Эмпирический опыт и формы его концептуализации 2 страница

Волевые структуры

Воля относится к числу тех немногих понятий, разнообразные аспекты которых оказываются столь продуктивными для изучения человека, человеческих отношений и, в частности, для познания. Споры по поводу лидирующей роли интеллекта или воли в человеческой жизни, опыте и познании определили одну из центральных магистралей историко-философского движения, то затухая, то вспыхивая с новой силой в разные эпохи вплоть до сегодняшних дней. Определив волю в качестве элемента души, Платон считал ее необходимым условием познания. Фома Аквинский придал воле этико-религиозное значение способности, позволяющей духу преодолевать все, что угрожает достижению высшего блага. Согласно ему, волевой опыт проявляется в мужестве и умеренности (по отношению к себе), в справедливости (по отношению к другим), в мудрости, если речь о его познавательной ценности. В классической философии тема воли долго оставалась на периферии внимания — до тех пор, пока принцип «Volo ergo sum» Мен де Бирана (как принцип самосознания велящей личности) заметно не потеснил картезианскую парадигму «Cogito ergo sum», обозначив тем самым водораздел между философской классикой и современностью. Посткантовская, фихтеанско-шопенгауэровская традиция узаконила волю в качестве начала практического разума. Г. Фихте политизировал значения воли, превратив ее в движущую силу изменений народного духа, а А. Шопенгауэр развернул картину философской онтологии и метафизики воли. Объявив волю «вещью в себе», он эксплицировал ее: а) в телеологических значениях «воли к жизни», б) в актах проявления «воли в мире» и определения «мира как воли», в) как метафорический способ описания мира и как метафизическую подпорку познания мира. Шопенгауэровские попытки разобраться с темой воли были пронизаны идеей гармонии ее качеств — телесности и духовности, иррациональности и рациональности, бессознательного и осознаваемого, непознаваемости и познаваемости.

Интегральные усилия по гармонизации волевого опыта приложил Ф. Ницше, акцентируя ее культурологические и нравственные возможности: воля как сила жизни утверждает себя, тогда как безволие есть выражение отрицания жизни. Просто указать на высочайшую специфичность воли, благодаря которой человек приобретает опыт выживания и проживания, еще не значит раскрыть ее природу. Ницше стремился проникнуть в глубины волевых оснований жизненного опыта и преодолеть разрыв между «темными», дионисийскими, разрушительными, бессознательными, телесными, иррациональными и «светлыми», аполлоновскими, созидательными, сознательными, духовными, рациональными проявлениями воли.

Во многих отношениях аргументация Шопенгауэра и Ницше близка сегодняшним постмодернистским дискурсам, в которых волевой фактор занимает ключевое положение. Правда, в них не найдешь намеков на гармонизацию волевых структур опыта. Напротив, тенденции иррационализации воли в постмодернистской философии (Ж. Батай, Ж. Дерри-да, Ж. Лиотар и др.) усиливаются. Вникая в них, крайне трудно, да и, по-видимому, невозможно, выбраться за пределы маргинальных «заморочек» с проблематикой воли и пробиться к «естественному свету» ее рациональных качеств.

За понятием воли в классической и современной философии закрепилась слава феномена, трудно поддающегося анализу. Утверждения о субстанциональности причин волевой активности и об эффектах абсолютной свободы воли до сих пор относятся к числу самых распространенных. Дело в том, что волевые структуры обеспечивают регулятивные функции опыта. Они проявляются в намерениях или желаниях, настойчивости, самообладании, собранности, выдержке, решительности, целесообразности, выборе или предпочтении. Их общий смысл заключается в организующем влиянии воли на жизнедеятельность человека, познание и общение. Состав волевой регуляции складывается из мотивации, определения целей, принятия и реализации решения. Прояснение каждого из этих компонентов воли позволяет уточнить ее особенности и роль н опыте.

Свойства волевой регуляции выражают внутреннюю, глубоко скрытую и опосредованную динамику ее участия в опыте познания и жизнедеятельности человека. Их имманентное значение связано с феноменом свободы воли, в котором сконцентрирован потенциал усилий, позволяющих человеку преодолевать свою зависимость от собственного опыта и опыта других, преодолевать препятствия или трудности в жизни и познании, достигать «известного отрыва» от внешних обстоятельств — «встать над ними», определить свою судьбу. Волевой опыт позволяет ориентироваться в искомых ситуациях, когда другие ресурсы (когнитивные, эмоциональные и др.) опыта исчерпаны или дефицитны. Свобода воли «жонглирует» на границе необходимости и случайности, целесообразности и мотивации. Она может достигать большого числа степеней, близких к абсолютным значениям, когда человек не осознает своей зависимости от внешних обстоятельств, пренебрегает ими или оказывается в «информационном вакууме». Свобода воли может оказаться очень ограниченной, если человек «скован» внешними обстоятельствами и .собственным опытом, исключающими произвольность его действий. Поэтому волевые решения могут быть решениями, обладающими определенной степенью адекватности ситуациям познания и жизнедеятельности, или решениями, отличающимися произволом, — известными как волюнтаристические решения.

Познавательный смысл свободы воли раскрывается в актах выбора и принятия решения. Кульминация волевых усилий познающего субъекта приходится на момент выбора альтернативы достижения искомой цели и принятия решения по ее реализации. Ведь воля, как писал Дж. Локк, «означает всего лишь силу или возможность предпочитать или выбирать».14 С актом выбора ассоциируется собственное, пермис-сивное (разрешающее) значение воли. Именно понятие «пер-миссивность воли» обозначает свободное волеизъявление человека. Его выбор зависит от мотивов, которыми он руководствуется. Мотивы побуждают начать работу по опре-

14Локк Дж. Опыт о человеческом разумении // Соч.: В 3 т. Т. 1. М., 1985. С. 293.

делению и достижению цели, ибо в них содержится информация — фактор волевого регулирования. Содержание мотивов проявляется в намерениях, замыслах, планах, установках, диспозициях. Возможности мотивации таятся не только в опыте, но и в постоянных изменениях ситуации в познании. Поэтому содержание мотивов может изменяться в ходе познания и уже в измененном виде корректировать волевые усилия. Чем искомее ситуации, тем неопределеннее пути достижения цели, а значит, — и избыточнее число степеней свободы принимаемого решения. Разные мотивы вступают друг с другом в конкурентные отношения. Конкуренция мотивов представляет собой своего рода волевой механизм выбора и принятия решения. Стремление извлечь выгоду или докопаться до истины, приверженность традиции или авторитет факта — это лишь отдельные примеры разных мотивов. Крылатая фраза «Хоть Платон мне друг, но истина дороже!» упрощенно выражает конкуренцию мотивов. По содержанию мотив может соответствовать и не соответствовать целям познания. «Сдвиг мотива на цель» означает объективацию его содержания. Цель воздействует на волевую регуляцию законоподобным и необходимым образом. Но совпадение мотива и цели в волевой регуляции как основы выбора и принятия решения — только один, наиболее рационалистический вариант трактовки роли опыта в познании.

Было бы опрометчиво, даже ошибочно сводить действие волевых структур к осознанной мотивации и целесообразной деятельности. Очень часто вопросы о мотивах действий в познании (а тем более в жизни) остаются без ответов. Нельзя забывать, что человек способен принимать бессмысленные решения с точки зрения рациональности. Далеко не всегда воля действует как осознанный, рациональный выбор. Возникают соблазны и искушения «выгодных» или рутинных решений, решений, коренящихся в области бессознательной мотивации, или решений, в которых «цель оправдывает средства». Конечно, выбор, как правило, есть результат более сильной мотивации, доминирующей над слабой. При этом рациональный и оптимальный выбор требует гораздо больших волевых затрат, так как он требует анализа и сравнения всех

возможных альтернатив достижения целей познания, сколь избыточным ни было бы их число. В выборе как волевом акте интегрируются разрешающие способности опыта.

Мнемические структуры

Тот факт, что опыт соотносится со структурами и механизмами памяти, никогда не вызывал сомнений в теории познания. Память есть интегративная способность человека сохранять и воспроизводить свой опыт. Общие принципы организации и протекания процессов памяти проявляются в информационных и пространственно-временных свойствах. Опыт упорядочивается мнемическими структурами запечат-ления, сохранения, воспроизведения и забывания информации самого разного толка (когнитивной, эмоционально-ценностной, социокультурной, исторической, биогенетической, повседневной и т. д.). Благодаря им возможно различение прошлого, настоящего и будущего значений опыта, т. е. его временной организации. Информация, сохраняемая в структурах памяти, имеет значение не столько сама по себе, сколько по отношению к настоящей и будущей жизнедеятельности человека, в частности, по отношению к познанию. Вопрос о времени в отношениях памяти и опыта с познанием имеет принципиальное значение.

Пользуясь значениями прошлого, настоящего и будущего времени, мы различаем опыт как прошлый момент нашей жизни, а познание наделяем свойствами настоящего и будущего времени. Тем самым соотношение мнемических структур опыта и познания упорядочивается с помощью времени. Память предоставляет для познания все необходимые сведения, переводя их из разряда прошлого времени в разряд настоящего и будущего. Направленность познания под влиянием мнемических структур опыта может быть ретроспективной, репрезентативной и проспективной.

Ретроспективное познание обращено на прошлый опыт в его собственных значениях. В случаях обыденного познания вашей прошлой жизни вы можете мысленно «блуждать» по «закоулкам» памяти, припоминать происшедшие события,

восстанавливая их картину в целом. Повседневная ретроспекция позволяет додумать то, что оставалось у вас недодуманным, беспокоило и побуждало к размышлениям. Более строгие черты ретроспективного отношения к прошлому появляются во всякого рода специализированных процедурах культурно-исторического познания и истории науки, в которых возникают задачи реконструкции прошлого.

Наиболее интересные случаи ретроспекции связаны с мысленными реконструкциями прошлого опыта, с обнаружением его искомых возможностей, т. е. мысленные реконструкции неосуществившихся или нереализовавшихся возможностей прошлого опыта. Так, по мнению М. Хайдеггера, подлинное отношение к истории как прошлому опыту заключается не в ее механическом воспроизведении, а в свободном, творческом конструировании прошлого, воображении. Нереализовавшиеся возможности прошлого нельзя воспроизвести, повторить в настоящем, но кто может запретить их мысленную реконструкцию. Структуры памяти обеспечивают подобное возвращение в прошлое, при котором оно не теряет своей познавательной ценности. Опыт ретроспективного познания может пригодиться в настоящем и будущем. Неспроста Хайдеггер отметил, что будущее пребывает в прошлом и настоящем, но оно не позднее прошлого, а прошлое не раньше настоящего.15 Ретроспекция позволяет пребывать в прошлом опыте и «разглядывать» в нем возможности настоящего и будущего, не разрушая его специфики.

Конечно, произвол ретроспективных операций познания не безграничен. В значительной степени люди требуют от прошлого опыта то, что им необходимо в настоящий момент деятельности и для прогнозирования ее в будущем. Факты «перекройки» истории каждым поколением историков, например, лишний раз подтверждают это. От истории как прошлого опыта „«требуют» то, что «устраивает» современность. И здесь субъекта познания интересует не столько «данность (заданность)» и ценность прошлого опыта самого по себе, сколько его «переданность», т. е. адресованность к

1вСм.: Heidegger Μ. Sein und Zeit. Tubingen, 1977. S. 350.

настоящему и будущему (значение традиции). Но тогда мы уже имеем дело не с ретроспективным познанием, а с репрезентацией (воспроизведением) и прогнозом.

Репрезентативное и проспективное познание в отличие от ретроспективного имеет противоположную направленность — воспроизведение прошлого опыта в связи с настоящим и будущим временем. В репрезентативном познании структуры памяти обеспечивают повторение прошлого опыта. Воспроизводя прошлые знания, мы подтверждаем или опровергаем их, убеждаемся в их истинности. Например, простое воспроизведение доказательства известной теоремы Пифагора о равенстве суммы квадратов катетов треугольника квадрату его гипотенузы позволяет нам установить те же истинные значения результата, которые были получены когда-то самим Пифагором. Можно ли на этом основании считать, что мы воспроизвели опыт самого Пифагора по доказательству данной теоремы? И «да», и «нет». «Да» в том смысле, что мы, просто повторив определенные когнитивные операции, скопировали доказательство этой теоремы. Но подобное копирование есть скорее обучение, а не познание. Чтобы воспроизвести прошлый опыт доказательства теоремы Пифагора, нам, во-первых, необходимо обладать таким собственным опытом, который бы оказался достаточным для этих целей. Во-вторых, важно воспроизвести ту ситуацию с доказательством данной теоремы, в которой оказался Пифагор, и выяснить, почему он избрал именно такой вариант решения проблемы. Другими словами, при воспроизведении прошлого опыта Пифагора необходимо проанализировать его исторические, культурные, языковые и другие особенности.

На этом пути мы столкнемся с обстоятельствами, о которых говорил еще Ф. Бэкон в своем учении о призраках (идолах) познания. Речь идет о «предрассудочной начинке» прошлого опыта. Предрассудки, традиции, мнения, идеалы, нормы и ценности, аккумулированные в нем, играют как негативную, так и позитивную роль в репрезентативном познании. Его продуктивность связана с преодолением негативных значений прошлого опыта. Высказывая сомнения, сравнивая, оценивая, проверяя и селектируя прошлые знания, мы избавляемся от

ошибочных результатов. Далеко не все структуры прошлого опыта воспроизводимы в познании. При репрезентации, как правило, анализу подвергаются письменные источники, т. е. экстернализированные знания и ценности. Многие черты прошлого опыта утрачиваются по причинам опосредствован-ности, временной (например, масштаб исторической дистанции) и пространственной (например, культуры Запада и Востока) отдаленности. В репрезентативном познании открываются возможности произвольных вариаций на темы прошлого опыта. Их содержание в значительной мере порождается коммуникативными механизмами, в режиме которых могут работать мнемические структуры. Репрезентация предполагает отношения общения, когда познающий субъект обращается к опыту других людей, стоящих за соответствующими традициями, мнениями, авторитетами и т. п., к опыту людей, принадлежащих другим историческим эпохам и культурам. Воспроизводя прошлый опыт, субъект получает возможность учиться на собственных и чужих ошибках, усваивать и обобщать опыт других, общаться и сопереживать с ними. Отношения репрезентации таковы, что характер познания определяется не только влиянием прошлого на настоящее и будущее, но и, напротив, — воздействием настоящего и будущего на прошлое. Субъект познания «осовременивает» прошлый опыт, ориентируя его на раскрытие настоящего и будущего.

Искомое будущее чревато новыми когнитивными возможностями не менее, нежели прошлый опыт. Проспективное познание в отличие от ретроспективного и репрезентативного стремится не редуцировать искомые значения будущего к известным значениям прошлого опыта, а распознавать и прогнозировать их. Адекватность распознавания и прогноза будущего предопределяется информационной мощностью мне-мических структур опыта. Проспективное познание — весьма сложная процедура^ упорядочиваемая индуктивно-вероятностным образом. Когнитивные операции по распознаванию заключаются в сличении искомых значений будущего с их прото- или архетипами, хранящимися в памяти. Успех распознавания зависит от того, на основе каких принципов

хранится информация в прошлом опыте. Принципы хранения информации в памяти очень разнообразны. Это могут быть, например, принципы ассоциации по пространственной и временной смежности, сходству или контрасту, принципы соотношения целого и части, принципы сравнения и метафоры (идентификация нетождественного), принципы ритмической организации и многие другие. Процесс распознавания напоминает сканирование информации от искомых значений к соответствующим прототипам прошлого опыта. Если такие прототипы отсутствуют, то распознавание малоэффективно. Наличие прототипов придает распознающим высказываниям большую убедительность и вероятность. Среди актов распознавания выделяют так называемые реминисценции — неотчетливые или смутные представления об искомом.

Прогностическая функция памяти реализуется в виде мультиальтернативной последовательности индуктивно-вероятностных высказываний относительно искомых значений будущего. Совокупность высказываний в каждой альтернативе проспективного познания есть в своем роде гипотеза, которая нуждается в обосновании и проверке. При сопоставлении друг с другом гипотезы или предположения могут характеризоваться равными или разными (больше/меньше) значениями вероятности. Тогда прогноз оказывается ожиданием возможных ответов с присущей им степенью правдоподобия (вероятности). Так как роль случайности в прогнозе крайне велика, то проспективное познание не застраховано от ошибочных результатов. Гарантом истинности предположительных суждений прогноза может служить только их опытная проверка. Случайный характер прогноза компенсируется повторением опыта. Повторение опыта вносит в познание элемент статики, придающий стабильность и устойчивость структурам памяти. На их основе формируется готовность человека к разрешению проблемных ситуаций в познании, общении и жизнедеятельности.

Глава III

ПОЗНАВАТЕЛЬНОЕ ОТНОШЕНИЕ И ЦЕЛЬ ПОЗНАНИЯ

§ 1. СУБЪЕКТ ПОЗНАНИЯ

Гносеологическое отношение. Любая познавательная доктрина так или иначе касается проблем выявления условий и обоснования истинности нашего знания. Решение этих проблем тесно связано с ответом на вопросы о том, кто познает, что познается, каким образом осуществляется познание и что представляет его конечный результат. Совокупность этих вопросов и составляет содержание всякой теории познания, возникающей в поле постоянного логического напряжения между сторонами гносеологического отношения — познающим субъектом и познаваемым объектом или, иначе говоря, отношения между мышлением и бытием.

В истории европейской философии можно выделить два основных типа такого отношения: мышление, непосредственно включенное в практическую ситуацию, представляющее один из ее элементов, существенным образом влияющий на трансформацию значений в создаваемом контексте, и мышление, рассматривающее данную ситуацию несколько отстранение, стремящееся не столько изменить ее, сколько познать действующие элементы, при этом не рассматривая себя в качестве такового.

Первый тип представлен в философии досократиков (Гераклит, Парменид) и знаменует эпоху слитности бытия и мышления, когда мышление как бы растворено в бытии и выступает именно как мышление бытия, как непосредственная открытость бытия мышлению, еще не отягченная роковой

раздвоенностью бытия и сущего. Второй тип представлял

линию, идущую от Платона и Аристотеля, через Двклрщ,,

вплоть до Гегеля и Гуссерля. Здесь мышление уже. не ОЛЯМ)

с бытием, но отделяется от него и само онтологизируиШИ,1

превращаясь в абсолютный «субъект», противостоящий МЯДО

сущего как универсальному «объекту».

Именно вторая модель — отношение познающего к позМг

ваемому — становится наиболее привычной для европейской

культурной традиции, в русле которой и разрабатывали*»*;

основные теории познания, восходящие в своих истоках ?%г

учениям Платона и Аристотеля. Данная традиция исхо,

из признания одной единственной истины, представляющий

подлинное знание (episterae), противопоставляемое неподлИй-

ному мнению (doxa), а правильное рассуждение ведется

имени некого надличностного субъекта согласно стропов

логическим законам, которые, будучи раз открыты, остакУЯШ|г

вечными и неизменными. Каждый отдельный мыслитель

этом выступает как некое очередное звено в общей

доказательств, а само познание понимается как «dia-n<

как постепенное проникновение сознания в некоторую' '

бинную сущность вещей, непосредственно не представл

в обыденном опыте. Таким образом, формируется π

ление о «двуслойности» бытия, в котором под вне;

поверхностью мельтешащих явлений скрывается глубинам•^'

4 мир сущего», выступающий основанием и причиной

происходящего на поверхности. Именно этот «мир сущёгй*

и становится действительным объектом, на который напрай*•

лена познавательная активность субъекта, стремящег^йЯ

«прорваться» сквозь обманчивую видимость явлений к скры-

той сути бытия;

Галилей и Декарт еще более резко обозначили Это противопоставление субъекта объекту в новоевропейской философии. С одной стороны, физика Галилея обосновывает радикальное отличие научной картины мира от мира обыденных представлений. С другой — Декарт, утверждая субстанциональный характер как протяженности, так и мышления, проводит столь же резкую черту между идеями, составляющими содержание нашего сознания, и внешни

миром. Следствием этого разделения становится то, что основанием для дискуссий о возможностях и путях познания, начиная с Декарта и вплоть до конца XIX в., выступает доктринальная противоположность материализма и идеализма. В понимании сути субъектно-объектных отношений первая из этих установок ориентирована прежде всего на объект, вторая — на активность субъекта, а в совокупности обе они воспроизводят классическую теоретико-познавательную дилемму: является ли наше знание «отражением» объекта или субъективной «конструкцией». Вопрос формулируется так: можем ли мы на основании «познавательных образов» заключать о существовании и даже свойствах внешнего мира, скрытого «за» нашими идеями, или мы познаем только наши собственные идеи?

Материализм (объективизм) исходит из того, что существует независимый от человеческого сознания (и свободный от всякой субъективности вообще) объективный мир, непосредственно «данный» нам в формах чувственного опыта. Идеи нашего сознания представляют отражение этого мира, возникающее как результат воздействия объектов на органы чувственного восприятия. Активная роль в познавательном отношении принадлежит объекту, тогда как субъективной стороне приписываются преимущественно рецептивные функции.

Идеализм (субъективизм), напротив, исходит из того, что не существует никакой совершенно независимой от сознания действительности. Человеческое познание в конечном счете есть воспроизведение в индивидуальном сознании образов и идей, уже имеющихся в содержании некого надчеловеческого, «мирового сознания» (Бога, Абсолютного духа и др.)• Поэтому, строго говоря, нет никакой чистой объективности, в которой так или иначе не были бы представлены субъективные моменты. Активная роль принадлежит здесь субъекту, который формирует «образ» внешнего мира в соответствии с имманентно присущими ему познавательными способностями. Этот-то образ и выступает как единственно доступный человеческому сознанию объект.

Третья позиция (так называемый «агностицизм») представляет попытку компромисса между двумя крайностями:

существует независимый от• сознания «мир в себе», но он недоступен человеческому познанию, которое касается только явлений, т. е. внешних форм обнаружения этого мира.

Общей основой для всех этих трех позиций является декартовский тезис о том, что фундаментальное заключение о бытии мы можем сделать, только исходя из самодостоверности акта собственного мышления. Или, иными словами, достоверность человеческого знания опирается в конечном счете на познание человеком самого себя и своих собственных идей. Если даже и имеется существующая сама по себе «объективная действительность», то она доступна нам не прямо, а лишь косвенно, через посредство каузального умозаключения типа: «Раз есть мысль (а она есть), то ей непременно должно что-то соответствовать, что-то породило ее и сделало такой, какова она есть». Проблема, таким образом, сводится к тому, чтобы определить, что же представляет собой это «нечто*, которое порождает и «оформляет» наше знание.

Материализм предполагает, что таким порождающим фактором является «материя» как объективная реальность, воздействующая на наши органы чувств и порождающая ощущения, составляющие отправную точку для начала интеллектуального процесса, порождающего, в свою очередь, теоретическое (логическое) знание. Познание понимается при этом как специфический род деятельности, самым тесным образом связанной с деятельностью предметно-преобразовательной. Деятельность выступает как именно то опосредующее звено, которое одновременно соединяет и разделяет субъект и объект. В процессе познавательной деятельности субъект превращает реальный предмет в знание, в идею, в субъективную цель; в процессе практической деятельности он, напротив, материализует (опредмечивает) то, что первоначально было чисто субъективной целью, знанием, проектом.

Для материалиста ведущей стороной познавательного отношения является объект. Субъект вторичен по отношению к объекту, но в то же время оба они существуют самостоятельно, независимо друг от друга. Для идеалиста субъект первичен по отношению к объекту, но связь между ними

более плотная, чем простое сосуществование. Субъект и объект, образуя стороны устойчивого отношения, взаимно предполагают друг друга, немыслимы вне этого отношения, не существуют обособленно друг от друга, подобно двум полюсам магнита.

В самом этом направлении можно выделить две линии. Первая — так называемый «объективный идеализм» — опирается на признание логической природы реальности, познание которой есть воспроизведение в индивидуальном сознании некого рационального проекта, предшествовавшего бытию предметного мира и составляющего его истинную сущность (Платон, Гегель). При этом мышление начинает воспринимать мир как построенный и живущий по законам самого мышления, или, иными словами, полагает в качестве предмета познания не жизненный, а именно мыслимый мир. В результате то, что не может быть представлено в форме мысли, «проскальзывает» сквозь логические ячейки «категориальной сетки» и не попадает в сферу познания. Мышление начинает мыслить не бытие, а самого себя в виде некой субстанционализированной сущности (объективированного субъекта: душа, сознание, Бог и др.).

Вторая линия представлена так называемым «субъективным идеализмом», основной тезис которого: «быть — значит быть воспринимаемым». Это означает, что вне субъекта бессмысленно толковать о бытии, что мысль о реальности, существующей независимо от ее чувственного восприятия, внутренне противоречива. С точки зрения представителей данного направления, познание всегда опосредовано впечатлениями и идеями, которые принадлежат не внешнему миру, а внутреннему миру субъекта. В таком случае остается неясным, как идеи и образы, целиком относящиеся к внутреннему (психическому) миру человека, могут быть источником достоверного знания о мире, находящемся за пределами сознания.

Указанные трудности приводят к мысли о пересмотре самих фундаментальных основ новоевропейской гносеологической традиции. Возникает стремление восстановить досо-кратовскую модель гносеологического отношения. Так,

Μ. Хайдеггер предлагает уйти от традиционного противопоставления субъективности и объективности и вернуться К парменидовской непосредственности, нерасчлененности бытия, и мышления, чтобы перейти от «мышления о бытии» к «мышлению бытия».

Понятие субъекта. Под субъектом в самом широком смысле понимается носитель сознания, включая познавательные способности, волю, ценностные ориентации, способность к целенаправленной деятельности. В совокупности все это составляет основу некой формообразующей активности, которая может выступать как действующая причина тех или иных событий. Субъект — это вовсе не обязательно конкретное физическое лицо. В существующих гносеологических учениях действуют различного рода «модели» субъекта — от индивидуального самосознания отдельного человека до «универсального субъекта», выступающего в образе коллективного бессознательного, Абсолютного духа или Бога.

С самого возникновения философии — и на Западе и на Востоке — говорится о наличии в человеческом сознании неких исходных, изначальных и не сводимых друг к другу познавательных способностей (чувственность, рассудок, интеллект, память, воображение, интуиция и др.), обеспечивающих в своей совокупности и взаимодействии истинное познание мира. Задача теории познания состояла в том, чтобы раскрыть суть этих способностей и понять механизм взаимосвязи, обеспечивающий единство их действия и его результата. Рассматриваемое в данном контексте понятие субъекта (от лат. subjectus — лежащий внизу, находящийся в основе) означает некую субстанциональную основу, обеспечивающую, с одной стороны, единство познавательных способностей, а с другой — единство многообразных и разновременных актов познания. Гарантией такого единства становится отнесенность всех познавательных актов к субъекту как некому универсальному центру активности, лежащему в основе всей познавательной деятельности. Возникающее в результате этой деятельности знание является знанием субъекта, независимо от того, в каких условиях и благодаря какой из познавательных способностей оно возникло.