Заключительное слово автора 14 страница

Блаженно улыбаясь, я снова сосредоточился на том, что говорил Шрила Прабхупада. Он с большой убежденностью объяснял, что истинная религия не принадлежит какой-либо касте или вероисповеданию, ибо заложена в самой природе живых существ. Любить Бога — наша природа, однако когда-то, в незапамятные времена, мы предали эту любовь забвению. Для того чтобы душа испытала полное удовлетворение, любовь к Богу должна быть бескорыстной и безусловной. «Мы вечные души, — сказал он, — но в невежестве своем считаем себя нашим бренным телом». Потом он стал говорить о том, что причиной всех страданий стало забвение наших отношений с Богом и что эти отношения можно с легкостью восстановить, повторяя имена Бога. Голосом, в котором звучало неподдельное сострадание, он призывал слушателей серьезно отнестись к его словам.

«Метод, который позволяет возродить дремлющую в нас любовь к Богу, называется бхакти-йогой».

Пока Шрила Прабхупада говорил, какой-то голос в глубине моего сердца произнес: Это твой гуру. Но мой ум, отказавшись принять это, вступил в схватку с сердцем:

Я уже встречал много святых и гуру раньше, и встречу их еще в будущем. Нет смысла торопиться. Ведь это самое важное решение в жизни. Я должен быть абсолютно уверен в правильности своего выбора, прежде чем смогу посвятить жизнь какому-то пути.

В схватке победил ум, и я, все еще сбитый с толку, отверг идею о том, что уже готов выбрать гуру.

После лекции Шрила Прабхупада, уже уходя, остановился прямо передо мной. Вокруг нас собралась шумная толпа, и от охватившего меня волнения мой ум разрывался на части. Я непроизвольно упал на колени и протянул руку, чтобы коснуться стоп Шрилы Прабхупады. Тут же прозвучал грозный окрик: «Никому не позволено прикасаться к стопам Прабхупады!» Сгорая от стыда, я отдернул руку, но Шрила Прабхупада пристально посмотрел мне прямо в глаза. Я понял, что он ощутил всю боль моего стыда и почувствовал ответственность за резкость своего ученика. Я ощутил волну любви и заботы, исходившую от него. Ослепительно улыбнувшись, он негромко сказал: «Тебе я разрешаю коснуться моих стоп». Чувствуя облегчение, я, польщенный, принял на голову пыль с его стоп. Он ласково потрепал меня по голове и пригласил сидеть рядом с ним на сцене каждое утро и вечер. От такой доброты я лишился дара речи.

После лекции на следующее утро я встал в огромную очередь за популярной индийской сладостью — халавой. Я ничего не ел уже почти сутки и потому был очень голоден. Когда примерно через час подошла моя очередь, я получил тарелку из листьев, полную только что приготовленной дымящейся, горячей халавы. Это было настоящим благословением! Не в силах больше терпеть, я уже готов был приступить к еде, но в этот самый миг кто-то подошел ко мне сзади и неожиданно выхватил у меня из рук тарелку. Что это такое? У меня тут же скрутило желудок, и кровь вскипела от ярости.

Обернувшись, я увидел того самого человека, который днем раньше провел меня на сцену, — его звали Гурудас. Не выпуская из рук мою халаву, он спросил:

«Ты что, собрался это есть?»

«Вообще-то да», — стараясь подавить возмущение, ответил я.

Прямо у меня на глазах он отдал мой долгожданный завтрак кому-то другому, а меня схватил за руку и куда-то потащил. Мгновением позже я сидел за сценой, и невозмутимая американка

по имени Малати Деви ставила передо мной тарелку. Меня ждал праздничный пир из двенадцати освященных вегетарианских блюд. Гурудас улыбнулся: «Так будет лучше для твоего здоровья. Мы просто хотели немного порадовать тебя». Оглядев меня, он заявил: «Ты — вайшнав[7], и когда-нибудь ты сам это поймешь».

Рядом со мной сидел юноша из Америки по имени Шьямасундара. У нас с ним завязался непринужденный разговор. Шьямасундара был очень прост в общении, и меня не покидало странное ощущение, что я его уже где-то видел. И тут меня осенило: это же тот самый монах, который в клубе "Космос" в Амстердаме налил мне прямо в руки целый половник фруктового салата с йогуртом. Он еще спросил перед этим, не хочу ли я попробовать духовной пищи. Я напомнил ему о том случае, и он громко рассмеялся: «Так это ты! Прости, но у всех остальных были тарелки». Пока мы разговаривали, Малати, жена Шьямасундары, все подкладывала и подкладывала мне добавку, пока я не взмолился, что уже хватит. В это время их четырехлетняя дочь Сарасвати бегала и резвилась за сценой. Ее белокурые волосы, блестящие голубые глаза и неиссякаемая восторженность восхищали индийцев. Улыбаясь, я наблюдал за этой сценой, не забывая при этом с энтузиазмом поглощать еду.

Говорится, что святой человек настолько чист, что выступает в качестве безупречного зеркала. Когда мы оказываемся перед такой, подобной зеркалу, душой, то можем ясно разглядеть как красоту, так и уродство своей внутренней жизни. Наша вера и сомнения, добродетели и грехи, сильные и слабые стороны характера — все они отражаются в этом зеркале. Опыт этот одновременно и сладостен, и мучителен, и именно такое чувство я испытывал в присутствии Шрилы Прабхупады.

Однажды вечером, когда он читал очередную лекцию, его серьезность заставила меня усомниться в собственной искренности.

Насколько искренни мои мотивы? Готов ли я взять на себя ответственность за свою собственную жизнь и жизни других? Почему я до сих пор не выбрал какой-то путь? Что это: боязнь ответственности или легкомыслие? На какое будущее могу я рассчитывать в таком случае?

Пока эти мысли крутились у меня в голове, Шрила Прабхупада со своего высокого сиденья как будто смотрел мне прямо в глаза. Под его пристальным взглядом я перестал замечать окружавшую нас многотысячную толпу. Казалось, во всем мире не было больше никого, кроме нас двоих. Я чувствовал, как его взгляд проникает в самые потаенные уголки моей души, и слышал в сердце его настойчивый голос: Не трать попусту свое драгоценное время: Кришна ждет тебя. Я трепетал от благодарности, но при этом твердо знал, что скоро уеду. Тогда мне казалось, что так будет честнее.

Те несколько дней, что я провел рядом со Шрилой Прабхупадой, Нельзя было сравнить ни с чем, но моя вера напоминала корабль без якоря, дрейфующий в штормовом океане. Боязнь связать себя какими-то обязательствами и живущее в моем сердце непреодолимое желание повидать другие места и встретиться с другими просветленными душами звали меня в дорогу. И это правильно, — думал я, — ведь у меня должна возникнуть глубокая убежденность, как на уровне разума, так и на уровне сердца, прежде чем я смогу, оставаясь честным перед самим собой, выбрать какой-то один путь или какого-то одного гуру. Я надеялся, что в положенный срок Бог раскроет мне мое предназначение.

Потрясенный мудростью и состраданием Прабхупады, я решил перед отъездом из Бомбея купить его книгу «Кришна». У меня не было денег, поэтому, чтобы набрать необходимую сумму, я отправился на улицы Бомбея просить подаяние. Но для хорошего попрошайки я был слишком стеснителен. Страдая от неловкости и унижения, я старался как мог, однако мне так и не удалось собрать нужной суммы. В последний день фестиваля один из учеников Шрилы Прабхупады подвел меня к нему. Прабхупада ждал на солнце снаружи пандала. Слегка откинув назад голову и распрямив спину, он стоял, опираясь перед собой на деревянную трость. Его большие глаза пристально смотрели на меня, а опущенные края губ придавали его лицу очень серьезное выражение.

«Что?» — спросил он.

Ученик ответил: «Этот юноша так хочет купить Вашу новую книгу, что ради этого даже пошел просить милостыню на улице».

Шрила Прабхупада был так тронут этим, что собственноручно подарил мне книгу. Его взгляд лучился добротой. Он потрепал меня по голове и поблагодарил: «Большое спасибо».

Большое спасибо, — эхом отозвалось мое сердце, и я почтительно склонил голову.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ГИМАЛАЙСКОЕ ПАЛОМНИЧЕСТВО

Гималаи манили меня, и мне не терпелось снова увидеть их, Поэтому уже на следующий день я сидел на грязном бетонном полу железнодорожной платформы в ожидании поезда, идущего на север. Мне предстояла очередная поездка в вагоне третьего класса. Устроившись поудобнее, я раскрыл книгу, которую дал мне Шрила Прабхупада. К моему удивлению, введение к ней написал сам Джордж Харрисон, один из «битлов»:

Все ищут Кришну.

Некоторые не понимают этого, но и они ищут Его.

Кришна — Бог, Источник всего сущего,

Причина всего, что есть, было и будет.

Бог безграничен, поэтому у Него много имен.

Аллах-Будда-Иегова-Рама. Все они —

Кришна, все они — суть одно.

Поскольку я интересовался мировыми религиями и жаждал узнать о них как можно больше, меня приятно удивил экуменический дух этих слов Харрисона. Я спрятал книгу обратно в сумку, решив для себя, что обязательно вернусь к ней позже.

На станции я познакомился с железнодорожным инспектором по имени Мадхава. Ему было около сорока, он носил опрятные белые брюки и рубашку из хлопка, белую пилотку а-ля Неру, а на его смуглом лице виднелись следы перенесенной в детстве оспы. Мадхава ехал к своему гуру и убедил меня составить ему компанию. Мы сели в автобус, идущий на восток от Бомбея, и через несколько часов были в святом месте под названием Ганеш-Пури. По прибытии Мадхава сказал мне: «Прежде чем предстать перед Гуруджи, нужно омыться в расположенных рядом горячих серных источниках». Мы подошли к трем небольшим купальням, в которых булькала мутная вода. Десятки местных жителей омывались в источниках — одни сидели в воде, другие, перекрикиваясь, ходили вокруг. Я стал медленно погружаться в липкую, как масло, дымящуюся серую жидкость, постепенно привыкая к высокой температуре и неприятному запаху. Войдя в обжигающую воду по самую шею, я почувствовал, как она оживила мои тело и ум. В этот момент Мадхава крикнул мне, что теперь я готов к встрече с его гуру.

Подождав, пока я оденусь, он повел меня к маленькому кирпичному храму. Пройдя под арочным сводом, я оказался лицом к лицу с большой черно-белой фотографией. На ней был запечатлен полноватый человек с обритой головой, одетый лишь в набедренную повязку. У него было круглое лицо с большими скулами, проницательные глаза и короткая седая борода. Мадхава сказал мне, что это и есть его гуру — Нитьянанда Баба. Он покинул свое бренное тело десять лет назад, и здесь, подле его усыпальницы, его присутствие можно ощутить еще явственнее, чем при жизни.

Вокруг усыпальницы, освещенной масляными лампадами, пропитанной запахом цветочных благовоний и украшенной гирляндами желтых и оранжевых бархатцев, сидели последователи Нитьянанды Бабы и хором пели имена Бога. К моему удивлению, это была мантра Харе Кришна — та самая мантра, которую Ганга открыла мне в Гималаях и которую Шрила Прабхупада пел в Бомбее. По коже у меня снова пробежали мурашки.

В Махараштре и Карнатаке у Нитьянанды Бабы были миллионы последователей. Мадхава рассказал мне о жизни Бабы, его учении и чудесном появлении на свет. В конце девятнадцатого века одна бедная женщина, собирая в лесу хворост, обратила внимание на необычайно громкое карканье ворон в чаще леса. Там она нашла младенца, который лежал совершенно один на опавших листьях. Женщина взяла этого мальчика и отдала бездетной служанке, жившей в доме одного богатого брахмана. С самого детства мальчик проявлял безразличие к миру, а в возрасте десяти лет ушел из своей приемной семьи и стал отшельником. Странствуя повсюду, он помогал нуждающимся и проповедовал, рассеивая царящее в сердцах людей духовное невежество. Последние годы жизни он провел здесь, в Ганеш-Пури. Медитируя в усыпальнице Нитьянанды Бабы под звуки мантры, которую его ученики пели снаружи, я отчетлив ощутил его присутствие и воспринял это как благословение.

Несколько дней спустя меня познакомили с учеников Нитьянанды Бабы, который неподалеку строил ашрам. Небольшое но быстро растущее помещение для богослужений стояло прямо на обочине дороги. Когда открылась дверь, до меня донеслись завораживающие звуки голосов, медленно повторяющих мантру, обращенную к Шиве: Ом намах шивайа! Внутри несколько десятков учеников Бабы — как из Индии, так и с Запада, — в унисон читали мантру под аккомпанемент тампуры, струнного музыкального инструмента из полой тыквы. Когда пение завершилось и воцарилась тишина, все вышли из помещения во внутренний двор. Я продолжал со стороны наблюдать за происходящим. Вдруг ученики склонились до земли, приветствуя своего гуру. Ему было лет шестьдесят, у него была смуглая кожа, глубоко посаженные карие глаза, короткие давно не стриженные волосы и борода. Облачен он был в одежды шафранового цвета. При его появлении лица учеников озарились радостью. Я спросил, кто это, и мне ответили: «Свами Муктананда».

Внимательно изучив меня сквозь очки, Свами обратился ко мне через переводчика. «Когда мне было пятнадцать лет, — начал он, — я оставил свой богатый дом, чтобы вести жизнь садху. Я странствовал от одного святого места к другому, пока, наконец, не встретил своего Гурудеву — Нитьянанду Бабу». Ударив кулаком правой руки в ладонь левой, Свами воскликнул: «Баба сокрушил мою гордыню, что был не под силу никому другому». И тут он затронул тему, которая очень волновала меня самого: как найти свой путь и своего гуру и чем руководствоваться в таком выборе. И я, и все присутствовавшие, затаив дыхание, ловили каждое его слово.«Шахти-пат , или йогическое посвящение, пробуждает космическую энергию, кундалини, которая сосредоточена у основания позвоночника. Кундалини поднимает вверх по позвоночному столбу через семь энергетических центров, или чакр, пока не достигнет макушки, где сливается с Абсолютом. Самый действенный способ пробуждения кундалини, — объяснил Свами Муктананда, — это когда сиддха-гуру, достигший совершенства учитель, дает ученику мантру и наделяет его своей шакти, духовной силой». На прощание он сказал: «Привяжитесь к своей мантре сильнее, чем пьяница к вину! Никогда не забывайте ее».

Один случай из того времени врезался мне в память. Я стоял со Свами Муктанандой на обочине дороги, как вдруг на нас откуда ни возьмись набросилась собака. Она выла, как бешеная, и угрожающе скалила зубы. Все вокруг в страхе с криками разбежались, но Свами невозмутимо посмотрел на пса. Одного его взгляда было достаточно, чтобы собака успокоилась, пождала хвост и послушно склонила перед ним голову. Благословив животное, он обернулся ко мне и сказал через переводчика: «Я вижу, что ты — искренний садху. Если хочешь, я дам тебе посвящение в шакти-пат».

Я сразу же вспомнил Тат Валла Бабу, гуру Нагов и других учителей, которые милостиво предлагали мне стать их учеником. «Благодарю Вас, Свамиджи, — ответил я, удивленный и одновременно польщенный этим предложением, — но я решил, что не стану получать формальное посвящение у гуру до тех пор, пока не буду уверен, что никогда не оставлю его». Сказав это, я нервно погладил собаку. Где-то в глубине сердца я очень жалел, что не могу без колебаний принять его великодушное предложение. «Я не достоин Вашей милости. Простите, но пока я еще не сделал свой выбор».

«Я ценю твою искренность, — ответил Свами, смотря мне прямо в глаза — Пусть Бог ведет тебя в твоих поисках». Словно подтверждая его благословение, собака, которая еще недавно бросалась на нас, принялась лизать мою руку.

Мадхава настаивал, чтобы я поехал в Гоа, где, по его словам, был очень подходящий для моего здоровья климат. Он даже вызвался купить мне билет на пароход. Я принял это предложение, усмотрев в нем руку Провидения. Мы поехали в порт. Там я сел на переполненное пассажирское судно и проплыл на нем четыре сотни километров на юг, вдоль побережья Аравийского моря. Путешествие обошлось без приключений, и вскоре я добрался до места назначения — тропического рая с бесконечными пляжами, мягким песком и целительным воздухом, пропитанным морской солью. В шестнадцатом веке Гоа стало форпостом Португалии и Азии, и иезуитский миссионер святой Франциск Ксаверий обратил в христианство десятки тысяч местных жителей. В 1961 году индийские войска освободили Гоа, одержав победу над португальской армией.

На берегу моря меня встретили белоснежные пляжи, прозрачная морская вода и кокосовые пальмы. Чтобы скоротать время, я отправился на пляж Калангут, где в недорогих бунгало обосновались западные туристы. Прогуливаясь по берегу, я проходил мимо целующихся и обнимающихся парочек, слушал доносившиеся до меня звуки рок-н-ролла и видел, как отдыхающие у всех на виду принимают наркотики. Хотя еще недавно я наблюдал то же самое в Европе, теперь все это казалось мне чуждым, словно воспоминания из прошлой жизни. Безразлично взирая на эти сцены из жизни хиппи, я шел по песку вдоль кромки прибоя. Вдруг я поймал себя на том, что критикую этих людей и смотрю на них свысока. Я не желал подобных мыслей, выдававших мою гордыню. Поэтому я стал молиться, прося Бога избавить меня от оскверняющей склонности выискивать в других недостатки. Но как это было непросто! Мне куда легче было жить в джунглях с дикими зверями — в их окружении мои собственные недостатки не были так очевидны.

Пройдя еще с километр, я встретил группу наркоманов с Запада. Расположившись на побережье, они кололи себе наркотики. Подумать только: они проделали такой долгий путь, чтобы приехать в одно из самых красивых мест на Земле, и все это для того, чтобы нести здесь тяжелую ношу наркомана! Прибавив шаг, я дошел до пригорка в самом конце пляжа, вскарабкался по валунам наверх и с трудом перебрался на другую сторону. Там передо мной раскинулся самый настоящий тропический рай: роскошные пляж из белого песка, тянущиеся вдаль до самого горизонта, рощи кокосовых пальм, качающихся на ветру, и ни души вокруг! Это место стал моим домом на всю следующую неделю.

Семь дней провел я под кокосовой пальмой, поглощенный чтением, медитацией и молитвами. Если не считать нескольких бедных рыбаков, каждое утро выходящих на лодках в море, в этом месте никто не появлялся. Мой ежедневный рацион составляли кокосовые орехи. Я залезал на склонившуюся к земле пальму, тряс ее, а потом собирал упавшие орехи и разбивал их о камень. Омывался я в море, а спать устраивался прямо под звездным небом, растянувшие на песке.

Однажды я предпринял вылазку вглубь материка. Там, под тенью пальм, я увидел несколько рыбацких глиняных хижин с крышей из плетеных пальмовых листьев. В хижинах не было пола: они стояли прямо на песке. Рыбаки, в большинстве своем принявшие христианство, жили очень скромно: как и их предки, они не имели почти никакого имущества, кроме лодки, пары весел и сети. От восхода до заката мужчины трудились в море под палящими лучами солнца, отчего лица у многих из них покрылись язвами, как бывает при раке кожи. Однако труд их был столь изнурителен, что им некогда было думать о собственной внешности. Мне вспомнилось, что первыми учениками Иисуса тоже были рыбаки, которым он потом велел стать «ловцами человеков».

На следующий день, прогуливаясь по берегу, я нашел маленькую рыбку, отчаянно бьющуюся на песке. Ее выбросило на берег волной. Страх и отчаяние этой рыбешки вызвали у меня сострадание. В концe концов, я не так уж сильно отличался от нее, поэтому мне захотелось вернуть рыбешку домой, в море. Но всякий раз, когда я брал ее, она выскальзывала у меня из рук, отказываясь признать во мне друга. Наконец я поймал ее, зажал в ладонях и бросил в воду. Но удовлетворение мое было недолгим. Следующая же волна, накатившись на берег, выбросила рыбешку обратно. Я снова бросил ее в воду, и опять полна вынесла ее и оставила умирать на песке. Тогда я, преодолевая сопротивление волн, зашел в океан по самую шею и, держа рыбку в сложенных ладонях, постарался забросить ее как можно дальше. Выйдя на берег, я внимательно рассматривал волну за волной, пока не убедился, что рыбешка находится в безопасности.

Пройдя еще немного по берегу, я встретил рыбаков, вытягивающих сеть из лодки на берег. В сетях бились сотни таких же маленьких рыбешек, борющихся за жизнь, но обреченных завершить ее на сковороде. Что я мог поделать? Я постоял немного, грустно глядя на море, а потом отправился дальше, погруженный в размышления.

Мы — словно рыбы, выброшенные на берег моря божественного сознания. Пытаться обрести счастье в чем бы то ни было, помимо своих изначальных взаимоотношений с Богом, — то же самое, что рыбе пытаться наслаждаться жизнью без воды, на сухом песке. Святые готовы пожертвовать собой, чтобы помочь хотя бы одному человеку обрести свое изначальное духовное сознание — вернуться в море истинной радости.

Но майя, иллюзия, ловит нас в свои сети, отвращая нас от того, что может принести нам подлинное благо.

Тогда я только начал свои духовные поиски, мне казалось, что я должен почерпнуть как можно больше из разных традиций и от разных учителей, а затем применить в своей жизни то, что подходит мне более всего. Эта концепция была популярна в 60-е годы, но в Индии я начал понимать, насколько она поверхностна. Я повидал немало искателей духовности, избравших этот путь, однако глубина их духовных познаний меня совсем не впечатляла. И наоборот, все люди, поразившие меня своей духовностью, были стойкими приверженцами какого-то одного духовного пути. И тогда я понял, что мои метания с места на место, от одного учителя к другому, не могут длиться бесконечно. И еще я понял, что моя неготовность принять какую-то одну религию была, в частности, вызвана страхом того, что это отдалит меня от других религий. Тем не менее я знал: чтобы чего-то достичь, рано или поздно мне придется сделать выбор. Попытки оттянуть этот момент становились для меня все более и более мучительными. Но какой из этих путей и кто из учителей — мой? Как узнать это наверняка?

Мне довелось встретиться со многими великими учителями. Они просветили меня, дали мне знание о разных учениях и позволили обрести духовный опыт, чего я, несомненно, не заслуживал. Во всех этих учениях я вижу духовную красоту. Но куда, в какую сторону мне надо двигаться дальше с этого перекрестка? Куда должен привести меня мой путь ?

Той ночью я молился, чтобы Господь Сам направил меня. Незаметно для себя я заснул. Проснувшись посреди ночи, я увидел месяц, сиявший высоко в небе. Рядом с ним искрилась одна-единственная звезда. Это был символ ислама, знак повиновения Богу. Как понять, что хочет сказать мне Бог? Ответ пришел сам собой, и на сердце сразу стало спокойнее. Я понял, что тайна, которую я пытаюсь постичь, скоро откроется мне сама.

Из Гоа я морем вернулся в Бомбей и начал свое путешествие обратно в Гималаи. Сначала я доехал на поезде до Дели. Оттуда мой путь лежал на северо-запад, в город Патханкот, что на границе с Кашмиром. Из Патханкота я в кузове попутного грузовика добрался до Дхарамсалы, деревушки в предгорьях Гималаев в штате Химачал-Прадеш. Во всем чувствовалось приближение лета: лес был полон распускающихся цветов — оранжевых, желтых, фиолетовых и белых. Огромные древние деревья утопали в сочной зелени молодой листвы, и звуки дикой природы создавали бодрящую атмосферу. Высоко на горном хребте над Дхарамсалой располагался лагерь тибетских беженцев Маклеод Ганж. Там жил Далай-лама Тибета.

Готовясь к паломничеству в этот горный монастырь, я прочитал его книгу «Моя земля и мой народ». Лхамо Дхондруб родился к 1935 году в семье бедных тибетских крестьян, живших в скромном доме из камня и глины. Тибетский регент, временно исполняющий обязанности ламы, направил туда поисковую группу уважаемых монахов, поскольку ему было видение, что именно в этом доме родился новый Далай-лама. Когда мальчику исполнилось два года монахи под видом нищих странников пришли к его родителям, прося предоставить им кров. На шее одного из монахов висели четки предыдущего Далай-ламы. Ребенок, узнав четки, сразу же схватил их и потянул к себе. После еще нескольких посещений и ряда проверок и испытаний монахи пришли к заключению, что перед ними — четырнадцатое воплощение Чэнрэзига, Бодхисаттвы Сострадания. Считается, что он снова и снова рождается в этом мире как Далай-лама, чтобы давать народу Тибета духовное и политическое руководство.

Мальчика определили в монастырь в Лхасе, где его обучали и готовили к тому, чтобы стать главой государства и духовным лидером страны. В годы его детства Тибет процветал. Но в 1950 году туда вторглась китайская армия, и уже к 1959 году насилие и беспорядки разрывали страну на части. Далай-лама, по настоянию своих подданных, опасавшихся за его жизнь, вынужден был бежать со своей любимой родины. Перед этим он вознес молитвы в храме Господа Будды и сделал Ему подношение в виде белой шелковой шали. Это был знак расставания и обещание вернуться. С тяжелым сердцем снял он с себя монашеские одежды и, переодевшись в военную форму, под покровом ночи бежал из дворца.

Вместе с небольшой группой сопровождающих он, словно беглый преступник, скрывающийся от преследования, пересек труднопроходимое Тибетское нагорье. Снежные заносы, лютые морозы и проливные дожди не могли помешать им. Все это время сердцем он был со своим народом, размышляя о его скорбной участи. Больной, изможденный и охваченный, по его же собственным словам, «горем, которое невозможно описать словами», он наконец пересек границу с Индией.

Эта удивительная история изгнания, борьбы и преодоления препятствий произвела на меня такое сильное впечатление, что я почувствовал настоятельную необходимость посетить место, ставшее домом для духовного лидера тибетского буддизма. В то время, в 1971 году, Маклеод Ганж, скрывающийся среди высоких, поросших деревьями гор и горных долин, напоминал Тибет в миниатюре. Беженцы носили традиционные одежды и жили в деревянных и кирпичных домах, построенных в тибетском стиле — с драконами и другими мифическими существами, вырезанными из дерева или нарисованными сочными и яркими красками на столбах и арках. На склонах холмов паслись яки, неподалеку в уединении медитировало несколько паломников с Запада. Как и в Тибете, большинство мужчин здесь были буддистскими монахами. В центре лагеря располагалась большая прямоугольная площадь, окруженная молитвенными вертушками. Верующие обходили площадь, вращая вертушки и повторяя мантру Ом Мани Падме Хум. Я уже знал из книги, что этой мантрой тибетские буддисты призывают благословения Чэнрэзига — воплощенного сострадания, и что в этой мантре содержится учение Будды во всей его полноте.

Жители Маклеод Ганж были необычайно дружелюбны. Куда бы я ни направился, они неизменно приветствовали меня улыбками. невзирая на выпавшие им испытания и статус беженцев в иностранном государстве, они выглядели полностью умиротворенными. Я не встретил среди них ни одного нищего или мошенника. Все были вполне довольны жизнью. Одна семья пригласила меня в свой маленький домик и угостила тхупкой (традиционным супом с лапшой) и тибетским чаем с солью и маслом из молока яка. Этот чай хорошо помогал согреться в студеные гималайские ночи. Местные жители очаровали меня настолько, что я мог часами наблюдать за тем, как они хлопочут по хозяйству, а те в ответ широко улыбались мне.

Неподалеку от дома Далай-ламы стоял храм Будды с величественным божеством, сидящим в позе лотоса. Этому золотому божеству поклонялись как монахи, так и миряне: они подносили ему благовония, колокольчики, лампады и другие дары. Пуджа, церемония поклонения, очаровала меня. Монахи рассаживались в два ряда лицом друг к другу так, что божество Будды оказывалось между ними. Затем они начинали читать священные писания, записанные на не скрепленных друг с другом листах пергамента. Взяв лист из одной стопки и хором прочитав с него молитвы, монахи перекладывали его в другую стопку. Время от времени несколько монахов принимались дуть в длинные трубы, звенеть ритуальными колокольчиками, бить в большой гонг и стучать палочками по огромным барабанам. Когда церемония достигала кульминации, главный священнослужитель торжественно поднимал отлитый из латуни узорчатый скипетр. Этот скипетр, или дордже, действовал как приемник духовной энергии. Стены храма были украшены янтрами — яркими картинами, изображавшими историю и символику буддизма. Янтры должны были помочь верующим обрести просветление. Я сидел с монахами, которые медитировали или повторяли мантры, и аромат лампад и благовоний уносил мой ум в бескрайние дали.

Особенно меня поразило, с какой любовью и почтением тибетцы относятся к Далай-ламе. Для них он был непререкаемым духовным авторитетом, как Папа Римский для католиков, и в то же время он был наделен всей полнотой мирской власти, как самодержец. Фотографии ламы висели в каждом доме и в каждой лавке на самом видном месте.

Однажды рано утром, когда я медитировал в храме, ко мне подсел пожилой высокий лама, облаченный в бордовые одежды. Голова его была обрита, а шею украшали деревянные четки. Лама сказал, что уже несколько дней наблюдает за мной, и поинтересовался, есть ли у меня вопросы. С тех пор мы ежедневно проводили с ним по нескольку часов в разговорах. И вот однажды наступил особый день: мой новый знакомый предложил отвести меня на аудиенцию с самим Далай-ламой. Дом Далай-ламы стоял на поросшем лесом холме и охранялся вооруженными индийскими солдатами — его жизнь находилась под постоянной угрозой. Когда я прошел через контрольный пункт, меня отвели в комнату, украшенную красочными изображениями Будды и великих Бодхисаттв. На алтаре стояло великолепное металлическое божество Будды, украшенное цветами. Вокруг горели лампады, стояли колокольчики и другие атрибуты поклонения. В комнате курились благовония с хвойным ароматом.