Демокрит и атомистическая теория 12 страница

Единое остается неизменным, а те, многие, изменяются и проходят;

Свет небес постоянен, земные тени летучи,

Жизнь, как купол из разноцветного стекла,

Окрашивает белое сияние вечности.

Начиная с IV столетия после Рождества Христова христианские теологи встали на эту платоновскую точку зрения и считают мир иерархически упорядоченным и системно связанным в единое целое. Вместо идеи добра они помещают в вершину иерархии Бога.

Влияние христианства, иногда оставаясь на заднем плане, иногда действуя открыто, выработало в нас такое религиозное обыденное сознание, которое заставляет нас нерассуждающим чувством ощущать истинность Платоновой схемы «одно над многим».

ЕДИНОЕ И МНОГОЕ

Платон не описывает эту схему в своих диалогах явным образом, но со времен Крантора, главы Академии на рубеже III века до н. э., такие треугольные диаграммы всегда использовались, когда надо было наглядно изобразить и объяснить платонизм студентам или читателям из стран Запада.

Треугольник, показанный на этой схеме, – другой способ изобразить те четыре уровня реальности, которые отмечены на «Разделенной линии». Но в отличие от однолинейной диаграммы, треугольная предполагает также, что мы движемся от множества к одному29. Таким образом, у одного физического предмета есть много внешних видов – «видимостей». Точно так же один тип или закон имеет много конкретных проявлений – например, у закона тяготения их столько, сколько существует физических тел, которые притягиваются одно к другому. А типы и законы, которых тоже существует много, в свою очередь, все являются частями одной и той же системы, где есть одна наивысшая идея30. Разные пути, которые ведут к истинному, справедливому, единому и прекрасному, все в конце концов приводят к добру31.

Это Платоново системное видение мира не угасло и не стало вышедшей из моды стариной. Уайтхед умело и систематически использовал модель Платона в своих интерпретациях науки и общества. И у нас в центре многих дискуссий, посвященных самым злободневным темам, уместны в определенных контекстах и располагаются в том же порядке те же самые измерения реальности, которые Платон выделил в своей великой схеме.

Идеи Платона и современные теории образования

Среди тех вопросов, которыми Платон проверял философские учения на истинность, был вопрос, есть ли от данного учения практическая польза. Обсуждение идеи добра в «Государстве» у него завершается «идеальной биографией» – практической схемой, составленной для обучения людей тому, как можно распознать эту наивысшую идею. Поэтому среди многих вопросов имеет смысл задать и такой: позволяет ли система Платона решить какие-нибудь сегодняшние неотложные практические проблемы. Попытаемся же в качестве проверочного примера сделать для идущих сейчас дискуссий об американском высшем образовании то, что сам Платон сделал в прошлом для дискуссий о реальности. Использовав Платонову системную диаграмму в качестве карты для своего случая, мы обнаруживаем, что Платонов чертеж позволяет яснее определить соотношения между школами и теоретиками и что в нем есть для нас программа того, как свести воедино их интуитивные открытия.

Слушая современную дискуссию о высшем образовании, мы различаем среди того, что слышим, аргумент, напоминающий об афинских дискуссиях времен Платона по поводу философии32. Чтобы показать значение философии Платона на примере того, «как она работает», я применю эту схему к анализу системы образования – не того, которое было в Афинах при Платоне, а того, которое дают в современных американских средних школах. Так же, как делал Платон в Афинах, я начинаю применять ее в тот момент, когда дискуссия в обществе находится в самом разгаре.

Среди групп, имеющих четкое представление о том, что нужно преподавать сегодня в наших вузах, есть формалисты (которых иногда объединяют всех вместе под названием «гуманитарии»), чье желание – чтобы центральным элементом образования было развитие ума путем выработки у студентов дисциплины и ознакомления их с самыми лучшими достижениями в области литературы, математики и философии. Как пифагорейцы, эти формалисты признают, что третий уровень Платоновой линии – дианойя – имеет значение для людей в их интеллектуальном поиске и взаимопонимании.

Но некоторые модные сейчас теоретики образования, которых мы можем отнести к разряду испытавших влияние экзистенциализма, имеют иную точку зрения. Они рассуждают о ценности любования формой, которое противопоставляют творению формы, поскольку не доверяют никаким условностям, заставляющим студента принять на себя определенную общественную роль. Для них главное – сделать так, чтобы каждый конкретный студент осознал свою неповторимость, свою свободу и возможность полностью стать самим собой. Похоже, они настаивают на том, что у эйказии, совокупности специфических для данного человека ярких образов, занимающей самый нижний уровень «Разделенной линии», должно быть место в теории и практике образования. Разумеется, этим они признают ту истину, которую знал Сократ: что без мотивировки, иначе говоря, без личной заинтересованности человек может запомнить какие-то знания, но не может ни учиться по-настоящему, ни заниматься интеллектуальным поиском. Иметь чистую форму без содержания недостаточно: сам Платон всегда даже свои собственные формалистические идеи окрашивал в яркую поэтичную форму с помощью мифа или конкретной характеристики. Систему, которая до сих пор господствует в американской теории и практике учебного процесса, мы можем назвать прогрессивным образованием. Теоретик-прогрессист верит, что образование должно научить студентов использовать идеи в качестве инструментов. По его мнению, значение слова или идеи определяется их применением, то есть цель высшей школы – дать студенту опыт, который научит его пользоваться этими инструментами. «Я» индивидуума во многом создается обществом, и навыки существования в обществе занимают одно из самых важных мест среди приемов, которыми студент должен овладеть по принципу «делай, как я» за то время, пока находится в школе. Некоторые современные прагматики восхищались греческими софистами и верили, что те во многом были предшественниками прагматизма. Как было отмечено в этой книге в главе о софистике, при сравнении практичного оппортунизма софистов с осторожным рационализмом прагматиков оказывается, что сходства между ними меньше, чем представляется на первый взгляд. Тем не менее прагматик с его определением знания как инструмента и сосредоточенностью на технических приемах и практических целях попадает на «Разделенной линии» туда же, куда и софисты. Основной вклад прагматиков в науку – вывод о том, что идея признается таковой только в случае ее применения на деле, и признание огромной роли навыков и условностей в поведении людей.

Для платоника интересна еще одна деталь: то, что мы вообще специально изучаем образование, стало возможным благодаря общему для всех этих групп идеализму. Все три группы желают полного раскрытия возможностей каждого отдельного человека, прогресса и справедливости в обществе и в далекой перспективе – выживания и улучшения рода человеческого. Такой общий идеал, несомненно, должен быть помещен на самый верхний уровень Платоновой линии. Поскольку эта цель одна и та же для всех групп, они могут корректировать свои верные, но слишком обобщенные конфликтующие между собой требования и выработать компромиссную позицию. А платоник вносит в их дискуссию свой вклад – напоминание о том, что такой идеал существует, что этот идеал важнее любого конкретного набора методов или учебных дисциплин, которые относятся к нему как средства к цели.

Симпатии Платона в философии, вполне естественно, на стороне формалистической традиции, а не материализма. Переходя от экспериментов с меняющимися вещами к узнаванию неизменных типов и законов, мы пересекаем черту, которая отделяет становление от бытия, существующий в пространстве и времени физический мир, где вещи стараются быть собой, но никогда по-настоящему собой не бывают, – от области бытия, мира неменяющихся точных форм-идей, где «каждая идея есть именно то, что она есть».

ПЛАТОНОВА ЛИНИЯ И СОВРЕМЕННЫЕ ДИСКУССИИ ОБ ОБРАЗОВАНИИ

Примечание. Наблюдателю-платонику кажется, что каждая группа теоретиков, упомянутая здесь, открыла, насколько велика роль одной из многих сторон сложной действительности. Каждая группа права, подчеркивая, что эта сторона действительности необходима для достижения общего идеала, и каждая не права, поскольку ее взгляд на существующую ситуацию слишком узок, и она считает, будто ее программа противоречит всем остальным или исключает их. Идеализм, если он принимает форму хвалебных речей и не обращает внимания на технику достижения идеала, может быть таким же односторонним, как любая другая теория.

Универсальное научное знание возможно потому, что в самой действительности присутствует этот мир неизменных идей, устанавливающих границы и задающих направление процессов в том мире, который изменяется в пространстве и времени. Пифагорейцы в Платоновой истории философии представляют собой первый этап открытия человеком того, что существуют вечные сущности-идеи – треугольники, множества и соотношения, проявлениями которых являются окружающие нас многочисленные объекты. Как бы трудно ни было объяснить, каким образом частные случаи одной такой идеи «участвуют» в ней, именно открытие этого измерения действительности, по мнению Платона, сделало возможным научное толкование чего бы то ни было.

Платон: тесты и применения

Начиная с эпохи Возрождения и до XIX века все высоко оценивали Платона как абстрактного теоретика и недооценивали Платона как аналитика. Мы в XX веке начинаем понимать, сколько тонкости и изящества в том анализе, который Платон за последние двадцать лет своей жизни привнес в проверку своей философии на истинность и в придание ей большей ясности. Внимательно взглянув на свою философскую систему, Платон увидел три способа проверить ее истинность:

1) если она верна, то естественные науки могут быть сведены в одну систему, где все разрозненные данные займут свои места;

2) если она верна, она может быть в родстве с таким земным, но важным делом, как составление образцов законодательства для реальных современных Платону греческих городов;

3) если она верна, то позволит четко и логично сказать, что такое идея, участие, степени реальности, оценка и добро.

Проверкой первого утверждения является диалог Платона «Тимей» – энциклопедия современной ему науки, который, должно быть, стал итогом огромной исследовательской работы членов Академии. Второе проверено в монументальном диалоге «Законы», который Платон завершил лишь в общих чертах. Это тоже, видимо, был крупномасштабный проект, осуществленный Академией, – сбор и сравнение сводов законов и историй законотворчества. В свете практических потребностей и теоретических знаний того времени, когда жил Платон, можно полагать: он чувствовал, что научная и практическая применимость его теории доказана.

Но когда он попытался выполнить анализ, проверяющий его третье утверждение, результат оказался ближе к отрицательному. Серия узкопрофессиональных диалогов и большая публичная лекция о добре были элементами того поиска ясности, которым был занят Платон. Здесь нам стоит коротко подвести итоги – и для того, чтобы поставить вопросы, и для того, чтобы показать, в какой степени Платон чувствовал, что нашел ответы.

Идеи и участие легко можно посчитать не тем, что они есть на самом деле. В диалоге «Парменид» Платон показал, что мы не должны думать, будто идеи – это объекты, которые находятся в каком-то месте, и участие нельзя объяснить с помощью физической модели долевого участия. Отношение одного конкретного квадрата к идее квадратности не такое, как у одного из деловых партнеров к активам их общей фирмы.

В «Теэтете» Платон показывает, что знание нельзя считать только памятью и опытом: в знании есть уверенность и обобщенность, которые можно истолковать лишь как что-то, подобное узнаванию идеи. (Сравните с этим отношение «пистис» к «дианойе» на «Разделенной линии».) В «Софисте» Платон исследует логические трудности, возникающие перед тем, кто размышляет и говорит о небытии. Отделяя чистое «ничто» от видов непохожести, Платон поправляет Парменида так, что становится возможным доказательство существования не только абсолютной реальности, но и видимостей тоже. В «Государственном деятеле» Платон исследует техническую сторону процессов оценки и управленческой деятельности и вводит новое понятие «рабочее определение».

Лекция о добре посвящена доказательству того, что существует только одно добро, а если добро – единственная наивысшая идея, которая соединяет мир фактов и мир мысли, то положение «добро одно» – центр и основа доказательства этого. Платон и его сторонники с досадой и раздражением видели, что у них возникают трудности по следующей причине: идеи рассматриваются одновременно как идеалы, абстрактные классы и значения слов. Например, Платон пишет об идеях так, словно каждая из них является проявлением себя самой (скажем, «идея добра является доброй»). Это становится понятным, если рассматривать идеи как идеалы, вспомнив, что они ведут свою родословную от учения Сократа. В этом контексте «добро является добрым» значит не «идея добра участвует в свойстве доброты», а скорее «идея добра есть свойство доброты». Но если мы рассматриваем идеи как границы, классы или свойства, Платона не так легко оправдать. Если участвовать в идее означает иметь соответствующее ей свойство и если свойство никогда не бывает тождественно той вещи, которая участвует в нем, то ни одна идея не может быть проявлением себя самой. Рассмотрим свойство квадратности. Каждый квадрат квадратен потому, что участвует в этом свойстве. Но если по аналогии с «добро – доброе» сказать «квадратность – квадратная», возникает затруднение: возможны только два варианта значения этой фразы, и оба они плохи. Поскольку для идей этого типа свойство и участвующие в нем вещи – разное, должна существовать вторая идея квадратности, в которой участвует квадратность. Но эта вторая идея квадратности тоже должна участвовать в какой-то идее более высокого порядка, и так до бесконечности. Однако если отрицать, что квадратность квадратная, но утверждать, что объяснить вещь значит уловить умом ее идею, то для идей вообще невозможно найти никакие объяснения.

Еще одна трудность берет начало в том, что Платон понимал: значения, которые существуют в языке и мысли, должны быть общими для всех людей и не меняться. Язык создает формы, полностью отличающиеся и от определяющих свойств, и от четко определенных идеалов. Что именно я имею в виду, когда говорю «добрые люди несправедливы», совершенно ясно: я взял два слова или, если вы предпочитаете, два понятия и соединил их. Но на самом деле добро и несправедливость не связаны таким образом ни в том случае, если мы мысленно строим их как определения, ни тогда, когда конструируем в уме как идеалы. Если бы мы просто считали идеи развитием представлений софистов о значениях, идеи обладали бы подвижностью, то есть способностью отделяться и образовывать друг с другом сочетания, но идеи, понятые в любом из двух других смыслов, не могут быть подвижными.

Мне кажется, что Платон так и не нашел окончательного ясного ответа на этот вопрос. Он был уверен, что идея выполняет все эти функции – значения, определения, идеала, предела и цели – сразу. Однако ни он, ни его последователи за две тысячи лет не смогли объяснить на примере, как одна и та же вещь может играть настолько разные роли. Но даже если нам нужны более сложные формулировки или мы должны признать существование трех видов идей, это еще не значит, что Платонова теория идей ошибочна.

Платон установил важный факт: это из-за истинного в нашей собственной природе и из-за самой природы вещей, а не из-за условностей, как учили софисты, «смутное предугадывание чего-то» заставляет нас восхищаться истиной, красотой и благородством и высоко их ценить. В самом деле, действие этого врожденного чувства ценности заметно уже в религиозных мифах и в той вере в мировую справедливость, которая задолго до того, как возникла философия, уже вдохновляла людей на попытки изобразить мировой порядок, в котором человеческие ценности что-то значат33.

Перейдя от науки и метафизики к политике и этике, мы обнаруживаем, что одна из хороших сторон Платоновой системы – то, как в ней освещены человеческое «я» и отношение отдельного человека к обществу. Это те две центральные проблемы, которые Платон обещал исследовать в Академии. Как познание реальности поиск «я» был труден потому, что «я» – сложное образование, и его нельзя просто поместить на тот или иной уровень такой классификации, как «Разделенная линия».

В то, что человек отождествляет с собой, входит тело, в котором обитает и которое наделяет жизнью душа. Туда входят чувства и воображение с их яркими, но недолго существующими картинами мира и мимолетными впечатлениями. Туда входят честолюбие и свобода принимать решения. «Я» также обладает способностью познавать неизменные идеи и отзываться на идею добра как на собственный высший идеал. Для Платонова «я» так же, как для действительности, нужна карта. Такая карта может также служить диагностической таблицей студенту, изучающему этику, или физиологу, поскольку каждый раз, когда нарушается правильное расположение частей «я», космос справедливой упорядоченной души пропадает, и в результате возникает порок34.

Платон верил в то, во что не верят некоторые сегодняшние политические теоретики: что общество – это не просто совокупность составляющих его отдельных людей. Следовательно, он не мог отвергнуть требования, которые государство предъявляет к своим гражданам, как произвольные или целиком условные. Он рассматривал этот вопрос иначе: обязательно ли идеал общества и идеал самореализации человека должны быть несовместимы друг с другом? Такие конфликты, как столкновение афинской демократии с Сократом, – трагедии, но разве избежать их невозможно? Или эти два идеала связаны как-то иначе? К тому времени, как Платон закончил «Государство», он пришел к выводу, что эти две идеи не обязательно несовместимы. Ему казалось ясным, что даже такой передовой город, как Афины, должен будет изменить почти все свои традиционные правила жизни и общественные учреждения, чтобы стать государством, где социальная эффективность и индивидуальная добродетель будут совпадать. И пусть на уровне практики это было разочарованием, как философское открытие это обнадеживало: значит, теоретически может существовать общество, в котором такого человека, как Сократ, действительно признали бы в суде благодетелем, а не казнили как носителя прямой и явной угрозы35.

Платон был доволен своим анализом, разделившим сложное «я» на три составные части: рассудок, пыл (стремление к славе, чувство чести, воля) и вожделение. Рассудок знает, что человек – это частичная реализация не подвластных времени идеалов ценности и гармонии.

Пыл, или честолюбие, способен действовать в мире – это энергия, побуждающая соревноваться, творить и делать. Вожделение – инстинктивная постановка себя в центр, которая отражает привязанность души к удовольствиям и страданиям, ощущениям и ограничениям ее собственного тела. Человеку удается реализовать себя, когда эти три стороны «я» правильно и гармонично соотносятся между собой. Рассудок может определить, какие вожделения и проявления честолюбия будет хорошо удовлетворить, а какие следует подавить или направить в иную сторону. Честолюбие и вожделение, если их предоставить самим себе или позволить им властвовать над всей личностью, не имеют никаких критериев, кроме слепой жажды иметь больше – больше имущества, больше удовольствий, больше почестей, больше власти. Но поскольку иметь больше – цель недостижимая по определению (как бы много я ни имел сейчас, в данный момент я не могу иметь больше этого), человек расплачивается за неверную психологическую настройку этих частей своего «я» жизнью: он всем недоволен, тратит жизнь на погоню за призрачной целью, которая не становится и никогда не станет ближе, и не реализует внутренне присущие человеку достоинство и ценность36.

Этими рассуждениями Платон не отрицает того, что люди могут идти к реализации своих возможностей разными путями. Некоторые люди по своей природе склонны быть философами, другие воинами и атлетами, третьи – заниматься производительным трудом и торговлей. Эти различия вызваны разницей в относительной силе трех частей души и в силах тела, которое они оживляют. Во власти каждого человека действовать согласно своим интересам и использовать свои способности разумно, а не руководствоваться при этом слепой жаждой удобств или наград. (К примеру, Милон Кротонский, атлет, чьи спортивные подвиги стали легендой, в конце своей спортивной карьеры стал мужем дочери Пифагора и членом Пифагорейского братства. Платон мог рассчитывать, что его читатели вспомнят о том, что спортивная профессия не сделала величайшего спортсмена Греции ненавистником культуры или человеком низшего сорта.)

Платон часто говорит о человеческой душе, ее внутренних конфликтах и ее жизни после смерти на языке мифа: в своих книгах он нашел место и для своей собственной мифологии. Рассказы могут сделать ярче логический аргумент. Если читатели не принимают их ошибочно за научные объяснения, а Платон способен выбирать из рассказов только те, которые считает подходящими как философ, то мифы не вредны. Но, несмотря на присутствие у Платона этих мифов о душе, по его философии невозможно понять, в какой степени он верил, что душа бессмертна.

Во всяком случае, он, похоже, был убежден, что способность человеческого разума познавать вечные истины и бессмертные идеалы и восхищаться ими доказывает, что эта часть человеческого существа бессмертна или, по меньшей мере, участвует в бессмертии. И он чувствовал, что в мифах о последнем страшном суде воплощена глубокая интуитивная вера, более личная и живая, чем любое абстрактное диалектическое доказательство. В этих рассказах человек весь целиком – с его памятью, вожделением и честолюбием – предстает перед судом вселенской справедливости, которая, взяв за образец то, каким человеку следует быть, присуждает каждой душе счастливую или несчастную будущую жизнь в зависимости от того, в какой степени эта душа осуществила себя37. Желание быть бессмертным, несомненно, основной мотив человеческих поступков: при мировом порядке, который одновременно добр, справедлив и прекрасен, самыми правдоподобными рассказами, какие могли бы придумать люди, были бы рассказы, отражающие надежду на то, что души, которые заслуживают бессмертия, действительно достигнут его.

Платон глубоко изучил отношения отдельного человека с государством. Считая государство реальностью и так же, как Сократ, признавая, что у гражданина есть общественные обязанности, он все же ни в коей мере не считал, что государство – это организм, который может поглотить человека и всегда прав38. Государство для Платона является естественным в двух важных отношениях. Во-первых, оно – единственный для человека способ полностью реализовать свою человеческую природу, во-вторых, в природе существует идея государства, которая дает определение, цель и критерий оценки государств.

Но точно так же, как человек может сделать ошибочный этический выбор и принять то, что является лишь средством для ведения достойной жизни, за самодостаточную цель, так и государства могут принять – и обычно принимают – какую-либо ценность низшего порядка: богатство нации, мощь нации, возвышение правителя – за истинную цель, которой является добродетель каждого отдельного человека и общее благо39. Но Платон считал, что, если бы когда-нибудь появились государственные деятели, так хорошо обученные, что они бы ясно видели, что такое добро, под их властью были бы созданы общества, где были бы признаны заслуги такого человека, как Сократ.

Непосредственным поводом к созданию диаграммы «Разделенная линия» стало для Платона его желание определить, какое по содержанию и уровню образование необходимо для такой истинной государственной деятельности. Одной из надежд, которые Платон возлагал на Академию, была надежда, что она станет давать будущим поколениям такое образование.

Общества могут идти и по другому неверному пути. Если правитель ошибочно считает, будто человек – ничто, а государство – всё, то в обществе будет твориться несправедливость по отношению к людям при любом общем направлении политики40. Чтобы человек получил долю в бессмертии и чувствовал, что живет творчески, ему нужно осознавать себя ответственным членом человеческого сообщества – целого, которое долговечнее и больше, чем одна короткая человеческая жизнь. Лишить любого человека этого чувства – значит совершить несправедливость41. Возможность эффективного выполнения гражданских обязанностей, которое позволяло бы человеку еще и осуществить себя, в современных Платону городах была скорее исключением, чем правилом.

Высокое происхождение, богатство, образование и другие подобные условия создают случайный по структуре лабиринт из препятствий на пути наилучшего использования индивидуальных способностей и критериев. Здесь Платон, возможно, под воздействием настойчивого утверждения софистов, что большинство составляющих этот лабиринт обычаев и законов – всего лишь условности, предлагает радикальное решение: роли в обществе следует распределять только на основании способностей и интересов людей. Если бы это было сделано (Платон показал как), можно было бы добиться соответствия между потребностью общества в работниках, защитниках и учителях и различиями в дарованиях людей.

Никакого другого пути Платон не видел (это показано в приведенной ниже таблице). Он не ожидал, что эта его идея будет принята немедленно, но надеялся, что, может быть, в какие-нибудь иные времена, если не в Греции, то в какой-нибудь далекой варварской стране такое общество станет реальностью42.

ОБЩЕСТВЕННЫЕ КЛАССЫ ПО ФУНКЦИЯМ И ИНДИВИДУАЛЬНЫМ СПОСОБНОСТЯМ

Но в этой схеме все три класса сбалансированы, хотя они не равны по возможностям интеллекта и по интересам, которые служат им побудительными мотивами. Если мы учтем нарушения баланса, список типов личности увеличится:

Таким же образом можно систематизировать виды государственного устройства, поскольку каждое государство ведет свою характерную для него политику и этим похоже на человеческую личность, только его масштаб крупнее.

В девятой книге «Государства» Платон приводит список из пяти видов государства, выделенных по этому принципу:

ПЯТЬ ВИДОВ ГОСУДАРСТВА

Сегодня мы живем согласно Платонову представлению о том, что общество должно предоставлять всем людям равные возможности реализовать себя. Наследственная аристократия уже не считается приемлемой моделью организации общества, рабство почти ушло в прошлое, и право голоса предоставляется не только наиболее состоятельным гражданам. Специалист по разрешению общественнных споров, который был почти единственным экспертом-консультантом по делам управления в греческом городе, в наиболее цивилизованных странах был постепенно заменен получившими специальное образование государственными чиновниками, которые могут применять свои профессиональные знания к сельскому хозяйству, образованию, международным техническим проектам, регулированию деятельности банков и обращения ценных бумаг.

Могут ли руководители, отвечающие за целую страну, вести такую, рассчитанную точно по науке, политику? На этот вопрос до сих пор нет ответа. Мы и теперь еще не создали ту философскую науку об обществе, которую Платон считал необходимой предпосылкой для появления «правителей-философов». И даже если бы у нас была эта наука, есть причины – существование которых неоспоримым образом установил еще ученик Платона Аристотель – для сомнения в том, что такой беспристрастный научный подход к решению социальных вопросов вообще возможен43.

Интересно с исторической точки зрения и будет хорошим стимулом при рассмотрении наших современных проблем снова бросить взгляд на страницы «Государства» и посмотреть, как из многих исторических и теоретических нитей, обязательно присутствующих в структуре любой дискуссии на тему «общество и человеческое «я», Платон смог соткать теоретическую ткань, которой остался доволен. Философия и образование – вот ответ Платона на вопрос, который за двадцать лет до этого был порожден казнью Сократа44.

Со времен Платона на Западе были философы-платоники. Диапазон их идей очень широк – от богословия святого Августина до научных взглядов Уайтхеда. Каковы характерные черты платонизма? Мы можем назвать четыре его важных признака: 1) платоник считает, что задача философии – создать в итоге какую-то одну синтетическую систему. Он всегда стремится к полноте и завершенности толкований и идей; 2) платоник всегда придерживается какой-либо разновидности теории идей как сущностей, согласно которой обобщения являются объяснениями; 3) платоник считает, что реальность представляет собой единую непротиворечивую систему, которая не разделена на изолированные части, и поэтому склонен к попыткам переносить по аналогии интуитивные догадки или законы, верные для одной части мира, на другую его часть, обычно такую, которая в чем-то родственна первой; 4) и наконец, платоник всегда считает, что мир мыслей и фактов является иллюстрацией какой-то ценности. В любой платонической философии добро, истина и красота сходятся в одной, самой высшей точке мироздания, и эта точка является вершиной и для живого существа, и для мысли45.

В завершившем греческую философию формалистическом учении, которое разработал Платон, эта философия приобрела новое качество – стала системой согласованных между собой частей. Все стороны действительности, все технические достижения и интуитивные открытия греческой мысли до Платона были собраны воедино в этом упорядоченном многомерном «космосе». В этом Платоновом мире существовали и форма и поток, и Платон окончательно утвердил представление о важности формы и о зависимости факта от ценности. Идея («форма») добра придала единство его философской структуре примерно так, как Акрополь, возвышаясь над театром, собранием и Академией, объединял в одно целое Древние Афины.