Ек. H. ушаковой (когда, бывало, в старину...) 5 страница

Смущенный взор он всюду обращает:

На небесах, как яхонты горя,

Уже восток румянила заря.

И юбки нет.- Панкратий встал, умылся

И, помолясь, он плакать сильно стал,

Сел под окно и горько горевал.

"Ах!- думал он,- почто ты прогневился?

Чем виноват, владыко, пред тобой?

Как грешником, вертит нечистый мной.

Хочу не спать, хочу тебе молиться,

Возьму псалтирь, а тут и юбка вдруг.

Хочу вздремать и ночью сном забыться,

Что ж снится мне? смущается мой дух.

Услышь мое усердное моленье,

Не дай мне впасть, господь, во искушенье!"

Услышал бог молитвы старика,

И ум его в минуту просветился.

Из бедного седого простака

Панкратий вдруг в Невтоны претворился.

Обдумывал, смотрел, сличал, смекнул

И в радости свой опрокинул стул.

И, как мудрец, кем Сиракуз спасался, [1]

По улице бежавший бос и гол,

Открытием своим он восхищался

И громко всем кричал: "нашел! нашел!"

"Ну!- думал он,- от бесов и юбчонки

Избавлюсь я - и милые девчонки

Уже меня во сне не соблазнят.

Я заживу опять монах-монахом,

Я стану ждать последний час со страхом

И с верою, и все пойдет на лад".

Так мыслил он - и очень ошибался.

Могущий рок, вселенной господин,

Панкратием, как куклой, забавлялся.

Монах водой наполнил свой кувшин,

Забормотал над ним слова молитвы

И был готов на грозны ада битвы.

Ждет юбки он - с своей же стороны

Нечистый дух весь день был на работе

И весь в жару, в грязи, в пыли и поте

Предупредить спешил восход луны.

ПЕСНЬ ТРЕТИЯ

ПОЙМАННЫЙ БЕС

Ах, отчего мне дивная природа

Корреджио искусства не дала?

Тогда б в число парнасского народа

Лихая страсть меня не занесла.

Чернилами я не марал бы пальцы,

Не засорял бумагою чердак,

И за бюро, как девица за пяльцы,

Стихи писать не сел бы я никак.

Я кисти б взял бестрепетной рукою

И, выпив вмиг шампанского стакан,

Трудиться стал я жаркой головою,

Как Цициан иль пламенный Албан.

Представил бы все прелести Натальи,

На полну грудь спустил бы прядь волос,

Вкруг головы венок душистых роз,

Вкруг милых ног одежду резвой Тальи,

Стан обхватил Киприды б пояс злат!

И кистью б был счастливей я стократ!

Иль краски б взял Вернета иль Пуссина;

Волной реки струилась бы холстина;

На небосклон палящих, южных стран

Возведши ночь с задумчивой луною,

Представил бы над серою скалою,

Вкруг коей бьет шумящий океан,

Высокие, покрыты мохом стены;

И там в волнах, где дышет ветерок,

На серебре, вкруг скал блестящей пены,

Зефирами колеблемый челнок.

Нарисовал бы в нем я Кантемиру,

Ее красы... и рад бы бросить лиру,

От чистых муз навеки удалясь.

Но Рубенсом на свет я не родился,

Не рисовать, я рифмы плесть пустился.

Мартынов [2] пусть пленяет кистью нас,

А я - я вновь взмостился на Парнас.

Исполнившись иройскою отвагой,

Опять беру чернильницу с бумагой

И стану вновь я песни продолжать.

Что делает теперь седой Панкратий?

Что делает и враг его косматый?

Уж перестал Феб землю освещать;

Со всех сторон уж тени налетают;

Туман сокрыл вид рощиц и лесов;

Уж кое-где и звездочки блистают...

Уж и луна мелькнула сквозь лесов...

Ни жив ни мертв сидит под образами

Чернец, молясь обеими руками.

И вдруг, бела, как вновь напавший снег

Москвы-реки на каменистый брег,

Как легка тень, в глазах явилась юбка...

Монах встает, как пламень покраснев,

Как модинки прелестной ала губка,

Схватил кувшин, весь гневом возгорев,

И всей водой он юбку обливает.

О чудо!.. вмиг сей призрак исчезает -

И вот пред ним с рогами и с хвостом,

Как серый волк, щетиной весь покрытый,

Как добрый конь с подкованным копытом

Предстал Молок, дрожащий под столом,

С главы до ног облитый весь водою,

Закрыв себя подолом епанчи,

Вращал глаза, как фонари в ночи.

"Ура!- вскричал монах с усмешкой злою,-

Поймал тебя, подземный чародей.

Ты мой теперь, не вырвешься, злодей.

Все шалости заплатишь головою.

Иди в бутыль, закупорю тебя,

Сейчас ее в колодезь брошу я.

Ага, Мамон! дрожишь передо мною".

"Ты победил, почтенный старичок,-

Так отвечал смирнехонько Молок.-

Ты победил, но будь великодушен,

В гнилой воде меня не потопи.

Я буду ввек за то тебе послушен,

Спокойно ешь, спокойно ночью спи,

Уж соблазнять тебя никак не стану".

- "Всё так, всё так, да полезай в бутыль,

Уж от тебя, мой друг, я не отстану,

Ведь плутни все твои я не забыл".

- "Прости меня, доволен будешь мною,

Богатства все польют к тебе рекою.

Как Банкова, я в знать тебя пущу,

Достану дом, куплю тебе кареты,

Придут к тебе в переднюю поэты;

Всех кланяться заставлю богачу,

Сниму клобук, по моде причешу.

Всё променяв на длинный фрак с штанами,

Поскачешь ты гордиться жеребцами,

Народ, смеясь, колесами давить

И аглинской каретой всех дивить.

Поедешь ты потеть у Шиловского,

За ужином дремать у Горчакова,

К Нарышкиной подправливать жилет.

Потом всю знать (с министрами, с князьями

Ведь будешь жить, как с кровными друзьями)

Ты позовешь на пышный свой обед".

- "Не соблазнишь! тебя я не оставлю,

Без дальних слов сейчас в бутыль иди".

- "Постой, постой, голубчик, погоди!

Я жен тебе и красных дев доставлю".

- "Проклятый бес! как? и в моих руках

Осмелился ты думать о женах!

Смотри какой! но нет, работник ада,

Ты не прельстишь Панкратья суетой.

За всё, про всё готова уж награда,

Раскаешься, служитель беса злой!"

- "Минуту дай с тобою изъясниться,

Оставь меня, не будь врагом моим.

Поступок сей наверно наградится,

А я тебя свезу в Ерусалим".

При сих словах монах себя не вспомнил.

"В Ерусалим!"- дивясь он бесу молвил.

- "В Ерусалим!- да, да, свезу тебя".

- "Ну, если так, тебя избавлю я".

Старик, старик, не слушай ты Молока,

Оставь его, оставь Ерусалим.

Лишь ищет бес поддеть святого с бока,

Не связывай ты тесной дружбы с ним.

Но ты меня не слушаешь, Панкратий,

Берешь седло, берешь чепрак, узду.

Уж под тобой бодрится черт проклятый,

Готовится на адскую езду.

Лети, старик, сев на плеча Молока,

Толкай его и в зад и под бока,

Лети, спеши в священный град востока,

Но помни то, что не на лошака

Ты возложил свои почтенны ноги.

Держись, держись всегда прямой дороги,

Ведь в мрачный ад дорога широка.

[1] Архимед.

[2] А.И.Мартынов - лицейский товарищ

А.С.Пушкина.


Мордвинову

Под хладом старости угрюмо угасалЕдиный из седых орлов Екатерины.В крылах отяжелев, он небо забывал И Пинда острые вершины. В то время ты вставал: твой луч его согрел,Он поднял к небесам и крылья и зеницыИ с шумной радостью взыграл и полетел Во сретенье твоей денницы. Мордвинов, не вотще Петров тебя любил,Тобой гордится он и на брегах Коцита.Ты лиру оправдал, ты ввек не изменил Надеждам вещего пиита. Как славно ты сдержал пророчество его!Сияя доблестью и славой, и наукой,В советах недвижим у места своего, Стоишь ты, новый Долгорукой. Так, в пенистый поток с вершины гор скатясь,Стоит седой утес, вотще брега трепещут,Вотще грохочет гром и волны, вкруг мутясь, И увиваются, и плещут. Один, на рамена поднявши мощный труд,Ты зорко бодрствуешь над царскою казною,Вдовицы бедный лепт и дань сибирских руд Равно священны пред тобою.


Моя родословная

Смеясь жестоко над собратом,Писаки русские толпойМеня зовут аристократом:Смотри, пожалуй, вздор какой!Не офицер я, не асессор,Я по кресту не дворянин,Не академик, не профессор;Я просто русский мещанин. Понятна мне времен превратность,Не прекословлю, право, ей:У нас нова рожденьем знатность,И чем новее, тем знатней.Родов дряхлеющих обломок(И, по несчастью, не один),Бояр старинных я потомок;Я, братцы, мелкий мещанин. Не торговал мой дед блинами,Не ваксил царских сапогов,Не пел с придворными дьячками,В князья не прыгал из хохлов,И не был беглым он солдатомАвстрийских пудренных дружин;Так мне ли быть аристократом?Я, слава Богу, мещанин. Мой предок Рача мышцей браннойСвятому Невскому служил;Его потомство гнев венчанный,Иван IV пощадил.Водились Пушкины с царями;Из них был славен не один,Когда тягался с полякамиНижегородский мещанин. Смирив крамолу и коварствоИ ярость бранных непогод,Когда Романовых на царствоЗвал в грамоте своей народ,Мы к оной руку приложили,Нас жаловал страдальца сын.Бывало, нами дорожили;Бывало... но - я мещанин. Упрямства дух нам всем подгадил:В родню свою неукротим,С Петром мой пращур не поладилИ был за то повешен им.Его пример будь нам наукой:Не любит споров властелин.Счастлив князь Яков Долгорукий,Умен покорный мещанин. Мой дед, когда мятеж поднялсяСредь петергофского двора,Как Миних, верен оставалсяПаденью третьего Петра.Попали в честь тогда Орловы,А дед мой в крепость, в карантин.И присмирел наш род суровый,И я родился мещанин. Под гербовой моей печатьюЯ кипу грамот схоронилИ не якшаюсь с новой знатью,И крови спесь угомонил.Я грамотей и стихотворец,Я Пушкин просто, не Мусин,Я не богач, не царедворец,Я сам большой: я мещанин. Post scriptum Решил Фиглярин, сидя дома,Что черный дед мой ГаннибалБыл куплен за бутылку ромаИ в руки шкиперу попал. Сей шкипер был тот шкипер славный,Кем наша двигнулась земля,Кто придал мощно бег державныйРулю родного корабля. Сей шкипер деду был доступен,И сходно купленный арапВозрос усерден, неподкупен,Царю наперсник, а не раб. И был отец он Ганнибала,Пред кем средь чесменских пучинГромада кораблей вспылалаИ пал впервые Наварин. Решил Фиглярин вдохновенный:Я во дворянстве мещанин.Что ж он в семье своей почтенной?Он?... он в Мещанской дворянин.

Наши рекомендации