?

- Давай...

Когда вошли в аудиторию, я запер дверь на ключ. Алена все поняла. Побледнела, но не сопротивлялась, – видимо думала, что если это не произойдет сейчас, она может меня потерять. Я сорвал с нее кофточку, лифчик, стал исступленно целовать грудь... В тот вечер на столе в аудитории Психфака она стала моей. Для нее это действительно было впервые.

Все произошло как-то поспешно и удовлетворения не было. Может быть потому, что Алена была неопытна, а я до того не имел дела с девственницами... Неожиданно для себя я ощутил не только телесное, но и душевное охлаждение к этой трогательной девушке. Я был противен самому себе, – как там у Пушкина: «На жертву прихоти своей смотрю, упившись наслажденьем, с неодолимым отвращеньем»[56].

Аленка оделась, прижалась ко мне и сидела так, обняв меня. Мои руки висели, как плети. Я был холоден, отрешен и зол на себя, на Алену, на весь мир.

- Ну, пошли. Проводишь меня? – она, казалось что-то почувствовала и говорила по-детски виноватым голосом. От этого я напрягся еще больше и сделал над собой бо-ольшое усилие, чтобы тут же не убежать.

Доехали до ее дома на такси. У дверей я поцеловал ее в щечку:

- Пока.

- Это все? Что с тобой?

- Да все нормально. Я устал просто, вчера было много пациентов, а потом еще до четырех часов рисовал. Все нормально... – приходилось врать и это делало внутреннюю боль нестерпимой.

Два дня я сидел дома и никому не звонил. На третий день Алена позвонила сама.

- Максим, да что с тобой?

- Да я заболел...

- Давай я приеду к тебе.

- Не надо. У меня тут родители сейчас, – блин, опять вранье. А что делать, – признаться этому милому, невинному, трогательному созданию, что я охладел и не хочу больше с ней встречаться? А она потом вены себе вскроет...

Наверное, таких эпизодов полным полно в жизни множества современных Дон Жуанов. Не знаю, кто как при этом себя чувствует, а вот я действительно заболел. Душу мою раздирали жалость и раздражение, ненависть к себе, сомнения, приступы грубого цинизма. Сны были наполовину заполнены бредом... Алена больше не звонила. Да и Вовка куда-то запропастился.

Так прошло месяца два. Я с головой ушел в работу с пациентами, рисование, музыку. Провел еще один Магический Театр.

В середине декабря позвонил Вовка:

- Макс, мы тебя приглашаем на нашу свадьбу девятого января. Будешь свидетелем?

- Постой, мы – это кто? Ты на Машке, что ли женишься?

- Нет, – помолчал секунд десять, – на Алене...

На свадьбе напился я в усмерть. Не то, чтобы назло или от горьких чувств, так как-то, рюмка за рюмкой. Со студенческих времен так не напивался. Говорил, кажется, какую-то похабщину, валяясь на диване, когда уже разошлись остальные гости. «И выпил он вина и опьянел и лежал обнаженным в шатре своем…»[57] Помню, кажется, укоризненные глаза Алениной мамы... Потом меня в такси усадили...

Через два дня явился я к Кириллу домой, как мы и договаривались. Рожа у меня была мрачная и скорбная. Кирилл с порога продекламировал Вергилия[xxiii]:

- «Грустный потупивши взор и нахмурив чело, из пещеры вышел родитель Эней; неизвестностью душу томила мысль о грядущем ему»[58]. Ну рассказывай, что у тебя происходит.

- Заврался, испошлился, запутался. Три диагноза.

- Дело понятное. Закрутило парня… Но не отчаивайся, ты ведь, по определению, кто?

- Кто?

- Потенциальный Герой. То есть, тот, кто готовится в путь на перекрестке трех дорог, как в традиционных сказках и былинах. Направо пойдешь – коня потеряешь, налево – женишься, прямо пойдешь – свою смерть найдешь.

- С конем понятно, – это потеря силы и одряхление. А почему бы не жениться?

- А жениться, это на былинном языке означало уклониться от преображения путем погружения в мирскую суету. Нормальные герои всегда шли прямо. И преображались. Ты, судя по твоему виду, прогулялся немного по правой дороге, но, надеюсь, снова вернулся к перекрестку. Это только на первый взгляд в твоей жизни какие-то тривиальные события происходят. Но есть еще и другой ракурс, откуда все, что с нами творится, имеет мифологическое и, если угодно, трансцендентное[59] толкование. Погляди-ка, что об этом говорит Мирча Элиаде[xxiv], - Вытащил из шкафа книгу, полистал, протянул мне:

- «Любая символика трансцендентности парадоксальна и не поддается осмыслению в мирском плане. Самый употребительный символ разрыва уровней и проникновения в "мир иной", в сверхчувственную область, будь то царство мертвых или богов, это образ "трудного перехода", "лезвия бритвы". "Остер, как лезвие бритвы, неодолим и доступен путь к высшему знанию", -утверждает Катха Упанишада (1, 3, 14). Здесь нельзя не вспомнить и то, что "тесны врата рая и узок путь, ведущий в жизнь, и немногие его находят" (Матфей 7, 14). "Тесные врата", "лезвия бритвы", узкий и опасный мост - все эти образы не исчерпывают богатейшей символики, о которой идет речь. Другие символы призваны иллюстрировать явно безвыходную ситуацию. Герой инициационной сказки должен пойти туда, где "день сходится с ночью", отыскать дверь в глухой стене, подняться в Небо по лазейке, открывающейся лишь на мгновение, пройти меж крутящихся жерновов, меж двух поминутно сталкивающихся скал или между челюстями чудовища. Все эти мифические образы выражают необходимость преодоления противоречий, упразднения двойственности, характеризующей человеческое состояние с тем, чтобы достичь наивысшей реальности.[60]»

- Это с мирской точки зрения кажется, что с нами происходят банальные вещи. После того, как ты имел честь быть представленным Joker’у, твой путь – это путь по лезвию бритвы, даже если кажется, что сильно уклоняешься. Если уж действительно уклонишься, то тут тебе и каюк. А пока жив – идешь еще. И верно идешь...

- Ни хрена себе, – верно...

- Кофейку выпьешь?

- Давай.

- Сейчас Стэлла сварит.

- Кирилл, вот те противоречия, о которых мы с тобой все время говорим, – они ведь были в моей жизни всегда. Почему же сейчас все переживается так остро?

- Ну, раньше все проще было. Противоречий-то в явном виде не было. Либо ты считал, что окружающие – сволочи, либо, что ты сам – мерзавец, – и с этим носился как с писаной торбой. Теперь все иначе. Теперь ты отчетливо переживаешь и то, что другие – сволочи, и что ты сам – сволочь, и, в то же время, что все это совсем не так. Как к другим людям, так и к себе ты испытываешь целую гамму противоположных чувств.

- Да, похоже. И что теперь с этими противоположными чувствами делать?

- Ничего пока не надо делать. Проживать и не бороться с ними.

- А как же работа души?

- Говорю тебе, – ничего, кроме того, чтобы следить за тем, чтобы не сопротивляться тому, что происходит. Это само по себе сложно.

- И что будет?

- Посмотрим. Может быть, если градус твоего безумия уже достаточно высок, – в чем я, впрочем, сомневаюсь, – в тебе начнет катализироваться естественное алхимическое превращение.

- Как это?

- Ну вот, например, Никола Фламель[xxv] пишет об этом вот что, – достал с полки еще одну книжку, открыл, прочитал: «Я говорю вам, что противоположные результаты являются следствием противоположных причин, и всякая противоположность всегда помогает узнать отличие того, что противоположно ей самой... Отсюда... мы приходим к любви, изначально присущей природе и проявляющейся во всех ее изменениях, так как сущностные различия являются причиной всех природных проявлений и процессов, протекающих в ней[61]».

Стэлла принесла удивительно вкусный кофе и печенье. Спрашивать больше ничего не хотелось. Кирилл сам нарушил молчание.

- Противоречия, это та почва, на которой Joker развивается и из которой он происходит. Вернее, он берет свое начало в том, что еще глубже всех, даже самых предельных противоречий, в той субстанции, которая, за неимением лучшего слова, зовется Хаосом. Очень хорошо это описано Якобом Беме[xxvi], – еще один том взят с полки, – «Misterium magnum заключается в том, что хаос, в котором берут начало свет и тьма, то есть основание неба и преисподней, проистекает из вечности... Он является основой и причиной огня в вечной природе. Этот же огонь в Боге есть только пламенеющая Любовь. И там, где Бог не манифестирован[62] в вещах, в соответствии с единством, присутствует болезнетворное, причиняющее страдание, испепеляющее пламя. Этот неугасимый огонь является ничем иным, как манифестацией жизни и божественной любви. При помощи него божественная любовь, а именно единство, возгорается и оттачивается для огненной работы, божественного могущества. Эта основа называется misteruim magnum, или хаосом, потому что из нее возникают добро и зло, то есть свет и тьма, жизнь и смерть, радость и горе, спасение и проклятье. Это основа душ и ангелов, и всех вечных созданий, как плохих, так и хороших. Это основа Царствия Небесного и Ада. А также видимого мира и всего, что в нем есть. Другими словами, все вещи имеют одну основу, точно так же как образ сокрыт в куске дерева до того, как мастер вырежет и отточит его[63]».

- Слушай, Кирилл, а нужно ли самому специально проявлять в себе все новые противоречия?

- Пожалуй, что да. Тем самым ты будешь действовать заодно с Joker’ом. А значит, начнешь частично отождествляться с ним. Ну, а от этого – прямая дорога к тому, чтобы Joker оседлать, как герои сказок, мифов и фантастических романов оседлывали Драконов.

- Ты знаешь, ведь на Магическом Театре, да и в индивидуальных консультациях я провоцирую проявление и осознание противоречий.

- Хорошо. Но я говорил уже тебе о том, что с собой работать в этом направлении несравненно труднее. Хотя о возможности такой работы знали и древние, и современные, и средневековые мистики. Тому характерный пример – Джордано Бруно[xxvii]. Вот что он пишет, – на этот раз раскрытая книга взята с письменного стола, – «Кто хочет познать наибольшие тайны природы, пусть рассматривает, наблюдает минимумы и максимумы противоречий, противоположностей. Глубокая магия заключается в умении вывести противоположности, предварительно найдя точку объединения.[64]»

- А что будет, когда я оседлаю Joker’а?

- Сильно преждевременный вопрос. Но у меня нет никаких причин на него не отвечать. Когда и если (!) ты оседлаешь Joker, ты придешь к Камню, или к осознанию своей Самости, как это называет Юнг. Там все противоположности объединяются, а конфликт, ими вызванный, преображается в Любовь – с большой буквы, или же в Пустоту, как абсолютное несуществование, или в Пустоту, освещенную присутствием Будды и потому полную жизни[65].

- А от чего зависит, какой именно вариант осуществится?

- От веры.

- Каким образом?

- Вот этот разговор давай отложим на будущее. А в общих чертах тебе сейчас достаточно будет определения, которое дал Юнг. Вот, прочти-ка сам, – дал мне «Психологию и Алхимию»:

- «Самость есть объединение противоположностей. Андрогинность Христа наиболее незначительная уступка Церкви проблематике противоположного. Противоположности света и добра, с одной стороны, и тьмы и зла с другой, предоставлено быть открытым конфликтом. Причем Христос выступает как просто благо, а контрагент Христа – черт – как зло. Эта противоположность и есть подлинная мировая проблема, которая пока еще остается нерешенной. Самость, однако, - абсолютная парадоксальность, потому что она в любом отношении является тезисом и антитезисом, а заодно и синтезом[66]. Архетип[67], сближенный с сознанием, благодаря исследованию бессознательного устраивает поэтому индивидууму очную ставку с бездонной противоречивостью человеческой природы, ему становится доступно совершенно непосредственное переживание света и мрака, Христа и черта. Речь идет, разумеется, в лучшем или худшем случае только о создании возможности, а не гарантиях осуществления, ибо переживания этого рода нельзя с необходимостью достичь нашими человеческими средствами. Нужно принять при этом во внимание факторы, не подвластные нашему контролю. Переживание противоположности не имеет ничего общего ни с интеллектуальным прозрением, ни с заимствованием. Скорее, можно было бы назвать это судьбой. Такое переживание одному доказывает истину Христа, другому - истину Будды, и притом, вплоть до полной очевидности[68].»

- Кстати, можешь взять домой, почитать...

- У меня такое впечатление, что ты заранее знаешь, что дашь мне прочитать. Ты что – готовишься к каждой нашей встрече?

- В каком-то смысле да, – готовлюсь. Перед сном вспоминаю о предстоящей встрече. А что касается книг, то у меня хорошая память, к тому же, когда я что-то читаю, я делаю закладки в тех местах, которые кажутся мне наиболее интересными. А потом, в ходе разговора возникает интуитивное знание, что здесь подходит. Ну, а коль я вызвался быть комментатором того, что с тобой происходит, мне нужны самые разные источники. Иногда, если мы встречаемся где-то в городе, я заранее отбираю книги, хотя не знаю еще, что в них мне пригодится. Обычно не ошибаюсь. Просто опыт... Я бы тебе сейчас, на ход ноги, дал прочитать еще одно местечко – из Фомы Аквинского[xxviii]. Мы не увидимся, пожалуй, несколько месяцев, и я рекомендую тебе запомнить и даже выписать эту фразу, чтобы над ней размышлять на досуге. Держи.

Я переписал себе в блокнот: «И вещи, и люди, и Бог действительно есть по-разному. Действительность не только есть. Она есть и то, чем может быть. То, что есть и может быть, я называю Ens. Ens – бытие, но не как просто ставшее или становящееся, или свершенность чего-то идеального. Ens – это острота бытия, как мыслимо возможная полнота его существования. Бог есть такое бытие, в котором сущность и существование совпадает. Человек причастен к нему и тяготеет, так как наделен возможностью бытия. У человека есть лишь некоторая возможность к Ens, он может Ens, а может и не Ens. Как много надо преодолеть в себе глупости, злобы, тщеславия, помыслов, чтобы найти в себе форму. Собирая себя, осуществляя свою форму, человек оказывается самым страдательным существом в мире. Форма есть качество открытости, готовность к расширению, превосхождению себя безо всяких прикидок на результат. Бытие для человека – вечно длящийся акт выхода за свои пределы[69]».

Приближался Старый Новый Год. Идти к Вове с Аленой не хотелось, хотя они и приглашали. Просидел я праздники дома, почитывая Юнга и раздумывая, чем наполнить свою одинокую жизнь...

Анжелика

Когда он думал об этом, ему вдруг открылось видение. То был лишь миг, подобный вспышке света. Он увидел прекрасный и жуткий лик Праматери, склоненной над бездной жизни. С потерянной улыбкой смотрела она на рождения и смерти, на цветы и шуршащие осенние листья, на искусство и тлен. Все и вся были равны перед нею, Праматерью, надо всем светила, точно луна, ее непостижимая улыбка. Умирающий на булыжниках рыночной площади карп был ей так же дорог, как и объятый тяжкими думами Гольмунд. Гордая холодная дева Лизбет была для нее не дороже рассеянных по лесу костей того Виктора, что хотел выкрасть у него золотой дукат. И вот молния погасла, загадочный лик Праматери исчез. Но глубоко в душе Гольмунда еще трепетали бледные зарницы, еще колыхалась горячая волна жизни, боль удушливой тоски. Нет, ему не нужна была удушливая сытость других - рыботорговцев, ремесленников, бюргеров. Дьявол бы их всех побрал! Ах, этот бледный, мерцающий лик, эти подобные зрелым колосьям полные, тяжелые уста, по которым скользнула, словно ветер и лунный свет, безымянная улыбка смерти!

Герман Гессе «Нарцисс и Гольмунд»

Она ворвалась в мою жизнь в октябре девяносто шестого года. Началось все, как мне вначале думалось, с мимолетного приключения. Но оказалось оно гораздо, гораздо серьезнее.

Я к тому времени переехал от Черной речки и снимал квартирку в районе Нарвской, – остановки две от метро. И вот как-то под вечер, часов в девять, стоял я на остановке напротив метро и дожидался троллейбуса. Внимание мое привлекла сценка, происходившая метрах в ста от меня: двое кавказцев пытались затащить в машину какую-то подвыпившую красотку. Девушка сопротивлялась. Наконец ей удалось заехать одному из джигитов сумочкой по морде и вырваться. Быстрым, хотя и немного неровным шагом она пошла в сторону остановки. Тут я разглядел ее: невысокая, каштановые волосы до плеч, смуглое лицо, слегка раскосые глаза, стройная. А фигурка, – Боже мой! Она была не из тех, кто побеждает на конкурсах красоты, но на мой взгляд, она была удивительно красива той особой красотой, которая заставляет мужчин сходить с ума и пускаться во все тяжкие. Когда она прошла, слегка пошатываясь, мимо остановки, многие оборачивались ей вслед. Не знаю, какая сила завладела мною (совсем не в моих правилах знакомиться на улице с пьяненькими девушками), но через минуту колебаний я бросился, провожаемый скептическими ухмылками людей, стоящих на остановке, за ней и вскоре шагал рядом.

- Девушка, простите за навязчивость, но мне кажется, что вас нужно проводить...

Она повернулась ко мне. О, этот взгляд, – взгляд Евы[70], который будет пьянить меня еще несколько лет! С первой же секунды, как мы встретились глазами, я увидел, «как зверь, сидящий в нас обоих, помимо всех условностей спросил “можно” и ответил “очень”![71]».

- Ну проводите... Только давайте вначале пива выпьем.

Не чувствуя под собой ног, я бросился к ларьку и взял четыре бутылки «Балтики». Девушка ждала меня там, где я ее оставил.

- Пойдем сядем. Не стоя же пиво пить. Меня Анжелика зовут. Можно просто Лика.

- Макс.

Мы перешли улицу, сели на скамейку в скверике, возле памятника Кирову, открыли пиво...

- А ты ничего парень, не то что эти козлы. Привязались у метро. Сначала такие добрые рожи строили, а как дошли до машины, стали руки распускать...

- Слушай, Лика, я тут живу близко, давай зайдем ко мне...

Бросила на меня разочарованно-презрительный взгляд.

- Да нет, ты не подумай... Просто я художник. Если хочешь – тебя нарисую.

- А не врешь?

- Нет...

Выпили по бутылке пива. Пошли к моему дому. Возле дома Лика глянула на номер:

- Проспект Стачек, двадцать один, – ладно, пошли.

Когда вошли в квартиру, я, первым делом показал ей свои рисунки.

- Классно! Не соврал ведь! Славный ты парень – Максимка, – обняла меня одной рукой. Я не был готов к такой скорости развития отношений, но мешкать не стал и губы наши слились в долгом поцелуе. Потом... Ох и сладкой же оказалась Лика!

Выйдя из ванной, завернутая в полотенце, сразу спросила:

- Где у тебя телефон? Надо мужу позвонить, чтобы за мной заехал.

- Мужу? – я растерялся, – ну звони... телефон на кухне...

- Какая у тебя квартира? - уже из кухни, набирая номер.

- Тридцать пять, – соврал я.

- Вадим, это я. Заедь за мной. Я на Стачек, двадцать один. Квартира тридцать пять... В гостях... Ну что ты выдумываешь... Ничего не было... Нет... Сидим, пьем пиво... Одноклассника встретила, – он теперь художник... Ну что ты, говорю тебе – ничего не было... Приедешь, картины увидишь, познакомишься...

Вот только знакомства с мужем мне не хватало. И дураку ясно, что здесь происходило! Хорошо, хоть квартиру другую назвал...

Лика прошла в комнату, свалилась на кровать, потянулась, как кошечка:

- Вот дурачок, – не верит... А я устала... Минут десять полежу, потом одеваться буду, – Вадик-то раньше, чем через полчаса не приедет.

Через пять минут она заснула... Я сидел и лихорадочно соображал, что со всем этим делать. Хорошо, если у этого Вадима не было определителя номера... Потом я как-то успокоился... Минут через сорок встал у окна. Во дворе никого не было. Еще минут через пять возле дома появился долговязый молодой человек. Зашел в одну парадную, затем в другую. Потом стал рыскать перед домом, заглядывая в окна первых этажей. С интересным чувством я подошел я к Лике, разбудил ее долгим поцелуем и ласками, поставил на колени и со вкусом овладел ею. Она довольно громко кричала – думаю, было слышно на улице, так что ее муж (если он еще был там) мог слышать знакомый, в самом прямом смысле, – до боли, голос...

Ушла Лика рано утром, еще восьми не было. В прихожей я сунул ей в сумочку свой номер телефона...

Несколько дней я находился под впечатлением этой встречи. Никогда еще не переживал я такой огненной и в то же время нежной страсти и силы пола. Несколько дней, просыпаясь, я обнаруживал, что обнимаю подушку и шепчу это удивительное сладостное имя: Анжелика...

Через неделю вечером она позвонила:

- Макс, можно я к тебе?

- Конечно, приходи. Ты когда будешь? Тебя встретить?

- Да я внизу – из автомата звоню. Спускайся.

Спустился вниз. У моего подъезда – такси. Лика возле:

- Расплатись с таксистом. И сумки помоги затащить... Я к тебе – жить. Не выгонишь?

В моей голове в один миг пронеслись все возможные прелести жизни с этой безумной, но и столь желанной женщиной. Я же сгорю от ревности, от страсти, и еще Бог знает от чего! Но в то время, как какая-то часть моего существа пыталась построить логические доводы «против» (хотя какое тут «против», – все, с чемоданами приехали!), понял я, что именно об этом-то и мечтал... Пронесся в голове диалог Алеши и Дмитрия Карамазовых: «– Митя, да неужели ты бы на такой женился? – Коль захочет, Алешка, так тотчас же! А не захочет, – на дворе ее дворником буду – самовары раздувать, на посылках бегать!»[72]

Странною и удивительной жизнью прожили мы с Ликой почти два года. Она нигде не работала. Иногда сутками сидела дома, иногда исчезала до глубокой ночи, а то и на день-другой. Я изводил себя ревностью, страстью, горячим желанием, уязвленным мужским самолюбием... У меня почти не было сомнений, что она изменяет мне «сто тысяч раз по сто[73]». У меня же за все время нашей совместной жизни даже и мысли изменить ей не зародилось. До мозга костей понял я тогда еще одну фразу Мити Карамазова: «...Но красота не только ужасная, но и таинственная вещь! Тут дьявол с Богом борются, а место битвы – сердца людей[74]».

Несколько раз со мной происходили необъяснимые, неземные переживания. Я проваливался в бездонные глаза Лики. Проваливался целиком, весь – в безумный, неземной мир, где я взрывался каждой клеточкой, подобно звездам и галактикам в их непостижимом хороводе. Взрывался неизъяснимой любовью. Растворялся, таял, возникал вновь, тысячами мурашек во всем теле постигая нечто неуловимое, мгновенное, хрупкое и чарующее, то, чему и названия-то нет. Это были моменты какого-то безбрежного, изначального и окончательного счастья, каких я не знал никогда прежде.

Очень часто во время близости с Ликой происходили также совершенно удивительные вещи. Какая-то фантастической силы благодать нисходила на нас, – то была благодать всепроникающей нежности, трогательной и хрупкой глубины переживаемого момента. И она длилась, длилась, длилась, застилая собой физические ощущения. Никакой физиологический оргазм и близко не сравнить с силой этого чувства.