Оценка литературного и богословского значения апологетических произведений II века

Апологеты в последнее время у различных исследователей находят далеко не одинаковую оценку как в литературном, так и в богословском отношении. По обычному, издавна установившемуся взгляду, апологеты были сильные духом, крепкие в вере, философски образованные представители древнехристианского богословия, которые не только прилагали к себе имя философов, но и самым делом доказывали это. Неустрашимо они обращаются к императору и предлагают его вниманию дело христиан, «смело бросают пламя истины в душу деспота», показывают ему и современному обществу безумие греческого богопочитания и богослужения, дают ему возможность взглянуть в жизнь христиан, культ, мир понятий, учение о спасении, указывают на суд в конце мира.

Но против этого резко выставляется и противоположный взгляд, отрицающий у апологетов прежде всего широкое и серьезное образование и литературные способности: апологетов, говорят, можно причислить к низшему философскому клиру, а часто даже только к самому низшему. Высокая нравственность, занятие учением о Боге и Божественными предметами случайно создали им звание философов, с которым в то время обращались довольно свободно; но, в сущности, они были недостойны его, и апологеты принадлежат к так называемым софистам, которые в свои напыщенные речи вставляли философские отрывки; но христианские апологеты, конечно, не стояли на образовательной высоте даже своих языческих коллег. Таким образом, апологеты лишаются прежде всего славы ученых. От Аристида до Феофила Антиохийского это были духовно незначительные люди, плохо владели греческим литературным языком, не могли расположить своих мыслей в стройное, гармонически упорядоченное целое; всю свою мудрость они выписывают из нескольких руководств. Этим прежде всего, по мнению исследователей этого толка, и объясняется тот факт, что апологеты не производили никакого впечатления на современных им образованных язычников: их произведения встречали с улыбкой сожаления.

Но этого мало: апологетам отказывают и в том богословском значении, каким они прежде пользовались. У них находят только неясные следы евангельского христианства и доказывают, что в их произведениях источник живого благочестия засыпан современной моралистической философией. Если не принимать во внимание Иустина, который, по согласному мнению ученых даже отрицательного направления, составляет исключение и заслуживает отдельного изучения, то догматика апологетов оказывается слишком простой. Издавна замечают, что не только в кратких и слишком общих увещаниях к эллинам, но даже и в более обширных апологиях Татиана, Афинагора, Феофила, Минуция Феликса не названо имя Иисуса Христа. Далее, говорят, не получается результатов, благоприятных для христиански-богословского значения апологетов, если обратить внимание на все вообще содержание их богословия, которое может быть сведено к следующим положениям. Бог — единый, духовный, всемогущий, Творец и Вседержитель. Эту идею апологеты защищают против детских и грубых извращений ее в языческой мифологии, но в такой форме, что как будто пишут очерк по светской философии. Но этот основной тезис апологетических произведений не был исключительно христианским — он был основным положением апологий иудейских и даже платоновских. Бог апологетов трансцендентен и не может входить в непосредственные отношения к миру. Ему нужен посредник, и таким посредником является Логос. Логос сотворил мир; Он имеет попечение о порядке и сохранении созданного; Он просвещает разум человека и руководит его силами, направляя их к добродетели. Бог сотворил ангелов — свободные и высшие твари, которым Логос вверил наблюдение над Его делом. Некоторые из этих ангелов уклонились от своей миссии: по нерадению или вследствие похоти они сделались неверными. И люди, предоставленные самим себе или обольщенные этими неверными духами, впали в неведение, в нравственную испорченность и отсюда во всеобщее идолослужение. Однако Логос, после того как многократно возвещал истину через Своих пророков, наставил в ней христиан, которые Ему обязаны знанием истинного Бога и соответственного служения Ему. Им указан и путь спасения для человека. Бог сотворил человека свободным и господином своей судьбы: если человек будет повиноваться голосу Логоса, если он сохранит Его заповеди, то он достигнет жизни бессмертной и нетленной; если же нет, то его постигнет вечная смерть и бесконечные мучения.

Такова в главнейших чертах система догматического учения апологетов, извлеченная из их произведений. Характерной особенностью его, на чем часто настаивают сами апологеты, является то, что христианство в их глазах есть философия. Но кто, говорят, не видит, что из этой философии устранены все специально христианские истины? Троичность, даже воплощение, первородный грех, искупление, благодать, таинства не имеют в ней места. Даже учение о Логосе отсутствует в апологии Минуция Феликса; вообще же оно представляет переработку философского или иудейско-философского (филоновского) учения. Апологеты хотели сделать христианство приемлемым для разума, но было ли это христианство? Здесь мудрость, говорят, заменила Евангелие. Все это дает видимое основание для излюбленной в настоящее время теории, утверждающей, что с апологетов начинается эллинизация христианства и обмирщение Евангелия[312].

Несомненно, что апологеты II в. не были выдающимися учеными и блестящими писателями; несомненно также, что их нельзя назвать философами в строгом смысле слова. Верно и то, что в христианских кругах обнаруживалось некоторое пристрастие к званию «философа». Если христианство рассматривалось как «христианская философия», то образованный христианин, который верил, что в христианстве он нашел мировоззрение, превосходившее языческую философию, и свидетельствовал об этом открыто, следуя языческим философам в образе жизни и в одежде, уже назывался христианским философом. Однако это не дает права ставить апологетов на одну линию с обычным типом «софиста» в том несколько унизительном и обидном значении, какое привыкли соединять с этим термином.

И эпоху Антонинов между теми представителями красноречия, которых обыкновенно обозначают именем софистов, индивидуальные различия часто бывали очень велики: софистами называют как риторов, приверженных единственно к словам и внешнему построению речи, так и писателей более серьезных, искренне преданных философии или морали. И апологеты были различ ных дарований и различной подготовки, почему о них нельзя произносить общего приговора в этом отношении; а от чрезмерного унижения их должен удержать уже тот факт, что, будучи философами и софистами, допустим, обыч- — ного типа, они при всех отрицательных сторонах людей их профессии способны были порвать со своим прошлым, с карьерой, способны были понять разницу между известными им системами учений и той истинной философией, какую они познали в христианстве, имели смелость выступить на защиту новой религии до готовности положить за нее свою жизнь. Эта именно преданность апологетов христианству и великая услуга, оказанная ими христианству, если и не в прямом достижении поставленной цели, то в назидании и утверждении верующих, и была главной причиной, может быть, несколько преувеличенного суждения христианских современников о степени образованности и литературных способностях их.

Нельзя забывать и того, что апологеты представили в своих произведениях первые опыты научно-философского обоснования христианского учения, в которых приходилось подыскивать соответствующие выражения для обозначения новых идей, и притом в такой форме, чтобы быть понятными интеллигентным язычникам. Наконец, и неизвестная нам обстановка происхождения апологий могла оказать влияние на характер литературного изложения. Несомненно, должен иметь значение тот факт, что «Разговор с Трифоном» в литературном отношении далеко превосходит апологии Иустина. Ввиду сказанного, вопрос о степени образованности апологетов и литературных достоинствах их произведений не имеет существенного значения. В речи об отдельных апологетах и их произведениях мы будем касаться и этих сторон. Более важно остановиться на вопросе о литературных источниках апологетических произведений. И в этом отношении заметна склонность делать решительные выводы, на которые нет достаточных оснований в добытых доселе наукой данных.

Считают бесспорным, что древнейшие христианские апологеты находятся в зависимости от возникшей в эллинистический период дохристианской иудейской апологии; в этом отношении допускаются даже явные преувеличения[313]. Но и иудейская апология не оригинальна: она развилась под сильным влиянием эллинистической литературы. Иудеи рассеяния при столкновении с греко-римской культурой неизбежно почувствовали необходимость отстаивать основы своей теократической культуры — монотеизм и достоинство ветхозаветной религии, а в целях миссионерства — и превосходство ее над всеми другими религиями. Как для отражения нападений и издевательств язычников греко-римской империи, так и для перехода в наступление иудейские писатели не имели собственной твердой почвы.[314]Но так как вследствие чрезвычайного распространения эллинизма они и сами сделались почти совершенными греками, то и в борьбе с эллинизмом они воспользовались оружием эллинской философии, которая задолго перед этим раскрыла слабые стороны народной языческой веры и оттенила ничтожество богов. С заимствованными отсюда аргументами иудеи полемизируют против политеизма и доказывают, что прав только иудейский народ, почитающий единого, не происшедшего Бога. Но когда они начинают изображать свойства этого Бога, то пользуются представлениями современной греческой философии, из которой почерпают и обычные доказательства бытия Божия. У греков же иудеи заимствовали и самый метод защиты своих священных книг: как греки хотели устранить соблазн преступных деяний богов посредством аллегорического изъяснения, так и иудейские апологеты подобным же образом объясняли те библейские повествования, которые могли казаться сомнительными. Стремление привести нравственное законодательство, которое также подвергалось критике язычников, в согласие с разумом, дало в результате полное противоречий соединение Откровенной религии с эллинской философией. Иудейские эллинисты ценили очень высоко греческих философов и принимали многие из выработанных античной философией положений. Но, с другой стороны, им необходимо было согласовать это отношение к философии с тем основным положением собственного религиозного сознания, что истина дана только в исповедуемой ими Откровенной религии. Выход из затруднения они находили в той своеобразной теории, что греки почерпали свою мудрость из Библии, — этим объясняли согласие во многих воззрениях античной философии с учением иудейской религии. Этот взгляд надолго сделался своего рода догмой даже для многих христиан.

Сравнивая иудейскую апологетику с христианской, находят, что иудейская апологетика дала род схемы для христианской полемики против язычества: опровергали сначала богопочитание греков, насколько оно касалось богов Гомера, почитания стихий, поклонения светилам, потом идолослужение и переходили, наконец, к изложению учения об истинном Боге. Когда христианские апологеты говорят о превосходстве библейских книг перед языческими произведениями, излагают религиозное и нравственное учение пророков, настаивают на древности Библии, в которой они стремятся показать источник всякой мудрости, всякой истины, учат о частичном Откровении Логоса, то христианская апологетика не отличается от апологетики александрийских иудеев.

Кроме этого влияния иудейско-философской апологетики, отмечают и прямое пользование со стороны христианских апологетов материалом, какой давала греческая научная и популярная философия, которая за два века до P. X. уже предприняла борьбу против антропоморфических представлений Божества и идолослужения и вырабатывала понятие о духовном Божестве и духовном служении ему. Апологеты брали на себя задачу, аналогичную той, какая лежала и перед защитниками философии против народных предубеждений. Поэтому их речи к эллинам или к народам являются как бы христианской переделкой тех «Протрептиков» или «Увещаний», типом которых может быть Hortensius Цицерона. Подобно тому как авторы «Протрептиков», имея в виду восхвалить философию, считали необходимым предварительно нападать на пороки и предубеждения народа, чтобы очистить почву, так же поступали апологеты, чтобы приготовить победу для веры. Полемика всегда занимает значительное место в их произведениях; но в самой сущности своих аргументов, нападают ли они на мифологию и культ, возражают ли учению философских школ, осуждают ли общественную нравственность и ходячие мнения, опровергают ли астрологию и магию, они, можно сказать, не изобретают ничего нового: они берут оружие из хорошо оборудованного арсенала языческой литературы.

Таковы обычные в настоящее время суждения относительно литературной самобытности и источников христианской апологии II в. Несомненно, что они основаны на наблюдениях и сопоставлениях, и связи христианской апологии с иудейской и с произведениями языческой философии совершенно отрицать невозможно; но все-таки приведенных категорических утверждений нельзя признать совершенно бесспорными. Необходимо иметь в виду, во-первых, что это сходство с иудейской апологетикой и популярной языческой проповедью было результатом не намеренного подражания, а вытекало из совпадения в нуждах, которые для христиан создавало их положение в империи. Во-вторых, нельзя и слишком увлекаться разыскиванием определенных источников, из которых апологеты почерпали свой материал. По справедливому замечанию Alb. Ehrhard'a, «страсть отыскивать всюду отношения зависимости и указывать на отдельные произведения как конгломерат цитат и добычу литературного хищничества представляет одну из дурных сторон нашего современного сравнительного способа изучения, для которого часто всякая оригинальность является сучком в глазу»[315]. При всех доказательствах такого рода, не отличающихся убедительностью очевидного факта, почему и возможны в решении вопросов совершенно противоположные суждения, упускают из внимания то важное обстоятельство, что соприкосновения в мыслях могут быть объяснены совершенно естественно тем, что апологетический материал не составлял чьей-либо литературной собственности, а принадлежал, так сказать, апологетическому духу времени, общему религиозно-философскому сознанию. В этой области более, чем в какой-либо другой, невозможно не только проследить отдельных мотивов, но и схватить целый состав идей и наблюдать их развитие и изменение в течение времени. Эти идеи распространяются в обществе, легко запечатлеваются в умах, в особенности если выражены в краткой форме, и затем находят где-нибудь литературное выражение в том или другом сочетании, сообразно с задачами целого произведения и потребностями времени; причем естественно, что печать оригинальности они получают только в произведениях выдающихся писателей, которые в состоянии или задержать их течение, или дать им новое направление. Поэтому можно говорить о заимствовании апологетических идей только в общем смысле, отмечая иудейско-философский или эллинско-философский источник их; частнейшее применение этого общего положения можно сделать только при тщательном изучении каждого апологетического произведения. Но здесь еще не найдено твердой почвы для такого исследования. Наконец, всегда остается собственностью апологетов применение современного апологетического материала и апологетических форм к специально христианским целям и содержанию христианского учения.

Содержание богословского учения апологетов может быть представлено только при изучении отдельных памятников апологетической литературы; после этого можно будет оценить и справедливость заключений об эллинизации в нем христианства. Здесь же достаточно ограничиться замечаниями общего характера. Действительно, апологеты стремятся представить христианство как «единую, надежную и полезную философию» [(Justin., Dial. 8.1)], древнейшую и лучшую эллинской. Но важно заметить, что этим апологетами нисколько не отрицается Откровенный характер христианской религии: христианство есть единственно истинная философия, но она имеет своим предположением Откровение, так как определенно провозглашается, что истинного познания о Боге и о Божественном не может дать человеческий разум; оно может быть сообщено только посредством особого Откровения Самого Бога. Название ее «философией» указывает, что в христианстве все разумно, все согласно со здравыми положениями философии, и что оно одно обладает истиной, которая в сущности едина. Нельзя отрицать, что как в содержании понятий, так и в литературной формулировке их при изложении апологетами христианского учения сказалось сильное влияние греческой философии; до известной степени верно, что христианство апологетов сведено к философской сущности [его]. Но причину этого должно искать не в извращении их веры, не в рационализме их богословия, как будто по их представлению содержание христианского учения должно быть ограничено пределами постижимого для разума. Характер произведения и форма изложения определяется его целью — она же должна быть и масштабом, по которому следует судить о нем. Новейшая критика оставляет без внимания этот момент. А между тем достаточно поместить апологетов в ту обстановку, в которой протекала их деятельность, и представить те задачи, которые они ставили себе, — и содержание апологий их будет понятно без предположения искажения ими христианства в пользу современной философии. Цель апологетов естественно и преимущественно сводилась к тому, чтобы очистить христианство от обвинений, представить его как учение безвредное, почтительное к установившемуся порядку, согласное с разумом, данные которого оно утверждает и дополняет. Благовестие язычникам должно было иметь иной исходный пункт, чем проповедь апостолов иудеям об Иисусе как истинном Мессии, которая для язычников была бы непонятна. По отношению к языческой вере в богов проповедь о едином истинном Боге должна была предшествовать Евангелию о Его вочеловечившемся Сыне, как это показывает проповедь ап. Павла в Афинах. С первым проникновением этого Евангелия в эллинистически-римский мир в личностях, которые способны были объять его содержание, начинался духовный процесс, предмет которого составляло примирение между новым Евангелием и старыми религиозными воззрениями. Ввиду этого, апологеты должны были излагать преимущественно естественные догмы, учение, которое согласовалось с положениями великих спиритуалистических школ, — единство Бога, будущее бессмертие, нравственный закон и его санкцию в иной жизни. Если они и говорили о специально христианском возвышенном учении и установлениях, то только в такой мере, чтобы показать, что у христиан не совершается ничего постыдного. При таких условиях их христианство принимает вид человеческой мудрости, весьма высокой, или очищенной религии, которая некоторыми сторонами соприкасается с известными религиями. Этим достаточно объясняется, почему по вопросам догматического учения апологии содержат только общие положения. И нет ничего более неосновательного, как из умолчания их заключать о незнании ими тех или других положений христианского учения. Наконец, ошибка новейших историков отрицательного направления заключается в желании найти все богословие в таких произведениях, которые по самой своей задаче не могут притязать на исчерпывающее изложение предмета, и рассматривать случайные защитительные речи как «сумму» богословских взглядов авторов. Ведь ни один из апологетов не дал систематического изложения своих богословских воззрений.

Легко заметить, что у св. Иустина догматическая постановка в «Разговоре с Трифоном» настолько отличается от постановки ее в апологиях, что были даже попытки на этом основании отрицать принадлежность «Разговора» автору апологий. А дело заключается в том, что апологии адресованы были нехристианам, тогда как «Разговор», под видом обращения к иудеям, предназначен был преимущественно для употребления верующих. Поэтому эллинизация веры у апологетов имеет значение только метода, педагогического искусства, тактики защитника; и св. Иустин своим исключительным положением подтверждает общее правило: между всеми апологетами его апологетические произведения самые обширные и наиболее отличаются философским характером, и в то же время догматические положения у него изложены настолько ясно, что не позволяют пренебрегать его исключительным свидетельством. Нельзя упускать из внимания и того, что многие из апологетов кроме апологий писали и другие произведения, в которых они имели гораздо более поводов высказываться по вопросам внутренне-церковной жизни. Утрата этих произведений не дает права характеризовать их богословие так, как если бы дошедшие до нас апологии были единственным выражением их христианских мыслей. Эта утрата заставляет сознаться, что о богословии апологетов мы имеем далеко не совершенные знания. Таким образом, мы приходим к тому заключению, что влияние философии на христианские воззрения апологетов было естественным й непосредственным следствием прежнего духовного развития их и воздействия на их духовную жизнь национальной культуры и отношений времени. Но предположение сознательной тенденции апологетов эллинизировать христианство исключается психологически-религиозным ходом их развития. Этот ход развития указывает нам св. Иустин в начале своего «Диалога с Трифоном»; подобное можно предполагать и у прочих апологетов. Этому ходу развития соответствует также основная точка зрения на философию, что она содержит наряду с многими заблуждениями также и элементы истины. При таком положении невозможно было обойтись в богословских умозрениях апологетов без несознательного пользования философскими мыслями, чуждыми Евангелию. Но эти мысли не проникали в существенное содержание христианской веры, которая существовала прежде апологетов, и не были приняты в позднейшую древнехристианскую догму, так как характерных положений их богословия мы не находим в ней. Поэтому если необходимо кратко обозначить результат духовной работы апологетов, то следует сказать: не «эллинизирование христианства», а скорее наоборот: «христианизация эллинизма».

Результаты апологий

Было бы в высшей степени интересно знать, какое впечатление апологии производили на язычников; но, к сожалению, мы должны отказаться от решения этого вопроса, так как для этого нет данных. Правда, Иероним утверждает, что апологии Кодрата и Аристида, в числе других обстоятельств, побудили императора Адриана издать известный эдикт на имя Минуция Фундана (Hieron., De vir. ill. 19)[316], который помещен в конце второй апологии Иустина. Но к подобного рода известиям необходимо относиться с большой осторожностью, так как сомнительно, были ли действительно представлены императорам те апологии, которые в своем адресе имеют их имена, — более вероятно, что они предназначались для публики и им только придавали форму прошений на высочайшее имя. С другой стороны, если Цельс, ко времени которого уже написано было несколько апологетических произведений, как будто не читал ни одной апологии, то вообще должно сказать, что образованные язычники с половины II в. не могли уже игнорировать новой религии и тех доводов, какие приводились ее защитниками. В самом Риме философ Крескент ведет диспут с Иустином о христианской вере. Ритор Фронтон, учитель Марка Аврелия, один из выдающихся людей своего времени, оратор, споривший с Цицероном о первенстве, считал себя обязанным обратить свое искусство против христиан. Поэтому можно думать, что и апологии производили известное впечатление на общественно мнение. Даже не читавшие этих трактатов могли слышать о приводимых в них доказательствах в пользу христианства от христиан или от язычников, изучавших их. Но что самое главное, апологии научали рядовых христиан, как защищать свое исповедание и отражать нападения противников.

Кодрат[317]