Глава 4. осуществление внутренней жизни

Для того, кто ведет внутреннюю жизнь, основ­ным принципом является быть кем угодно, для всех людей на протяжении всей своей жизни. В каждой ситуации, в каждом качестве он должен отвечать требованию момента. Часто люди полага­ют, будто духовный человек должен быть грустным на вид, с унылым, серьезным выражением лица и меланхоличной атмосферой. На самом деле такая картина является прямой противоположностью то­му, что представляет собой поистине духовный че­ловек. В любом качестве тот, кто живет внутрен­ней жизнью, должен действовать во внешнем мире соответственно случаю, он должен поступать в со­ответствии с обстоятельствами и со всеми находить общий язык, вставать на их уровень и вместе с тем осуществлять внутреннюю жизнь.

Для знающего истину, обретшего духовное зна­ние и живущего внутренней жизнью нет занятия, которое было бы для него трудным. Будучи бизнес­меном, специалистом в какой-то профессии, коро­лем, правителем, бедняком, человеком мирским или священнослужителем, монахом, он во всех своих аспектах на самом деле не таков, каким его знают и

видят люди. Для живущего внутренней жизнью мир представляет собой сцену, а он — актер на ней, ко­торому нужно играть роль, и он порой сердится, а в другой раз любит, он играет то в трагедии, то в комедии. Итак, осуществивший внутреннюю жизнь постоянно играет роль, и, подобно актеру, не чув­ствующему изображаемых эмоций, духовный чело­век должен встроиться в то положение, в которое поместила его жизнь. Он играет все требуемое тща­тельно и правильно, дабы выполнить свое внешнее предназначение в жизни. Он друг своему другу, род­ственник родственникам. Со всеми, с кем он внеш­не связан, он поддерживает правильные взаимо­отношения, проявляя к ним заботу и почтение, и все же его осознание стоит превыше всех отношений. Он пребывает в толпе и в то же время в уединении. Он может веселиться и в то же время быть очень серьезным. Он может казаться печальным, а сердце будет переполнять радость.

Поэтому тот, кто осуществил внутреннюю жизнь, представляет собой загадку для всех: никто не мо­жет измерить глубину его личности; кроме того, что он обещает искренность, он излучает любовь, он предлагает доверие, он распространяет добро и дает представление о Боге и истине. Для того, кто осу­ществил внутреннюю жизнь, каждый поступок яв­ляется медитацией. Он идет по улице — это меди­тация, он выполняет работу плотника, или золотых дел мастера, или же еще какого-либо мастера свое­го дела, либо же бизнесмена — это медитация. Не имеет значения, смотрит он на небо или на землю, он созерцает объект, которому поклоняется. На во­стоке и на западе, на севере и на юге — везде, во всех сторонах света пребывает его Бог. В форме, в принципе — нет для него ограничений. Он может знать и все же не иметь позволения говорить, ибо, если бы человек, живущий внутренней жизнью,

рассказал о своих переживаниях, он смутил бы многие умы.

Есть в мире люди, которые зрением и слухом с утра до вечера сосредоточены на каждом темном углу, пытаясь слушать и смотреть, чтобы что-то понять, но, как правило, им ничего не удается. Если кто-то начнет рассказывать этим людям о чудесах — лучшей аудитории ему не найти. Но это не дело человека, достигшего самосознания. Он не смотрит, но все же видит, ведь если бы ему надо было смотреть, то как бы он смог хоть что-то уви­деть? Как много может увидеть тот, чей взгляд, куда бы он ни был направлен, проницает любой объект и открывает его глубину и его тайну. А если бы ему нужно было смотреть на вещи и выведы­вать их тайны и глубины, чем бы это закончилось и что за интерес был бы в этом для него?

Внутренняя жизнь, следовательно, представляет собой видение всего сущего и одновременно не ви­дение этого; ощущение вещей и не выражение их, ибо они не могут быть выражены вполне; понима­ние всего сущего и не объяснение. Насколько да­леко может такой человек зайти в объяснении и сколько из этого объяснения сможет понять другой человек? Каждый в соответствии со своими способ­ностями, не более того. Внутренняя жизнь не про­живается с закрытыми глазами, человеку нет нуж­ды закрывать глаза от мира, чтобы жить внутренней жизнью, — можно с тем же успехом держать их от­крытыми.

Точное значение внутренней жизни состоит в том, чтобы жить не только в теле, но и в сердце, жить в душе. Почему же тогда средний человек не ведет внутреннюю жизнь, ведь у него тоже есть и сердце и душа? Этого не происходит потому, что хотя у него и есть сердце, но он тем не менее его не осознает, у него есть душа, а он не знает, что

это такое. Когда он живет в плену у своего тела, ограниченный своим телом, он может ощутить вещь только через касание, он видит только по­средством своих глаз, он слышит только слухом своих ушей. Сколько могут видеть глаза и слышать уши? Весь его опыт, полученный внешними чув­ствами, ограничен. Когда человек живет в своем ограничении, он не знает, что существует другая часть его существа, — намного более высокая, чу­десная, более живая и более возвышенная его часть. Как только он это узнает, тело становится его инструментом, ибо он живет в своем сердце. А потом, позже, он проходит дальше и начинает жить в своей душе. Он испытывает жизнь отдельно от своего тела, это и называется внутренней жизнью. Как только человек испытал внутреннюю жизнь, страх смерти улетучивается, потому что он знает, что смерть приходит к его телу, а не к его внут­реннему существу. Когда он начинает осознавать жизнь в своем сердце и в своей душе, он начинает смотреть на тело как на пальто. Ведь если пальто старое, он выбрасывает его и приобретает новое, ибо существо не зависит от своего пальто. Страх смерти продолжается лишь до тех пор, пока чело­век не осознает, что его истинное существо не за­висит от его тела.

Поэтому радость человека, испытавшего внут­реннюю жизнь, несравнимо больше, чем радости обычного человека, живущего, подобно пленнику, в своем смертном теле. И все же внутренняя жизнь не обязательно требует от человека особого образа жизни, или жизни аскета, или религиозной жизни. Каково бы ни было его занятие во внешней жизни, — это не имеет значения, ибо живущий внутрен­ней жизнью проживает ее всю. Человек всегда ищет духовного человека среди религиозных людей, или среди тех, кого он называет добрыми людьми,

или же среди обладающих философским складом ума, однако такое суждение не всегда бывает вер­ным. Человек может быть религиозным, даже фи­лософом, но, будучи и религиозным, и добрым, все же не вести внутренней жизни.

Не существует четкой градации внешних при­знаков, которые могли бы указать, что некто жи­вет внутренней жизнью, кроме одного. Когда ребенок перерастает в юношу, вы можете увидеть выражение лучистого детского света — некое вы­растание нового сознания, новое знание, которое пришло и которого дитя никогда прежде не знало. Это знак юности, и все же ребенок этого не ска­жет, — он не может сказать, даже если бы и захо­тел, он не сможет этого объяснить. Тем не менее вы можете наблюдать это в каждом движении ре­бенка, в каждом его выражении вы обнаружите, что теперь он осознает жизнь. И так же происходит с душой. Когда душа начинает осознавать жизнь выше и по ту сторону этой жизни, такое состояние начинает проявляться, и, несмотря на то что чело­век, осознающий это, может остерегаться показы­вать это намеренно, все же в его выражении, его движении, его взгляде, его голосе, в каждом его поступке, в каждом отношении мудрый сможет уловить, а другие почувствовать, что он осознал какую-то тайну.

Внутренняя жизнь — это рождение души. Как сказал Христос, пока душа не родится снова, она не сможет войти в Царствие Небесное. Поэтому осуществление внутренней жизни — это вхождение в Царствие Небесное, и это осознание, приходя к человеку, проявляет себя как новое рождение, а с новым рождением приходит уверенность в суще­ствовании бесконечно длящейся жизни.

Глава 5. свобода действия

По мере того как человек растет своей внутрен­ней жизнью, он чувствует свободу мысли, слова и действия, эта свобода приходит естественным об­разом через духовное путешествие. И причину, по­чему приходит такая свобода, и откуда она при­ходит, можно объяснить тем фактом, что внутри человека скрыт дух свободы, покрытый внешними условностями. Когда человек вырастает из рамок внешних условностей, тогда дух свободы, дотоле запертый, проявляет себя.

Данные человечеству законы были даны теми, кто сами от подобных законов далеки — Старей­шинами. Человечеству, как и ребенку, необходимы были определенные законы, определенные прави­ла, дабы тот, кто еще не эволюционировал доста­точно, чтобы смотреть на жизнь с более высокой точки зрения, сосредоточился бы на определенных законах, которые были бы преподаны как религия. И они необходимы человечеству как правила, ко­торым учат детей дома. Если бы детей не учили правилам, они становились бы неуправляемыми, но, когда дети вырастут, они сами поймут, поче­му их учили правилам, и оценят пользу, которую это им принесло. Тогда они смогут создать для

себя те правила, которые будут для них самыми подходящими.

внутренняя жизнь помогает душе расти. Когда душа эволюционирует от подчинения к господству, она сама создает себе правила. Вот почему на Вос­токе никто не пытается порицать духовного челове­ка, никто не осмеливается судить его за то, что сам называет неверным. По этой причине Иисус Хрис­тос сказал: «Не судите!» Но это учение было дано, чтобы подчеркнуть, что «не судите» относится к ва­шей ровне, ибо того, кто более развит, не может судить никто. Когда человек имеет склонность су­дить более развитого, чем он сам, последствия это­го разрушают духовное продвижение, потому что как бы высоко он ни был развит, те, кто еще не разви­лись, тянут его вниз. Именно поэтому человечество вместо того чтобы двигаться вперед, скатывается назад. Что произошло в случае Иисуса Христа? Он был осужден. Освобожденная душа — душа, свобо­ду которой дала божественная природа, была суди­ма на суде человеческом. Менее развитые люди со­чли себя достаточно учеными, чтобы судить Христа, и не только судить, но и вынести приговор.

В какой бы период цивилизации ни проявилась тенденция судить того, кто более других продвинул­ся в своем развитии, всегда наступал крах всей этой цивилизации. Сармад, великий суфийский святой, живший в Гвалиоре, получил от императора Аурангазеба приказание посещать мечеть, поскольку про­тив правил того времени было, чтобы кто-либо ук­лонялся от регулярных молитв, происходивших в государственной мечети. Сармад, будучи человеком экстатическим, проживавший каждый миг дня и ночи в единении с Богом, Богоосуществившим че­ловеком, скорее всего забыл о посещении мечети, а может быть, и отказался от этого. Определенное время или определенное место молитвы ничего не

значили для него: любое место было для него мес­том молитвы, любое время было временем молитвы, само его дыхание было молитвой. Поскольку он от­казался посещать молитвы, он был обезглавлен за то, что нарушил правила, созданные для всех и каж­дого. Как следствие, империя моголов стала кло­ниться к закату — с этого самого момента падение было предрешено, вся цивилизация моголов, вели­кая в свое время, рассыпалась в прах.

Индусам всегда была известна эта философия по той причине, что у них была совершенная религия — религия, в которой один аспект Бога имел харак­терные человеческие черты, а всевозможные Дэвы являлись не чем иным, как различными свойствами, присущими человеческой природе, и при этом каж­дое из них получало свою долю обожания и почи­тания. Таким образом/ не только на Бога, но и на всю человеческую природу во всех ее аспектах бы­ло направлено поклонение и обожание. Именно это сделало индуистскую религию столь совершенной. Когда люди говорят: «Это место священно, а то, другое, — не священно, вот эта вещь священная, а те, другие, — нет», — тем самым они разбивают жизнь на множество кусочков — жизнь, которая едина и не может быть разделена на части.

Поэтому поднимающиеся над обычными услов­ностями жизни через свое внутреннее развитие при­ходят к иному сознанию. Для них мирские законы представляются законами для детей. Начинающие видеть разницу между законами, которые они поста­вили для себя, и законами, которые соблюдаются человечеством, сначала, бывает, осуждают, а вслед за этим и вовсе пренебрегают общепринятыми зако­нами. Они критикуют их и спрашивают: «Для чего все это?» Но пришедшие к полному осознанию внутренних законов показывают уважение даже и к законам для детей; зная, что они суть законы для детей, а не для взрослых, они все же уважают их, ибо понимают, что по-другому нельзя. Законы, ко­торые они знают, могут проявиться лишь для того, чья душа поднялась до их осознания, но прежде чем душа поднимется, у нее должен быть какой-то за­кон, дабы жить в гармонии. Поэтому развитые души взирают на такой закон с уважением и соблюдают его, когда пребывают в сообществе людей. Они не осуждают, они не станут критиковать его. Они осоз­нают, что гармония является принципиальной ве­щью в жизни и что мы не можем быть счастливы, если не сумеем войти в гармонию с окружающими. Каковой бы ни была степень нашего развития, ка­ковым бы ни было наше мировоззрение, каковой бы ни была наша свобода, нам надлежит иметь уваже­ние к законам большинства.

Теперь возникает вопрос: имеют ли те, кто ду­ховно более развит, особую концепцию морали? Да, имеют, и их мораль — это очень высокая мораль, она гораздо выше, чем средний человек может себе представить. Дело в том, что, освобож­даясь от законов большинства, такие люди не освобождают себя от собственных законов. У них есть свои собственные законы, связывающие их, и это значительно более высокие и великие законы. Несомненно, их взгляд на вещи может быть под­вергнут критике и в общем-то не понят. И все же их закон больше сродни природе, их законы нахо­дятся в гармонии с духом. Их законы имеют воз­действие как феномены. И, уважая две системы моральных устоев, противоречащих друг другу, — мораль большинства и собственную мораль, — они оказываются на таком плане и в таких обстоятель­ствах, что их руки и ноги оказываются пригвож­денными. Это — символическое значение Христа, пригвожденного к кресту.