Тематика индивидуальных творческих работ 2 страница

1(I). Теперь по порядку следует рассуждение о щедрости. А ею принято

считать обладание серединой в отношении к имуществу, ибо щедрого хвалят…за отношение к даянию и приобретению

имущества, причем больше за то, что связано с даянием. А имуществом мы

называем все, стоимость чего измеряется деньгами. Мотовство и скупость - это

соответственно излишество и недостаточность в отношении к имуществу И если

скупость мы всегда приписываем тем, кто больше, чем следует, хлопочет [об

имуществе], то мотовство ставим в вину, когда имеем в виду несколько

[пороков], в самом деле, мы зовем мотами невоздержных и тратящих [имущество]

на распущенную [жизнь]. Недаром они признаются самыми дурными людьми они

ведь соединяют в себе много пороков. Имя же им дают неподходящее, потому что

"быть мотом" - значит иметь один какой-то порок, а именно уничтожать свое

состояние, в самом деле, мот гибнет по собственной вине, а своего рода

гибелью его кажется уничтожение состояния, ибо [как мот] он живет,

[уничтожая состояние]. В таком смысле мы и понимаем мотовство.

Чем пользуются, можно пользоваться и хорошо и плохо, а богатство

относится к используемым вещам, и лучше всех пользуется всякой вещью тот,

кто обладает соответствующей добродетелью. Значит, и богатством

воспользуется лучше всего тот, чья добродетель - в отношении к имуществу. А

таков щедрый. Пользование - это, по-видимому, трата и даяние имущества, а

приобретение и сбережение - это, скорее, владение, [а не пользование].

Поэтому щедрому более свойственно давать тому, кому следует, нежели получать

от того, от кого следует, и не получать, от кого не следует. В самом деле,

свойство добродетели состоит, скорее, в том, чтобы делать добро (еу poiein),

а не принимать его (еу paskhein), и в том, чтобы совершать прекрасные

поступки, более, чем в том, чтобы не совершать постыдных. Между тем

совершенно ясно, что даяние предполагает добрые дела и прекрасные поступки,

а приобретение - принятие добра, если уж не совершение постыдных поступков,

и, наконец, благодарность причитается тому, кто дает, а не тому, кто не

берет. Да и похвалу, скорее, заслуживает первый. Легче ведь не брать, чем

давать, ибо расточать свое [добро] люди еще менее склонны, чем не брать,

пусть даже больше, чужого. И вот щедрыми именуются дающие, а тех, кто не

берет, не хвалят за щедрость, но хвалят все же за правосудность; берущие же

вовсе хвалы не заслуживают. Среди тех, с кем дружат из-за их добродетели,

пожалуй, больше всего дружат со щедрыми, ведь они помощники, так как помощь

состоит в даянии.

2. Поступки, сообразные добродетели, прекрасны и совершаются во имя

прекрасного (toy kaloy heneka). Следовательно, и щедрый будет давать во имя

прекрасного и правильно: кому следует, сколько и когда следует, и так далее

во всем, что предполагается правильным даянием, а кроме того, это доставляет

ему удовольствие и не приносит страдания, ибо согласное с добродетелью или

доставляет удовольствие, или не причиняет страданий (менее всего это

заставляет страдать).

А кто дает, кому не следует и не во имя прекрасного, но по некоей

другой причине, будет именоваться не щедрым, а как-то иначе. Не заслуживает

этого имени и тот, кто, давая, страдает. Он ведь охотно предпочел бы

имущество прекрасному поступку, а щедрому это чуждо.

Щедрый не станет и брать, откуда не следует, ибо такое приобретение

чуждо человеку, который не ценит имущество. Видимо, он не станет и

просителем, ибо делающему добро не свойственно с легкостью принимать

благодеяния. Но откуда следует, он будет брать, например из собственных

владений, не потому, что это прекрасно, а потому, что необходимо, чтобы

иметь, что давать другим. Он не будет невнимателен к собственным

[владениям], раз уж намерен с их помощью удовлетворять чьи-либо [нужды], и

не станет давать кому попало, чтобы иметь, что дать тем, кому следует, в

нужное время и ради прекрасной цели.

Щедрому весьма свойственно даже преступать меру в даянии, так что себе

самому он оставляет меньше, [чем следует]. Дело в том, что не принимать себя

в расчет - свойство щедрого человека.

О щедрости говорят, учитывая состояние, ибо на щедрость указывает не

количество отдаваемого, а [душевный] склад даятеля, а уже он соразмеряется с

состоянием. Ничто поэтому не мешает, чтобы более щедрым оказался тот, кто

дает меньше, если он дает из меньшего состояния.

Более щедрыми, видимо, бывают те, кто не сами нажили состояние, а

получили его по наследству: во-первых, они не испытывали нужды, а,

во-вторых, все сильнее привязаны к своим творениям (erga), как, например,

родители [к детям] и поэты [к стихам].

Нелегко щедрому быть богатым, потому что он не склонен к приобретению и

бережливости, и при том расточителен и ценит имущество не ради него самого,

а ради даяния. Отсюда и жалобы на судьбу, что-де наиболее достойные

[богатства] менее всего богаты. Вполне понятно, что происходит именно это:

как и в других случаях, невозможно обладать имуществом, не прилагая стараний

к тому, чтобы его иметь. И все же щедрый не станет давать кому не следует и

когда не следует и так далее; ведь в подобных поступках еще нет щедрости, и,

израсходовав [деньги] на такое, он будет лишен [средств], чтобы расходовать

их на должное, ибо, как уже было сказано, щедрый - это человек, который

тратит сообразно состоянию и на то, на что следует, а кто в этом преступает

меру - тот мот. Тиранам, владеющим огромными [состояниями], нелегко,

кажется, преступить меру в даяниях и тратах, именно поэтому мы и называем их

мотами.

Но поскольку щедрость - это обладание серединой в отношении к даянию и

приобретению имущества, щедрый и давать, и тратить будет на TO, на что

следует, и столько, сколько следует, одинаково и в большом, и в малом, и

притом с удовольствием; а кроме того, он будет брать откуда следует и

сколько следует. Ведь коль скоро добродетель - это обладание серединой по

отношению к тому и другому, [и к даянию, и к приобретению], щедрый и то и

другое будет делать как должно. Доброе (epieikes) приобретение

предполагается [добрым] даянием. А не доброе [приобретение] противоположно

[доброму даянию]. Поэтому свойства, предполагающие друг друга, совмещаются в

одном человеке, а противоположные, разумеется, нет. Когда же случается

щедрому издержаться, нарушив должное и прекрасное, он будет страдать, однако

умеренно и как подобает, потому что добродетели присуще переживать

удовольствия и страдания, отчего следует и как следует.

Кроме того, щедрый легко делится имуществом (eykoinonetos) с другими:

ведь попрание своего права (to adikeisthai) он допускает; во всяком случае,

он не ценит имущества и больше досадует, если не израсходовал что-нибудь

должное, чем страдает, если израсходовал что-то недолжное, для него ведь не

годится Симонидова [мудрость].

3. Мот между тем погрешает и в таких вещах: ведь у него ни

удовольствия, ни страдания не бывают от того, от чего следует, и так, как

следует; впоследствии это станет яснее. Мы ведь уже сказали, что

избыточность и недостаточность - это соответственно мотовство и скупость,

причем в двух вещах - даянии и приобретении, ибо и трату мы относим к

даянию. Итак, если мотовство - это [отклонение] к избытку в даянии и

неприобретении и к недостатку в приобретении, то скупость - это [отклонение]

к недостатку в даянии и избытку в приобретении, впрочем, в мелочах.

Поэтому [две стороны] мотовства никак не сочетаются друг с другом: ведь

нелегко всем давать, ниоткуда не беря, так как у частных даятелей состояние

быстро истощается. А они-то и считаются мотами [в собственном смысле слова].

Впрочем, можно считать, что такой человек все-таки гораздо лучше скупого.

Его болезнь легко излечима потому что [мот], во-первых, молод, а во-вторых,

стеснен в средствах, и он способен прийти к середине, так как обладает

[чертами] щедрого: он ведь дает и не берет, но и то и другое делает не как

должно и не хорошо. Если бы он в конце концов приучился делать это [как

должно] или как-то иначе изменился, он был бы щедрым, ведь он будет давать,

кому следует, и не будет брать, откуда не следует.

Вот почему он не считается дурным по нраву, ведь излишне давать и не

брать - [черта] не испорченного и низкого (agennes), но глупого. Принято

считать, что такой мот гораздо лучше скупца, как на основании

вышесказанного, так и потому, что он многим оказывает помощь, а скупец -

никому, даже самому себе.

Однако большинство мотов, как сказано, берут, откуда не следует, и по

этому признаку являются скупцами. Они становятся склонны брать таким

образом, потому что хотят расходовать, но не могут делать это с легкостью,

так как скоро у них истощаются наличные [средства]. Значит, они вынуждены

добывать их откуда-то еще, а поскольку они при этом ничуть не заботятся о

нравственности (to kalon), то легкомысленно берут отовсюду, ибо давать для

них привлекательно, а как и откуда [добыты средства], им совершенно

безразлично. Именно поэтому их даяния не являются щедрыми, т. е. они не

являются нравственно прекрасными, и не ради этого делаются, и не так, как

должно, а иногда они даже делают богатыми тех, кому следует жить в бедности,

и, хотя людям умеренных нравов они не дадут ничего, подхалимам и тем, кто

доставляет им какое-либо иное удовольствие, - много. Потому в большинстве

они распущенны, ибо, с легкостью расходуя [деньги], они и тратят их на

распущенное времяпрепровождение, а не имея в жизни прекрасной цели, клонятся

в сторону удовольствий.

Оказавшись без воспитателя, мот опускается до [распущенности], а если

обратить на него внимание, может достичь середины и должного. Что же до

скупости, то она неизлечима (принято считать, что старость и всякая немощь

делают людей скупыми); и она теснее срослась с природой человека, чем

мотовство. Большинство ведь, скорее, стяжатели, чем раздаватели. Кроме того,

скупость распространенней и имеет много разновидностей, так как

насчитывается много способов быть скупым.

Есть две [стороны] скупости - недостаточность в даянии и излишество в

приобретении, но не у всех она обнаруживается целиком, а иногда [отклонения]

встречаются по отдельности, т. е. одни излишне приобретают, а другие

недостаточно дают. Те, кого прозвали, скажем, жадинами, скаредами и

скрягами, недостаточно дают, но их не тянет к чужому [добру], и они не

стремятся завладеть им: в одних случаях из порядочности (epieikeia) и

опасений позора (считается, что для некоторых - во всяком случае, [сами они

так] говорят - цель бережливости - не оказаться когда-нибудь вынужденными

совершить нечто постыдное; к ним относится "тминорез" и тому подобные люди;

имена они получили за излишнее [усердие] в том, чтобы ничего не давать); в

другах случаях от чужого [добра] воздерживаются, полагая, что трудно самому

брать у других, без того чтобы другие брали у тебя самого, и потому они

довольны тем, что не берут и не дают.

А другие в свою очередь преступают меру в приобретении, беря откуда

угодно и что угодно, как, например, те, чье ремесло недостойно свободных

(aneleytheros): содержатели публичных домов и все им подобные, а также

ростовщики, [дающие] малую [ссуду] за большую [лихву]. Все они берут откуда

не следует и сколько не следует. По-видимому, всем им одинаково присущи

позорные способы наживы, ибо все они терпят порицание ради наживы, к тому же

ничтожной. В самом деле, берущих очень много откуда не следует и что не

следует, например тиранов, разоряющих государства, и грабителей,

опустошающих святилища, мы называем не скупыми, а, скорее, подлыми,

нечестивыми и неправосудными. А вот игрок в кости, вор одежды в бане {и

разбойник} тоже относятся к скупым, ибо их нажива позорна. Действительно, и

те и другие утруждаются и терпят порицание ради наживы, только одни ради

наживы идут на огромный риск, а другие наживаются за счет окружающих

(philoi), которым [на самом деле] следует давать. Таким образом, и те и

другие, желая наживаться не на том, на чем следует, наживаются позорными

способами, а все приобретения такого рода - это приобретения скупца.

Так что разумно противоположностью щедрости называть скупость, ибо это

порок больший, чем мотовство, и чаще погрешают в эту сторону, нежели в

сторону описанного нами мотовства.

Будем считать, что о щедрости и о противоположных ей пороках в какой-то

мере сказано.

* КНИГА ВОСЬМАЯ *

1(1). Вслед за этим, видимо, идет разбор дружественности (philia), ведь это

разновидность добродетели, или, [во всяком случае, нечто] причастное

добродетели (met aretes), а кроме того, это самое необходимое для жизни.

Действительно, никто не выберет жизнь без друзей (philoi), даже в обмен на

все прочие блага. В самом деле, даже у богачей и у тех, кто имеет должности

начальников и власть государя, чрезвычайно велика потребность в друзьях.

Какая же польза от такого благосостояния (eyeteria), если отнята возможность

благодетельствовать (eyergesia), а благодеяние оказывают преимущественно

друзьям, и это особенно похвально? А как сберечь и сохранять [свое

благосостояние] без друзей, ибо, чем оно больше, тем и ненадежней? Да и в

бедности и в прочих несчастьях только друзья кажутся прибежищем. Друзья

нужны молодым, чтобы избегать ошибок, и старикам, чтобы ухаживали за ними и

при недостатках от немощи помогали им поступать [хорошо]; а в расцвете лет

они нужны для прекрасных поступков "двум совокупно идущим" [2], ибо вместе

люди способнее и к пониманию и к действию.

[Дружба -- это] не только нечто необходимое, но и нечто нравственно

прекрасное, мы ведь воздаем хвалу дружелюбным, а иметь много друзей

почитается чем-то прекрасным. К тому же [некоторые] считают, что

добродетельные мужи и дружественные -- это одно и то же [5].

2.

О дружбе немало бывает споров . Одни полагают ее каким-то сходством и

похожих людей -- друзьями, и отсюда поговорки: "Рыбак рыбака..." и "Ворон к

ворону..." и тому подобные. Другие утверждают противоположное: "Все гончары"

-- [соперники друг lругу][6] Для этого же самого подыскивают [объяснения]

более высокого порядка и более естественнонаучные, так Еврипид говорит:

"Земля иссохшая вожделеет к дождю, и величественное небо, полное дождя,

вожделеет пасть па землю"; и Гераклит: "Супротивное сходится", и "Из

различий прекраснейшая гармония", и "Все рождается от раздора"; этому

[мнению] среди прочих противостоит и Эмпедоклово, а именно: "Подобное

стремится к подобному"[7].

Итак, мы оставим в стороне те затруднительные вопросы, которые

относятся к природоведению (это ведь не подходит для настоящего

исследования), а все то, что касается человека и затрагивает нравы и

страсти, это мы внимательно исследуем, например: у всех ли бывает дружба,

или испорченным невозможно быть друзьями, а также один ли существует вид

дружбы или больше. Те, кто думают, что один, по той причине, что дружба

допускает большую и меньшую степень, уверились в этом без достаточного

основания, ибо большую и меньшую степень имеет и различное по виду. Об этом

и прежде было сказано[8].

3(111).

Эти [основания для возникновения дружбы] отличны друг от друга по роду,

а значит, отличаются и дружеские чувства и сами дружбы.

Существуют, стало быть, три вида дружбы -- по числу предметов дружеской

приязни; в каждом случае имеется ответное дружеское чувство (antiphilesis),

ne тайное; а люди, питающие друг к другу дружбу, желают друг другу благ

вообще постольку, поскольку питают дружбу. Поэтому, кто питают друг к другу

дружбу за полезность, питают ее не к самим по себе друзьям, а постольку,

поскольку получают друг от друга известное благо. Так и те, кто питают

дружбу за удовольствие; например, они восхищаются остроумными не как

таковыми, а потому, что они доставляют друзьям удовольствие.

Итак, кто питает дружбу за полезность, те любят за блага для них самих,

и кто за удовольствие -- за удовольствие, доставляемое им самим, и не за то,

что собой представляет человек, к которому питают дружбу, а за то, что он

полезный или доставляет удовольствие. Таким образом, это дружба постольку

поскольку, ибо не тем, что он именно таков, каков есть, вызывает дружбу к

себе тот, к кому ее питают, по в одном случае тем, что он доставляет

какое-нибудь благо, и в другом -- из-за удовольствия.

Конечно, такие дружбы легко расторгаются, так как стороны не постоянны

[в расположении друг к другу]. Действительно, когда они больше не находят

друг в друге ни удовольствия, ни пользы, они перестают и питать дружбу.

Между том полезность не является постоянной, но всякий раз состоит в другом.

Таким образом, по уничтожении былой основы дружбы расторгается и дружба как

существующая с оглядкой на [удовольствие и пользу].

А между юношами дружба, как принято считать, существует ради

удовольствия, ибо юноши живут, повинуясь страсти (kata pathos), и прежде

всего ищут удовольствий для себя и в настоящий миг. С изменением возраста и

удовольствия делаются иными. Вот почему юноши вдруг и становятся друзьями, и

перестают ими быть, ведь дружбы изменяются вместе с тем, что доставляет

удовольствие, а у такого удовольствия перемена не заставит себя ждать, Кроме

того, юноши влюбчивы (erotikoi), а ведь любовная дружба в основном

подвластна страсти и [движима] удовольствием. Недаром [юноши легко начинают]

питать дружбу и скоро прекращают, переменяясь часто за один день. Но они

желают проводить дни вместе и жить сообща, ибо так они получают то, что для

них и соответствует дружбе.

4.

Совершенная же дружба бывает между людьми добродетельными и по

добродетели друг другу подобными, ибо они одинаково желают друг для друга

собственно блага постольку, поскольку добродетельны, а добродетельны они

сами по себе ". А те, кто желают друзьям блага ради них, друзья по

преимуществу. Действительно, они относятся так друг к другу благодаря самим

себе[12] и не в силу посторонних обстоятельств, потому и дружба их остается

постоянной, покуда они добродетельны, добродетель же -- это нечто

постоянное. И каждый из друзей добродетелен как безотносительно, так и в

отношении к своему другу, ибо добродетельные как безотносительно

добродетельны, так и. друг для друга помощники. В соответствии с этим они

доставляют удовольствие, ибо добродетельные доставляют его и

безотносительно, и друг другу, ведь каждому в удовольствие поступки,

внутренне ему присущие (oikeiai) и подобные этим, а у добродетельных и

поступки одинаковые или похожие. Вполне попятно, что такая дружба постоянна,

ведь в ней все, что должно быть у друзей, соединяется вместе. Действительно,

всякая дружба существует или ради блага, или ради удовольствия, [причем и то

и другое] -- или в безотносительном смысле, или для того, кто питает дружбу,

т. е. благодаря известному сходству[13].

А в совершенной дружбе имеется все, о чем было сказано, благодаря самим

по себе [друзьям]; в ней ведь друзья подобны друг другу и остальное -- благо

и удовольствие в безотносительном смысле -- присутствует в ней[14]. Это

главным образом и вызывает дружбу: так что "дружат" прежде всего такие люди,

и дружба у них наилучшая.

Похоже, что такие дружбы редки, потому что и людей таких немного. А

кроме того, нужны еще время и близкое знакомство (synetheia), ибо, как

говорит пословица, нельзя узнать друг друга, прежде чем съешь вместе [с

другом] тот знаменитый "[пуд] соли"[15], и потому людям не признать друг

друга и не быть друзьями, прежде чем каждый предстанет перед другим как

достойный дружбы и доверия. А те, кто в отношениях между собою вдруг

начинают вести себя дружески (ta philika poioyntes), желают быть друзьями,

но не являются ими, разве что они [взаимно] достойны дружеской приязни и

знают об этом; действительно, хотя желание дружбы возникает быстро, дружба

-- нет.

5 (IV).

… Друзьями из соображений удовольствия и из соображений пользы

могут быть и дурные [люди], и добрые [могут быть друзьями] дурным, и

человек, который ни то ни се, -- другом кому угодно; ясно, однако, что

только добродетельные [бывают друзьями] друг ради друга, ведь порочные люди

не наслаждаются друг другом, если им нет друг от друга какой-нибудь выгоды.

И только против дружбы добродетельных бессильна клевета, потому что

нелегко поверить кому бы то ни было [в дурное] о человеке, о котором за

долгое время сам составил мнение: между ними доверие и невозможность обидеть

(adikein) и все прочее, что только требуется в дружбе в истинном смысле

слова. А при других [отношениях] легко может возникнуть всякое.

9.

[Справедливое] равенство (to ison), по-видимому, имеет не один и тот же

смысл в том, что касается правосудия (ta dikaia) и в дружбе: для правосудия

равенство -- это прежде всего [справедливость], учитывающая достоинство (kaf

axian), а уже во вторую очередь учитывается количество (kata poson), в

дружбе же, наоборот, в первую очередь -- [равенство] по количеству, а во

вторую -- по достоинству. Это делается ясным, когда люди значительно отстоят

[друг от друга] по добродетели, порочности, достатку или чему-то еще. Ведь

[тогда] они уже не друзья; напротив, они не считают [себя или другого]

достойными дружбы. Особенно очевидно это [на примере] с богами, ибо у них

наибольшее превосходство с точки зрения всех благ. Ясно это и на [примере]

царей, потому что стоящие много ниже[26] не считают себя достойными быть им

друзьями, а люди, ничего не значащие, [не считают себя достойными дружбы] с

наилучшими или мудрейшими. Конечно, в таких вещах невозможно определить

точную границу, до которой друзья [остаются друзьями]; ведь, с одной

стороны, [даже] если отнять многое, [дружба может] все еще оставаться

[дружбой], но при слишком большом отстояиии одного от другого, например

человека от божества, дружба уже невозможна.

Луций Анней Сенека

О БЛАЖЕННОЙ ЖИЗНИ

Историко-философский ежегодник '96. – М.: Наука, 1997, с.40-64

К брату Галлиону

I

Все, брат Галлион [1], желают жить счастливо, но никто не знает верного способа сделать жизнь счастливой. Достичь счастливой жизни трудно, ибо чем быстрее старается человек до нее добраться, тем дальше от нее оказывается, если сбился с пути; ведь чем скорее бежишь в противоположную сторону, тем дальше будешь от цели. Итак, прежде всего следует выяснить, что представляет собой предмет наших стремлений; затем поискать кратчайший путь к нему, и уже по дороге, если она окажется верной и прямой, прикинуть, сколько нам нужно проходить в день и какое примерно расстояние отделяет нас от цели, которую сама природа сделала для нас столь желанной.

До тех пор, пока мы бродим там и сям, пока не проводник, а разноголосый шум кидающихся во все стороны толп указывает нам направление, наша короткая жизнь будет уходить на заблуждения, даже если мы день и ночь станем усердно трудиться во имя благой цели. Вот почему необходимо точно определить, куда нам нужно и каким путем туда можно попасть; нам не обойтись без опытного проводника, знакомого со всеми трудностями предстоящей дороги; ибо это путешествие не чета прочим: там, чтобы не сбиться с пути, достаточно выйти на наезженную колею или расспросить местных жителей; а здесь, чем дорога накатанней и многолюдней, тем вернее она заведет не туда.

Значит, главное для нас – не уподобляться овцам, которые всегда бегут вслед за стадом, направляясь не туда, куда нужно, а туда, куда все идут. Нет на свете вещи, навлекающей на нас больше зол и бед, чем привычка сообразовываться с общественным мнением, почитая за лучшее то, что принимается большинством и чему мы больше видим примеров; мы живем не разумением, а подражанием. Отсюда эта вечная давка, где все друг друга толкают, стараясь оттеснить.

И как при большом скоплении народа случается иногда, что люди гибнут в давке (в толпе ведь не упадешь, не увлекая за собой другого, и передние, спотыкаясь, губят идущих сзади), так и в жизни, если приглядеться: всякий человек, ошибившись, прямо или косвенно вводит в заблуждение других; поистине вредно тянуться за идущими впереди, но ведь всякий предпочитает принимать на веру, а не рассуждать; и насчет собственной жизни у нас никогда не бывает своих суждений, только вера; и вот передаются из рук в руки одни и те же ошибки, а нас все швыряет и вертит из стороны в сторону. Нас губит чужой пример; если удается хоть на время выбраться из людского скопища, нам становится гораздо лучше…

II

… Итак, попробуем выяснить, как поступать наилучшим образом, а не самым общепринятым; будем искать то, что наградит нас вечным счастьем, а не что одобрено чернью – худшим толкователем истины. Я зову чернью и носящих хламиду [3], и венценосцев; я не гляжу на цвет одежды, покрывающей тела, и не верю глазам своим, когда речь идет о человеке. Есть свет, при котором я точнее и лучше смогу отличить подлинное от ложного: только дух может открыть, что есть доброго в другом духе.

Если бы у нашего духа нашлось время передохнуть и прийти в себя, о как возопил бы он, до того сам себя замучивший, что решился бы наконец сказать себе чистую правду;

Как бы я хотел, чтобы все, что я сделал, осталось несодеянным! Как я завидую немым, когда вспоминаю все, что когда-либо произнес! Все, чего я желал, я пожелал бы теперь своему злейшему врагу. Все, чего я боялся – благие боги! – насколько легче было бы вынести это, чем то, чего я жаждал! Я враждовал со многими и снова мирился (если можно говорить о мире между злодеями); но никогда я не был другом самому себе. Всю жизнь я изо всех сил старался выделиться из толпы, стать заметным благодаря какому-нибудь дарованию, и что же вышло из того? – я только выставил себя мишенью для вражеских стрел и предоставил кусать себя чужой злобе.

Посмотри, сколько их, восхваляющих твое красноречие, толпящихся у дверей твоего богатства, старающихся подольститься к твоей милости и до неба превознести твое могущество. И что же? – все это либо действительные, либо возможные враги: сколько вокруг тебя восторженных почитателей, ровно столько же, считай, и завистников. Лучше бы я искал что-нибудь полезное и хорошее для себя, для собственного ощущения, а не для показа. Вся эта мишура, которая смотрится, на которую оборачиваются на улице, которой можно хвастать друг перед другом, блестит лишь снаружи, а внутри жалка.

III

Итак, будем искать что-нибудь такое, что было бы благом не по внешности, прочное, неизменное и более прекрасное изнутри, нежели снаружи; попробуем найти это сокровище и откопать. Оно лежит на поверхности, всякий может отыскать его; нужно только знать, куда протянуть руку. Мы же, словно в кромешной тьме, проходим рядом с ним, не замечая, и часто набиваем себе шишки, натыкаясь на то, что мечтаем найти.

Я не хочу вести тебя длинным кружным путем и не стану излагать чужих мнений на этот счет: их долго перечислять и еще дольше разбирать. Выслушай наше мнение. Только не подумай, что "наше" – это мнение кого-то из маститых стоиков, к которому я присоединяюсь: дозволено и мне иметь свое суждение. Кого-то я, наверное, повторю, с кем-то соглашусь отчасти; а может быть я, как последний из вызываемых на разбирательство судей, скажу, что мне нечего возразить против решений, вынесенных моими предшественниками, но я имею кое-что добавить от себя.

Итак, прежде всего я, как это принято у всех стоиков, за согласие с природой: мудрость состоит в том, чтобы не уклоняться от нее и формировать себя по ее закону и по ее примеру. Следовательно, блаженная жизнь – это жизнь, сообразная своей природе. А как достичь такой жизни? – Первейшее условие – это полное душевное здоровье, как ныне так и впредь; кроме того, душа должна быть мужественной и решительной; в-третьих, ей надобно отменное терпение, готовность к любым переменам; ей следует заботиться о своем теле и обо всем, что его касается, не принимая этого слишком близко к сердцу; со вниманием относиться и ко всем прочим вещам, делающим жизнь красивее и удобнее, но не преклоняться перед ними; словом нужна душа, которая будет пользоваться дарами фортуны, а не рабски служить им.