Особенности современного этапа развития науки и поиски нового культурно-исторического типа рациональности. Будущее науки
Наука и глобальные проблемы современного мира. Отчуждение человека от человека, человека от природы и самоотчуждение. Диспропорции между естественнонаучным и гуманитарным знанием. Условия возможности решения глобальных проблем в свете развития науки. Научные знания как зеркало человеческих качеств. Гуманизация науки. Новые возможности разума. Наука и религия. Еще раз о метафизических основаниях научных теорий. Антропологизация научно-теоретического знания и основные контуры будущего культурно-исторического типа рациональности.
Перспективы науки. Ученые – золотой фонд современных обществ. Потенциализм. Информационное общество и его особенности. Издержки информатизации. «Знание – сила» или потребность в изживании принципа силы? Идеал дарения против магии присвоения. Недостаточная эффективность субъектно-объектной парадигмы.
Анализируя неумеренный оптимизм сторонников технократической концепции перспектив научно-технического развития человечества, мы уже говорили о расхождении декларируемого и действительного хода событий: о расширении поля действия катастроф, неудачах ряда крупных научно-технических проектов, отчуждении личности и упрощенном характере мышления. Нам не следует в то же время впадать в иллюзию тотальной обреченности, зависимости от техники и технологий. Логика обреченности строится на утверждениях, что мы уже живем в рамках картин мира, диктуемых отчуждением: традиционные представления об истинности знания следует-де считать анахронизмом, человечество живет в инженерно-сконструированном мире, эксперимент в науке уже не есть проверка на истинность, а скорее испытание технической конструкции, под которую подгоняются научные идеализации (вспомним неклассические концепции истины).
Глобальные проблемы существуют, но еще ни разу человеческому сообществу на Земле не удавалось договориться относительно совместных усилий по их решению. Обычно их группируют вокруг проблем: 1) войны и мира, угрозы тотального взаимоуничтожения людей; 2) взаимоотношения человека и природы (рост народонаселения – в ночь на 25.02.06, по данным ЮНЕСКО, человечество перешло грань в 6,5 млрд. чел.; истощение ресурсов; ухудшение экологических условий существования и ряд других подпроблем); 3) самоотчуждение человека, утрата им собственной идентичности (кризис европейского гуманизма, проблемы свободы; нерешенность в мире проблем соотношения личного и общественного, или государственного, или национального, или этнического, религиозного и др. групповых начал; нарастание в техногенных обществах стрессов, катастрофического мышления, неудовлетворенности жизненными перспективами и др.).
Условия возможности решения вышеназванных глобальных проблем являются сегодня предметом активных и острых дискуссий. Оставляя за скобками учебного курса их политическое содержание и многообразие предлагаемых идеологических рецептов «спасения человечества», хотим обратить ваше внимание на научную сторону дела. Нам представляется очевидной диспропорция, сложившаяся в структуре научного знания (как уже упоминалось, естественные и технические дисциплины – более 90%, социально-экономические – менее 10%, гуманитарные – менее 1%). В этих условиях говорить о серьезной антропологизации науки трудно – публикации в этом направлении остаются для научного сообщества явлением малозаметным и потому по своим последствиям несущественным. Между тем финансирование научных исследований проводится в соответствии с указанными пропорциями с уклоном в сторону разработок, имеющих военно-техническое назначение (сюда уходит существенная доля средств, выделяемых на науку в обществах высоких технологий современной техногенной цивилизации). Следующее обстоятельство, на которое хотим обратить внимание, – корреляция между ростом народонаселения на земном шаре и истощением природных ресурсов. При совместном рассмотрении этих параметров развития оказывается, что доля ресурсов не «вообще», а в пересчете на каждого жителя планеты уменьшается в последние десятилетия столь стремительно, что, возможно, вот-вот перейдет или уже перешла точку необратимости (по крайней мере, по определенным видам ресурсов)1.
Согласно нашим расчетам, отношение ресурсообеспеченности к численности населения за несколько десятков лет может уменьшиться не в разы, а на порядки. Если этот прогноз подтвердится, это будет означать катастрофическое ограничение жизнеобеспечения людей до значений, которые ниже достаточных для выживаемости. Так что наша нынешняя расточительность может ввести цивилизацию в критическую область необратимого и неуправляемого процесса, что требует быстрых и принципиально новых по характеру решений.
С учетом изложенных обстоятельств решение каждой из глобальных проблем предполагает формирование нового культурно-исторического типа рациональности. Но сложность в том, что заметных усилий в этом направлении не предпринимается ни со стороны научного сообщества, ни тем более со стороны власти, а время необратимо, как необратимы и возможности каких-либо изменений.
Некоторые философы, ученые и политические деятели высказывают в последние десятилетия мысль о возможности преодоления кризиса рациональности посредством сближения науки и религии, иногда даже – о грядущем синтезе науки и религии в XXI веке. Оживленно обсуждается концепция введения религиозных курсов в школьное образование. В научной среде сторонники сближения приводят следующие аргументы.
Классическое научное понимание ориентируется на идеалы естественных наук. Это означает ориентацию на извлечение из научных текстов закрепленного в них объективного и вневременного смысла. Иначе говоря, ученый классического типа верит или хочет верить в то, что в языке науки зафиксирована информация об объективной реальности, которая не зависит от деятельности и сознания ни самого ученого, ни человечества в целом и в пределе носит абсолютный характер. Поэтому он вырабатывает логико-математические и эмпирические способы достижения беспристрастия и «незаинтересованности», отвлечения от своей причастности к познанию, добавляя к этому уверенность в принципиальной доступности для разума и познаваемости любых объектов.
В отличие от сказанного, знание божественного, утверждают сторонники сближения науки с религией, не является отвлеченным и объективным, полнота бытия не может быть объектом для исследования. Постижимость осуществляется через страсть, страстный интерес к божественному и желание стать причастным ему (вспомним «познание сердцем»). Объективное как всеобщее подчинено личному (экзистенциальному) смыслу. Божественное знание – дарованная откровением благодать. Иначе говоря, язык религии воплощает в себе то, что недоступно науке: не столько «объективные знания», сколько «экзистенциальные смыслы». Его высказывания – не гносеологические, а аксиологические, ценностные, относящиеся к тому, что полагается для нас, людей, недостижимым (трансцендентным), но составляет жизненно важные смыслы существования человека.
Как относиться к этим доводам? В них действительно фиксируется кризис классического идеала рациональности, «прометеевского» типа мышления, допущения неограниченного внешнего преобразования природы, включая природу самого человека. Как говорит апостол Павел, первым и наиважнейшим Храмом Господа на Земле является сам человек. «Если кто разорит храм Божий, того покарает Бог; ибо храм Божий свят; а этот храм – вы» (1 Кор. 3-17). Отсюда его вопрошание о мудрости человеческой: «Где мудрец? Где книжник? Где совопросник века сего? Не обратил ли Бог мудрость мира сего в безумие?» (Там же, 1-20).
Нужно сказать, что многие из великих ученых ХХ века поддерживали идею дополнительности научного знания и религиозной веры. М. Планк говорит об этом достаточно прямо: «Когда религия и наука исповедуют веру в Бога, первая ставит Бога в начале, а вторая в конце всех мыслей. Религия и наука нисколько не исключают друг друга». Более осторожен, но в целом солидарен с этой позицией выдвинувший красоту теории в число критериев научности А. Эйнштейн. «Человек, который потерял способность удивляться и благоговеть, – мертв, – говорит Эйнштейн. – Знать, что существует сокрытая Реальность, которая открывается нам как высшая Красота, знать и ощущать это – вот ядро истинной религиозности». Но заметьте: речь здесь идет не о религии, а о религиозном чувстве красоты, благоговения перед жизнью, удивления тайне бесконечного и неисчерпаемого бытия.
Нам представляется, в дискуссии о соотношении научного и религиозного знания в XXI веке находит выражение одна из «сквозных» тем этого курса – антропологизация научных знаний. Мы все больше понимаем, что мир вокруг нас, земной мир современности, и мы сами в нем – продукты собственных качеств. Это только часть Вселенной, но та ее часть, которая является нашим домом, и о будущем которой В.И. Вернадский мечтал как о грядущей ноосфере, сфере человеческого разума. Сложно, очень сложно человеку совладать с собственными слабостями. Возможно, многим людям, воспитанным обстоятельствами сегодняшнего дня, действительно легче преодолевать страх и черпать надежду из внешнего источника, нежели полагаться на собственный разум и саморазвитие духовных качеств. Однако мы надеемся на то, что ученые, привычные к дисциплине ума и творческому труду, способны ко второму пути более чем к первому. Наука должна продолжить свое развитие без синтеза с религией. Здесь хотим присоединиться к мнению академика В. Гинзбурга: тот, кто забывает о том, что у нас светское государство, светское образование, не понимает значения науки в современном мире. Наука и образование должны сохранить светский и интернациональный характер1.
Обсудим теперь перспективы науки. В этом курсе мы попытались показать, что и теоретическое мышление, и та его специфическая форма, которая получила название науки, были рождены и получили развитие в Европе. То стечение условий и обстоятельств, которое привело сначала к строгой логической и математической аксиоматике мышления, а затем к пытливому исследованию, испытанию, эксперименту, вытеснив жрецов, колдунов и магов традиционных обществ, сложилось именно у европейских народов. Но в XVII–ХХ веках наука стала с нарастающим ускорением превращаться в общемировое явление. Люди, получающие научное образование и профессионально занимающиеся научной деятельностью, составляют золотой фонд современных обществ. Это особый внутренний мир, образ жизни, система ценностей. И вот сегодня мы являемся свидетелями кризиса научных ценностей: подвергается сомнению принцип объективности знаний, науку привязывают к национальным и этническим основаниям, стремясь лишить ее статуса общечеловеческой ценности.
Здесь имеется подмена понятий. Научное знание действительно выражает определенные человеческие качества. Кризис рациональности есть кризис человеческих ценностей и целей. В середине ХIХ века К. Маркс высказал мысль о том, что в будущем науки о человеке включат в себя естествознание и наоборот, что это будет одна наука. Действительно, в чем высокий смысл научного творчества, научно-технического развития? По большому счету – в самопознании и саморазвитии человека, гармонизирующего свои отношения с природой и с другими людьми, с самим собой.
Как было показано, современная физика не может обходиться без метафизических оснований. Но в науке ХХI века меняется характер последних. Это метафизика потенциализма, то есть не действительного (сущего), а возможного. Можно ожидать, что усилия ученых все более будут направлены на упреждающее выявление возможностей и управление процессами их превращения в действительность. В этом, в частности, состоят требования синергетики.
Рассмотрим в этом контексте возможности и издержки мира информации, вычислительных машин и программ. До 1948 года термин «информация» применялся для обозначения циркулирующих в обществе видов знания: социальная информация, информация в СМИ. После появления работ К. Шеннона и Н. Винера под информацией стали понимать кибернетический ресурс организации, регулирования и управления процессами в принципе произвольной природы (хотя Винер говорил только о животном и машине, а Шеннон вообще предпочитал осторожное определение информации как сигналов в средствах связи). Очень скоро информацию стали рассматривать как третий – наряду с веществом и энергией – компонент бытия. В современных концепциях информационного общества последнее мыслится как общество безбумажных технологий, эффективного управления социальными процессами, ликвидации проблем транспорта и контактного обучения, образования, предельно экономной организации любых производств, интернетовской, не выходя из дома, торговли и прочих чудесных превращений образа жизни современного человека. Еще на заре кибернетики Винер мечтал о возможности передачи человеческого существа по телеграфу (чем не телепортация?), а Дж. Фон Нейман – о скором создании самовоспроизводящихся автоматов, следовательно, и целиком автоматических производств. Один из известных идеологов информационного общества
О. Тоффлер видит гигантские преимущества в создании глобальной инфоструктуры в том, что это позволит сжатие во времени произвольных по объему массивов информации, в том числе научной, что ускоряет научные открытия и достижения; практически мгновенное коммутирование всех со всеми в пределах земного шара; проектирование систем произвольной сложности и управление ими. В публикациях последних лет оптимисты обещают многократное усиление природных способностей, памяти и способов общения людей на основе квантовых, молекулярных, оптических и биокомпьютерных мини-технологий, легко встраиваемых в человеческий организм.
Теперь спустимся с небес на землю. Послушаем трезвые суждения.
Во-первых, говорят критики безудержного оптимизма, информационное общество порождает дегуманизацию (ибо мы уже не полагаемся на собственные возможности и развитие самого человека) и новые формы отчуждения (ибо мы перестаем искать ресурсы свободы в самих себе, в возрастающей мере зависим от процесса и результатов собственной техногенной деятельности). Пример – современные компьютерные игры, начиная с совсем недавно возникших тамагучи и до компьютерных супервойн начала третьего тысячелетия, притом с обеспечением полного эффекта присутствия, непосредственного участия. Уже в тамагучи неживой котенок становится для ребенка дороже живого: он послушен, конструируем, управляем. Если надоест, его можно усыпить и тут же вызвать к жизни другого. Происходит трансформация этического мира ребенка, которому жить в ХХI веке. Во-вторых, мы в возрастающей степени зависим от феномена виртуальности. В VR-технологиях жизнь человека лишается чувства реальности, различения действительного и воображаемого; более того, воображаемое становится доступнее и предпочтительнее. У интернет-детей проявляется эффект подопытной крысы, нажимающей в эксперименте клавишу возбуждения нервных центров удовольствия и пренебрегающей клавишей, регулирующей подачу пищи, вплоть до изнеможения и гибели.
В-третьих, информационное общество культивирует технику и технические достижения, делает человека манипулятивным, формирует корпоративный дух и другие черты технократизма, ведущие к утрате личного жизненного смысла, «бегству от свободы» (Э. Фромм) и безразличию к чужой жизни (реальным, а не воображаемым людям). Добавим еще несколько критических замечаний. Уже сегодня ясно, что интернетовские дистантные формы обучения могут иметь лишь вспомогательный характер, особенно в юном возрасте, ибо лишают образование такого значимого компонента, как формирование личности обучаемого в прямой, чувственно-эмоциональной связи с преподавателем. Исчезает глубина и эффект живого общения, что превращает процесс обучения в обретение функциональной грамотности. Далее, в интернет-технологиях всерьез обсуждается проблема «невидимого контроля» на уровне индивидуальной психики пользователя для выведения последнего из кризисных состояний, а также для борьбы с хакерами. Все происходит с калейдоскопической быстротой: первый стереодисплейный шлем был разработан фирмой «Эванс и Сутерленд» в 1965 году, в 90-е годы на базе процессора Pentium уже разработаны опытные образцы скафандров с очками, стереонаушниками и сенсорными перчатками, создающими полную иллюзию пребывания в виртуально созданном мире, а в 2007 году канадская компания D-Wave провела в Калифорнии (США) презентацию первого в мире квантового компьютера, мощность которого позволяет моделировать виртуальные миры неизмеримо более высокого качества. Человек как бы существует в реальном пространстве, контактирует с подлинными объектами; как бы взаимодействует с миром, в действительности не существующем. Это создает возможности для научного моделирования и лечения болезней; для обучения и торговли (скажем, выбора мебели для дома путем виртуального просмотра всех возможных вариантов ее размещения). Но это же – соблазн на пути тотального контроля психического мира пользователей сети, получения полной информации о людях и организациях, а при желании и на основании анализа – о привычках, характере, степени предсказуемости реакций того или иного человека посредством вхождения в чужой виртуальный мир так называемых «спасателей». В итоге возрастают возможности для политического манипулирования массовым и индивидуальным сознанием, может измениться потенциал властных элит с перераспределением полномочий на межгосударственном уровне и абсолютной прозрачностью для правящей элиты личной жизни подавляющего большинства граждан. Поэтому информационное общество, независимо от замыслов его идеологов, является апофеозом рационализации в ее как позитивных, так и негативных проявлениях. К этому добавим неизбежные и уже констатируемые расстройства психики, и абсолютную непредсказуемость случайных ошибок и сбоев в работе программ, с чем многие из вас сталкивались неоднократно.
Что же следует из вышеизложенного? Нам кажется, что для сохранения позитивной значимости науки и научно-технического развития необходим новый культурно-исторический тип рациональности. Все более ощущается потребность в изживании принципа силы, насилия, принудительного присвоения, изначально присущего разуму человека в его притязании преобразовать и подчинить действительность в соответствии с критериями истинного познания. Нарастая мышцами в процессе смены культурно-исторических типов рациональности, в том числе и в религии, с XIX и особенно в ХХ веке этот принцип стал символизировать научно-технический прогресс. Как это стало возможным? Дело в том, что рациональность сама в себе несет возможности для различного ее истолкования («правильного» или «неправильного», ибо господствующие в различные эпохи культурно-исторические типы рациональности воспроизводили собой контекст своего времени, были для этого времени успешными и в этом смысле «правильными»). Эти возможности проистекают из проанализированных уже в первых лекциях идей умопостигаемости, сверхчувственности, рефлексивности, предельного характера рационального умозрения. Названные свойства разума сказываются и при его обращенности на самого себя, при стремлении понять и истолковать собственный концептуальный аппарат, выраженные в понятийных конструкциях модели реальности, надстраивающиеся над обыденными представлениями о мире, и способы действия с этими моделями, имитирующими реальность. Обеспечивая проникновение человеческой мысли в слои реальности, недоступные прямому усмотрению, рациональное сознание создает особый мир идеальных конструкций – теоретический мир. При этом особенность развития рациональности в XIX–XX веках состояла в нарастании в научном сообществе и некоторых философских школах убеждения, будто разум человека, очистившись от идолов, тайн и предрассудков, научился умозрением видеть мир «таким, каков он есть на самом деле, без всяких посторонних прибавлений» (Ф. Энгельс). Опаснейшая иллюзия, подталкивающая к соблазну преобразования бытия по его рациональным проектам и образцам, и выражает принцип силы, дорого обходясь человечеству. Хотим подчеркнуть, что это относится ко всему человечеству, в том числе и к его наиболее демократизированной части (о чем уже шла речь в связи с бомбардировками Югославии авиацией НАТО, оккупацией Ирака Соединенными Штатами и другими событиями последних лет). А в итоге становится возможным отдаление, отчуждение мира теории от мира существования, разрыв между существованием и сущностью, когда замкнутый на самого себя теоретический мир (или его часть), проецируясь на целостного человека, трансформирует его качества, ценности, убеждения в отчужденные от реального бытия, иллюзорные формы, до поры до времени вполне успешные в прагматическом смысле, но в своей перспективе по существу чуждые человеку и порождающие все новые виды его зависимости от собственного разума и его продуктов. Именно это и произошло с принципом силы как символизирующем научно-техническое развитие человечества в ХХ веке. Свойственная рациональному сознанию установка на фиксацию в идеальных конструкциях сущностей, законов, необходимости питает иллюзию приоритетности рациональных конструкций по отношению к неотчуждаемым от живых индивидов способам освоения ими окружающей их реальности и их собственных качеств, что само по себе в состоянии порождать манию сайентистского величия и технологического всемогущества. В этом заключается один из источников догматических и тоталитарных программ переустройства мира. Ибо отчужденные от бесконечного разнообразия живой действительности, других людей в полноте их существования «идеальные миры» философии и науки при определенных культурных условиях легко превращаются в модель, идеальный план или догму, долженствующие, по мысли их создателей, стать «научно-обоснованным проектом» преобразования действительности. В идеале – добровольно, а если не поддается – то принудительно. Ибо «hell is paved with good attentions», говорят англичане, – ад вымощен благими намерениями… Ведь рациональным поведением, с точки зрения подобного типа сознания, является наиболее успешное для текущей ситуации решение возникающих перед людьми задач в пределах заданной опять же критериями разума социальной детерминации. В этом контексте целерациональность Вебера понимается скорее как целесообразность, а не целеполагание. Поэтому принцип силы в качестве ценностной установки homo sapiens отнесем к отчужденной рациональности, или псевдорациональности.
Сегодня человечество достигло такой критической точки своего развития (используя термины теории катастроф и синергетики, «точки бифуркации»), переход из которой в новое устойчивое и высокоорганизованное состояние невозможен без смены этого символа, погубившего в войнах ушедшего столетия десятки миллионов человеческих жизней и приведшего к современному экологическому кризису. Как было показано ранее, принцип силы укоренен в рациональном мышлении на метафизическом уровне и охватывает собой представления современников не только относительно природы, но и культуры, ценностей (гуманизма, этики, свободы, не говоря уже о политике или собственности). Мы видели, почему и как это произошло. Здесь хотим, исходя из концепции естественной эволюции человека и его разума, добавить следующее. Возникнув в недрах сознания в результате преобразующей деятельности перволюдей, предразум, а затем и разум не мог не нести в себе начал, его породивших: животной воли, полученной в наследство и в процессе эволюции превратившейся в силу подчинения и присвоения, включая насилие по отношению к представителям рода, и чувства оправданности насилия над тем, что было «при роде», – «законного» стремления подчинять преобразуемую окружающую среду и господствовать над ней. Освободившись в осевое время от сковывающих пут чувственной достоверности, переживаемой непосредственности бытия, разум осуществил прорыв в трансцендентное: посредством разума человек стал утверждаться в сверхчувственном, умопостигаемом мире, постепенно проводя его последовательную рационализацию сначала теоретически, а затем и практически, при доминировании «позиции силы». Это доминирование сформировало представление о принудительности сущности как закона сначала во внешнем для человека бытии (онтология), а затем и в бытии самого человеке (этика). Сегодня с высоты имеющихся научных познаний и технико-технологического опыта мы видим ущербность дискурса силы, необходимость его устранения в первую очередь из научного мышления. Только тогда появится возможность его постепенного и трудного изживания в других сферах и формах общественного и индивидуального сознания, поскольку именно разум и наука рассматриваются в качестве критерия и эталона для оценки проектов в политике, экономике и других определяющих областях жизнедеятельности человека. М. Эпштейн, живущий ныне в США и предложивший символ силы в качестве символа ХХ столетия, обоснованно считает, что альтернативой силы для разума может стать мировоззрение потенциализма, для которого характерно понимание человека не как субъекта, обладающего истиной и правом основанного на знании истины целерационального действия, а как посредника, опирающегося в своих действиях на целостный опыт разума, чувств и воли в интуитивно-рациональном постижении бытия и лишь дающего выход к осуществлению некоторых потенций последнего, действительно необходимых для человека как рода. Если еще пятьдесят лет назад Н. Винер мог говорить о гордости человека, успешно противостоящего мировому хаосу и вселенскому росту энтропии, как о длительной перспективе, к началу XXI века ситуация, увы, поменялась. В современной драматической ситуации жизненно необходима иная культура рациональности, новый ее культурно-исторический тип, проникнутый духом новой ответственности, толерантности, посредничества и компромисса. А это, в свою очередь – предполагает изменение психологии и идеологии присвоения в пользу дара, имения в пользу бытия.
Следующий результат намечающейся смены типа рациональности – вывод о недостаточной эффективности субъект-объектной парадигмы в философии и науке XXI века. Сама эта парадигма, как мы видели, сформировалась задолго до появления современной науки. Параллельно общему процессу рационализации и вследствие этого процесса осознание обнаруженной разнокачественности внешних и внутренних, природных и психологических проявлений человека привело разум к поляризации тела и духа, экстраполированной на все бытие. В преодолении этой парадигмы результаты более заметны, чем в случае принципа силы: мы показали это на примере смены внутринаучных подтипов рациональности, проанализированной в современной литературе по философии науки. Хотим еще раз подчеркнуть, что эта поляризация бытия на субъект и объект присуща и религиозному сознанию. Но при этом, имея разум в качестве одного из порождающих ее источников, религия стремится к ограничению притязаний разума (обладающего разумом субъекта познания и действия); более того, в ее недрах формируются иные, несиловые перспективы освоения мира посредством дара, а не присвоения. Или, точнее, присвоения в его неагрессивной форме дарения, как служения. Однако идеал служения до настоящего времени не сумел противостоять магии обладания. Когда же разум человека «сбросил религиозные оковы», перешел в новую свою историческую форму науки, проблема субъекта и объекта предстала в чистом виде. Сегодня в методологии науки характер субъект – объектной парадигмы явственно меняется. Подробно этот вопрос был рассмотрен нами при анализе смены внутринаучных разновидностей рациональности: классической, неклассической и постнеклассической.