Эмпирическая бессмыслица и метафизический смысл драки 3 страница

Готовность принять вызов требует выдержки перед лицом врага: возобновление этого самого дра­гоценного из утраченных качеств предоставляет шанс вовремя очнуться от обморока глобализации. Прийти в сознание означает отказаться от заклина­ний и отдать себе отчет в неизменности некоторых вещей. Прежде всего, необходимо устранить ложную оппозицию, будто противник, бросивший мне вызов, является либо порождением зла (и тогда нуж­но поскорее нажать все красные кнопки), либо вра­гом по недоразумению (значит, с ним можно дого­вориться). Враг жесток и непримирим, но, безусловно, отважен, и в этой отваге есть нечто чарующее. У него есть своя правда, ради которой он готов отдать свою жизнь, но прежде, конечно, потребовать мою. И он не пойдет на переговоры до тех пор, пока не увидит во мне встречной готовности. Наше проти­востояние неустранимо – но не потому, что он ис­чадие ада, а потому, что «Боливар не вынесет двоих», – не помогут никакие уступки до тех пор, пока мы не поймем друг друга как враг врага. Россия осоз­нала эту простую истину на одно историческое мгно­вение раньше, чем Европа и Америка, – и именно это осознание является сейчас самым общезначи­мым глобальным процессом, процессом стряхива­ния наваждения.

Переоценка ценностей не имеет ничего общего с мужскими играми, решающая роль принадлежит как раз слову женщины. Нет ничего важнее, чем напутствия матерей воюющим детям, в том числе и в обеспечении жизнеспособности гражданского общества. Отправлять «необученных восемнадца­тилетних мальчиков» в действующую армию (да хоть бы и в бездействующую) очень не хочется. Но шестнадцатилетние чеченские мальчики воюют и погибают – не как мальчики, а как воины; и это тоже вызов, который необходимо принять к све­дению, не пряча голову в песок. Пока политики мечутся между истерикой и капитуляцией, законы войны выпадает постигать женщине и поэту:

Всецело постигать ее законы

и с кровью передать своим потомкам,

чтобы они, томимы этой жаждой,

своих младенцев вкладывали в ножны,

о, поле брани! Всяк на нем калека.

Ты нива брани, я тебе послушна.

Эти строки Ларисы Тихомировой повествуют о реальности, которая обнаружилась в разломе, раз­делившем две эпохи. Стихии, бушевавшие под хрупкой корочкой цивилизации, теперь вырвались на поверхность, и их не загнать обратно заклина­ниями. Но омовение в первоначальных стихиях человеческого бытия отрезвляет и освежает. Слиш­ком долго мы шли по дороге, вымощенной благи­ми намерениями, хотя и догадывались, куда она ведет. Настало, наконец, время, перезаключить общественный договор на трезвую голову, не от­казываясь от избранных ценностей и не делая по­зорных уступок, но реализация этой возможности зависит от длины пройденного пути. Ясно одно: присоединиться сейчас к прежнему курсу глобали­зации – все равно, что купить билет на отплываю­щий «Титаник», уже зная, что его ждет.

А пока предстоит выучить немало трудных уро­ков, причем используя врага в роли наставника и экзаменатора. Шамиль Басаев, отвечая на вопрос корреспондента, как он себя чувствует после ампу­тации стопы, сказал: «Чувствую себя прекрасно, ведь одной ногой я уже в раю». Его противник, из числа российских солдат или офицеров, мог бы по достоинству оценить остроумие моджахеда. И при этом заметить: «Что ж, я помогу тебе перебраться туда окончательно, чтобы ты мог стоять двумя но­гами в своем шахидском раю». Примерно так, с улыбкой и непреклонностью, отвечал бы воин, соучредитель нового государства. А на груди его светилась медаль за город Гудермес.

СОВРЕМЕННОСТЬ КАК ОПЫТ

КОЛЛЕКТИВНЫХ ГАЛЛЮЦИНАЦИЙ

За последние полтора месяца в Москве раскупи, ли весь тираж Корана, разошлись и жизнеописа­ния пророка Мухаммеда. Схоластический межкон­фессиональный спор, долгие годы бывший уделом специалистов, теперь вырвался из-под завесы политкорректности и стал предметом эмоционально­го обсуждения на всех уровнях. Впервые излюблен­ные аспекты глобализации – Всемирная паутина, транснациональная экономика и самочувствие овечки Долли – отступили на второй план. При­поднялась чадра, и вместо милого личика бесправ­ной Гюльчатай миру предстал грозный лик уверен­ного в себе фанатика, выносящего приговор про­екту глобализации.

В чем секрет силы этой религии – вот что хоте­ли бы знать люди иных вероисповеданий (равно как и атеисты), покупая Коран и биографию про­рока. Вся Европа сегодня в чем-то похожа на Глав­ного Буржуина, допытывающегося у Мальчиша-Кибальчиша военной тайны: у нас ведь есть и боч­ка варенья, и корзина печенья – так что ж нам никак не победить эту армию, идущую под зеленым знаменем пророка?

Внимательный читатель сакральных текстов дол­жен сделать, по крайней мере, один бесспорный вывод: ничто в содержании вероучения не объяс­няет его победной поступи; записанные там муд­рые мысли и строгие заповеди встречаются и в других священных книгах, да и не только в священ­ных. Тем не менее, рост числа верующих мусульман значительно опережает рост приверженцев других конфессий, причем виной тому не один лишь де­мографический фактор. Мы наблюдаем стреми­тельную исламизацию традиционно христианских регионов Африки, постепенную, но неуклонную исламизацию «черной» Америки – да и Европа (сто­ит уточнить: европейская Европа) потихоньку об­наруживает аналогичную тенденцию, по крайней мере, среди интеллектуалов. Одним из первых, кто принял ислам, был французский философ-традиционалист Рене Генон, автор нескольких десятков книг. Стал мусульманином небезызвестный Роже Гароди, с которым полемизировал еще лично то­варищ Сталин. Сегодня перечислять новообращен­ных пришлось бы долго, даже если ограничиться профессорами и преподавателями Сорбонны.

Но если содержание не имеет отношения к «глав­ной военной тайне», может, все дело в молодости ислама как религии? Ислам еще юн, свеж и полон сил, а христианство уже обременено грузом време­ни, уже успело порастратить свой запал... Такое объяснение сейчас достаточно популярно, но не слишком убедительно с исторической точки зрения. Конечно, ислам возник на шесть столетий позже, чем христианство (насколько это существенно для истории – другой вопрос), но зато распространение ислама в качестве всемирной религии началось раньше, чем массовая христианизация Европы. Из­гнание арабов из Испании в Средние века воспри­нималось как торжество юной, наступательной веры над закосневшей книжной мудростью после­дователей пророка. Любопытно, что французское Просвещение считало ислам безнадежно старой формой вероучения, уже не способной ни к какому развитию. Кстати, степень веротерпимости в круп­нейшей мусульманской державе того времени, Ос­манской империи, можно сопоставить только с ве­ротерпимостью современной Европы.

Таким образом, хронологический возраст не дает ответа на вопрос об источнике силы. На протяже­нии истории сменяющие друг друга поколения счи­тывают одни и те же заповеди по-разному. Посколь­ку во всех священных текстах упоминаются и мир, и меч, очень важным оказывается механизм изби­рательной слепоты, позволяющий в упор не видеть утверждений, не соответствующих внутренней цензуре сегодняшнего дня (например, правилам политкорректности). Причем одно дело, когда ува­жаемые муфтии и улемы подыскивают подходящие цитаты из Корана для широкой гяурской общественности (тут не слепота, а как раз прозорли­вость) , и другое – когда римский понтифик ездит по миру в мучительных поисках, у кого бы еще по­просить прощения. Времена индульгенций верну­лись как фарс: когда-то Католическая Церковь тор­говала прощением за еще несовершенные грехи, теперь пытается получить прощение за чужую вину.

Сегодня большинство приверженцев христиан­ства (будь они православными, католиками или, скажем, баптистами) искренне полагают, что кро­тость, милосердие и готовность все прощать со­ставляют самую суть их вероучения. Между тем подобная трактовка не имеет ничего общего с ка­ноном. Одно дело – смирение, стремление к пока­янию, и совсем другое – всепрощение. Всепрощение является такой же исключительной прерога­тивой Бога, как и функция Верховного Судии, как всеведение и всеблагость. Это прекрасно понима­ли теологи далекого и недавнего прошлого (мож­но вспомнить хотя бы Николая Кузанского и Мар­тина Лютера), но для современных христианских философов греховность человеческой претензии на всепрощение почему-то оказалась в зоне изби­рательной слепоты. В основе христианства, равно как и любой другой всемирной религии, лежит незыблемый принцип: существуют силы, примире­ние с которыми невозможно. Эти начала именуют­ся адскими, дьявольскими, инфернальными – ве­рующий может и должен им противостоять, но попытка их обращения, или, как принято сейчас говорить, диалога, находится принципиально за пределами человеческой компетенции. Преступа­ющий эту черту совершает не просто серьезное прегрешение, он безусловно отпадает от Бога как еретик. И вот начиная с середины XX столетия мы наблюдаем, как укореняется и распространяется новая массовая ересь в христианстве – ересь все­прощения. Любопытно, что и разжиженное хрис­тианство, и абсолютно светский гуманизм (в его современной ипостаси) полностью едины в про­грессирующем сострадательном уклоне, который на первый взгляд кажется даже невинным: подума­ешь, переборщить в сострадании. Тут большой беды не будет, не в жестокости же... Однако есть основания предположить, что ересь всепрощения еще более губительна по своим экзистенциальным и социальным последствиям, чем гордыня бого­борчества, характерная, например, для раннего героического гуманизма. Мы помним, что Иаков боровшийся с Богом, был отмечен хромотой, но узурпатор эксклюзивного божественного всепро­щения не отделается так дешево – ему не миновать полного паралича воли. В значительной степени наказание уже стало свершившимся фактом. Все сферы гражданского общества, от экономики до собственной повседневной мифологии, перенасы­щены абсурдом: принцип реальности едва разли­чим среди ярких и эффектных образов коллектив­ной галлюцинации. Апофеозом воспаленного во­ображения стал проект глобализации, одним из главных провозвестников которого выступил японоамериканец Френсис Фукуяма, провозгласив­ший «конец истории». У футуролога были для этого некоторые основания, ибо мир все еще пре­бывал в упоении политкорректностью (высшая светская форма всепрощенческой ереси). Даже сейчас, когда уже появились первые трещины от столкновения с реальностью, контуры мира, явив­шегося в бреду, по-прежнему затмевают невзрач­ную и, как водится, суровую действительность. Попробуем взглянуть на них в истинном свете, от­казавшись от избирательной слепоты.

ЭКОНОМИКА

Примерно три года назад стало ясно, что мир вступил в полосу нового экономического кризиса, сравнимого по своим масштабам с Великой депрес­сией 20-х – 30-х годов. Это, как всегда, произошло неожиданно: казалось, что мировая экономика, опутанная сетью Internet, контролируемая индек­сами деловой активности и международными рей­тинговыми агентствами, надежно защищена от прорывов иррациональной стихии (для того, кто погружен в грезы, иррациональными становятся все «остаточные явления» реальности).

Отметим, прежде всего, что экономическая ката­строфа, разразившаяся на планете (а мы пока при­сутствуем лишь при первых толчках), явно не по­хожа на классические кризисы перепроизводства, описанные еще Марксом; не вписывается она и в знаменитую «теорию волн» Кондратьева. С тради­ционными показателями состояния экономики – производительностью труда, соотношением спро­са и предложения, средней нормой прибыли и т. п. – как будто бы ничего не произошло. Первыми зна­ками беды стали другие индикаторы – падение котировок акций и обвалы национальных валют – то, что принято называть интегральными показа­телями состояния экономического организма. Ана­логия с организмом представляется очень удобной для понимания первопричины кризиса, особенно для объяснения одной странной вещи: почему все косвенные индикаторы (биржи, финансовые ин­ституты, настроения инвесторов) вдруг стали за­шкаливать и перегорать как бы сами собой, не столько отражая реальные поломки в системе хозяйствования, сколько опережая и провоцируя их. Сработал эффект «взбесившегося термометра».

Представим себе медицинское учреждение, где пациенты лечатся и проходят профилактику. Сна­чала доктора по старинке расспрашивают боль­ных, измеряют давление, прощупывают пульс, берут мочу на анализ. Потом начинают пользоваться рентгеновскими снимками, флюорограммами, то­мографами: появляются специалисты, которые уже не сталкиваются лицом к лицу с больными, – именно им все чаще доверяют решающее слово при вынесении вердикта о состоянии здоровья. Теперь предположим, что у всех потенциальных пациентов появились датчики – что-то вроде наруч­ных часов, способных считывать информацию о состоянии организма и регулярно передавать ее на центральный пульт. За пультом приглядывают люди, по традиции все еще именующиеся врачами. Они иногда вмешиваются в работу компьютера, но главным образом наблюдают. И вот от избытка до­суга кому-то приходит в голову идея создать «свод­ную картину городского здоровья». Сказано – сде­лано: показатель готов, и скоро он становится определяющим. Медицинские факультеты учат, как разбираться в базе данных, медицинские све­тила работают с «индексом самочувствия Велико­британии» и т. д. Словом, виртуальная медицина процветает. И тут вдруг обнаруживается какая-ни­будь странность. Например, выясняется, что две болезни способны «компенсировать» друг друга, и при этом датчик выдает информацию «пациент здоров». Одновременно возникают и другие пара­зитарные искажения. Сразу же начинается неиз­бежная паника, все говорят о мировом медицинс­ком кризисе. Население избавляется от датчиков, а заодно и от врачей, знакомых с «картиной болез­ни» только по дисплеям. Из чуланов срочно доста­ют запыленные стетоскопы – да уж не найти тех, кто умел ими пользоваться...

Если мы теперь заменим медицину экономикой, то получим точный диагноз современного эконо­мического кризиса, кризиса репрезентации, обес­смысливания датчиков, реагирующих на производ­ные пятого-шестого порядка. Разумеется, «стран­ность», обнаружившаяся в экономике, является лишь частным проявлением общего наваждения – характер проблем всюду один и тот же.

В свое время Ходжа Насреддин изрек: тот, кто продает запах шашлыка, получает в уплату звон монет. Он, однако, вряд ли предполагал, что однаж­ды это занятие так увлечет человечество, что со­ставит целую эпоху виртуальной экономики, ког­да вазелин с каким-нибудь экзотическим названи­ем заботится о вашей коже, а кухни заполняются мыслящими сковородками – «Тефаль» думает о вас (или за вас?). Теперь, при начинающейся абстинен­ции, нужно отдать должное лучшим игрокам, и, прежде всего истинному гроссмейстеру виртуаль­ной экономики Джорджу Соросу – это имя навсег­да останется в истории. Пока мы наблюдаем бег­ство капиталов из дальневосточного региона и провалы химерных проектов вроде национально­го индонезийского автомобиля. В скором будущем следует ожидать последовательного развала всей измерительной инфраструктуры, висящей в возду­хе. Быть может, в итоге у Индонезии и Таиланда останется один брокер на двоих, и трудно даже предположить, какую экономику (какого века) бу­дут представлять уцелевшие институты. Все случив­шееся даст обильную пищу для размышлений ум­ным тефлоновым сковородкам, но вот с пищей их владельцев будут проблемы – да еще какие.

Те, кто считал себя «экономистами» или даже «деловыми людьми», будучи при этом работника­ми рейтинговых агентств, биржевыми консуль­тантами и т. п., потеряют работу. Теперь им при­дется дома играть в компьютерные игры, и даже когда новая, более реалистическая модель миро­вого хозяйства будет восстановлена, их услуги, скорее всего, уже не понадобятся. Значительная часть рабочих мест будет упразднена вообще, как это произошло когда-то с заклинателями дождя и извозчиками.

Кризис вновь ставит во главу угла фигуру пред­принимателя, восстанавливает роль духовной со­ставляющей, описанной когда-то Максом Вебером под именем протестантской этики. Речь идет о персональной инициативе, сопровождаемой дли­тельным и методичным трудовым усилием и оста­ющейся в пределах собственной компетенции. Силовые линии такого предпринимательства об­разуют малую автономную экономику внутри ог­ромной пустотелой, раздутой экономики, похожей на мыльный пузырь, сверкающий всеми цветами радуги. Наличие подобной автономной экономи­ки под скорлупой общества потребления, как те­перь выяснилось, является главным достоянием любой нации. Ее субъект, тот самый средний класс, всегда сможет прокормить себя и немалую часть создателей духовного продукта, но он больше не станет оплачивать многомиллионную армию химеропроизводителей. По-видимому, в ходе массово­го отрезвления пострадает и какая-то здоровая часть экономической инфраструктуры, но в любом случае общества, сохранившие ядро, смогут ее быстро восстановить, а обществам с искусственно вживленной экономикой она долго еще не пона­добится. Этим лопнувшим мыльным пузырям при­дется десятилетиями «жить по средствам» и начи­нать возведение здания благополучия с фундамен­та, а не с антенны на крыше.

ПОЛИТИКА

В сферу политики не проникло столько буйных фантазий, как в экономику, философию и господ­ствующую мораль. Но принцип реальности, конеч­но, сместился под натиском продуцируемых иллю­зий: понятие высшей справедливости, незаконно заимствованное из сферы исключительной компе­тенции Бога, попытались применить для регули­рования отношений внутри Царства кесарева. Ра­зумеется, ничего, кроме членовредительства для собственного социального тела, из таких попыток возникнуть не могло. Кульминацией членовреди­тельства (торжества абстрактных принципов над собственными национальными интересами) стало создание новых мусульманских государств в Евро­пе в результате вооруженного вмешательства НАТО. Когда-нибудь политологи будут приводить этот случай, как пример политической невменяе­мости, хотя он является лишь частным симптомом более общего глубокого помешательства.

Кажется, политические лидеры и профессиональ­ные политики большинства стран Запада сделали из сентябрьских событий доступный их разумению вывод. Очевидно, косовский сценарий не будет реализован в Палестине (а ведь к тому все склонялось под давлением мирового общественного мнения), по отношению к талибам не проявят сентименталь­ности, а чеченским формированиям не придется более рассчитывать на широкую поддержку все той же прогрессивной общественности. Геополитичес­кие союзы будут определяться исключительно на­циональными интересами, а не химерами глобализации. Впрочем, сфера политики не является столь автономной, как экономика; политический лидер далеко не всегда может руководствоваться здравым смыслом. Решающую роль играют господствующие в обществе мифы и идеологемы, а над ними по-пре­жнему властвует воспаленное воображение больно­го гражданского общества.

МОРАЛЬ И САМОСОЗНАНИЕ

Нигде последствия всепрощенческой ереси не оказались такими разрушительными, как в этой области. Смягчение нравов, о котором мечтала эпоха Просвещения, вне всякого сомнения, свер­шилось. Правда, вслед за этим наступило и размяг­чение мозгов. Философия, когда-то считавшаяся «служанкой богословия», быстро сменила хозяина и стала служанкой партии «зеленых» (как, впрочем, и само богословие). Но теперь партию пора нако­нец переименовать: зеленые побеги давно подрос­ли и превратились в овощи.

И вот, пролетая над гнездом кукушки (над обще­европейским домом), нетрудно заметить важные перемены, произошедшие в его устройстве. Палата для буйных практически ликвидирована – за неимением буйных (остался только изолятор на Балканах). Зато все остальное заведение перепол­нено тихими маразматиками: кому не нравится слово «овощи», могут воспользоваться другим тер­мином: плоды просвещения. Неутомимые искатели компромиссов, они предаются грезам, напомина­ющим описания Даниила Андреева, представляв­шего, как в светлом будущем волки откажутся от поедания зайчиков и станут питаться травой. Лю­бопытно, что единственный случай, когда про­грессивная (то есть экологическая) обществен­ность выступила против европейских мусульман, был вызван жестоким обращением с животными – традиционным мусульманским праздником жерт­воприношения Курбан-байрам. Впрочем, возмуще­ние было довольно робким, и можно представить себе презрительную усмешку правоверных, пре­дельно далеких от ереси всепрощения. Тем време­нем подспудно формировалась и новая мифология. Если сконцентрировать ее рассеянные повсюду крупицы, получится что-то вроде следующего:

Новая версия Олимпийского мифа. Коварный Зевс, преисполнившись зависти к орлу, решил на­казать гордую птицу. В качестве ширмы Зевс вы­брал известного экологического преступника Про­метея, снабдившего людей новыми средствами насилия над природой. Зевс лишил орла его есте­ственной кормовой базы, оставив бедняге единственный источник питания – печень вышеуказан­ного негодяя Прометея.

Орел был вынужден клевать отвратительную на вкус печень под насмешки садистов с Олимпа. Птица, конечно, предпочла бы умереть, чем питаться такой гадостью, но орел был осужден на вечные муки, и, по крайней мере, раз в сто лет непререка­емый зов желудка заставлял орла прервать добро­вольную голодовку.

Нашелся, однако, гордый воитель, бросивший вызов Зевсу, – это был вскормленный овсяными хлопьями богатырь Геркулес. Геркулес вел добро­детельную жизнь, ухаживая за животными на ко­нюшне, но, узнав о преступлении Зевса, герой не стал медлить и отправился в путь.

Долго стоял воитель, глядя на мучения орла, ску­пые мужские слезы ручьем текли по его щекам. Наконец герой всхлипнул и произнес:

– Птичку жалко...

И ощутил Геркулес прилив сил, и согнал впавше­го в манию величия воришку Прометея с пьедеста­ла. Тут заклятие Зевса рухнуло, и несчастная пти­ца вновь воссоединилась с природой.

Состояние полной духовной демобилизации, в котором пребывает сегодня гражданское общество Запада, было предсказано еще Фридрихом Ницше. Ницше говорил о наступающем торжестве ниги­лизма, но был неверно понят: под нигилистами тогда разумели бунтовщиков, бросающих вызов общепризнанным ценностям. Однако эти насмеш­ники, революционеры и бомбисты отнюдь не были слугами Ничто (Nihil), ими двигала своеобразно понятая идея, некая воля, способная вызвать даже уважение на фоне современного безволия. Насто­ящие нигилисты (ничтожники) представлены вполне мирными обывателями, для которых идеи утратили всякий смысл и были вытеснены грезами; это их мнение выразил американский философ Ричард Рорти, заявивший, что главный метафизи­ческий принцип состоит в том, чтобы не причи­нять друг другу боли... Неудивительно, что корабль западной цивилизации, дрейфующий от духовно­го минимализма к духовному ничтожеству, покида­ют и потенциальные попутчики, и члены собствен­ной команды. И у каждого покинувшего дрейфую­щие просят персонального прощения.

Крайне печальна сегодняшняя участь европейс­кой метафизики. Из всего арсенала этого велико­го духовного произведения идеологи «открытого общества» выбрали наиболее бессодержательные фрагменты эпигонов французского Просвещения; выбрали, чтобы синтезировать из них специфичес­кие наркотики – благовестазу и всепростин. Соответственно, главный вопрос любого консилиума, собравшегося бы по поводу бреда глобализации, должен быть поставлен так: удастся ли соскочить с иглы? Столкновение с принципом реальности на­конец произошло, но достаточно ли этого урока, чтобы стряхнуть наваждение?

Говорящие о необходимости взаимоуважения между различными культурами и конфессиями до­пускают элементарную логическую ошибку: ведь, чтобы добиться взаимоуважения, мало уважать дру­гого, необходимо еще, чтобы и он уважал тебя. А за что, собственно? За малодушие, за отказ от собствен­ного права жить так, как хочется, за прекраснодуш­ные галлюцинации? Большинство рассуждающих на эту тему всячески призывают понять позицию ис­ламских фундаменталистов и радикалов – и мне в связи с этим вспомнился старый еврейский анекдот:

Мойше приходит из школы и приносит отцу за­писку от учительницы: «Мальчика следует почаще мыть, от него неприятно пахнет». Немного пораз­мыслив, отец передает ответную записку, которая гласит: «Мойше не нужно нюхать, Мойше нужно учить».

А ведь если вдуматься, великолепная подсказка для западной цивилизации. Террористов, будь они хоть трижды правоверными последователями про­рока, не нужно пытаться понять, во что бы то ни стало. Их нужно учить.

ПРОСТОТА И ВОРОВСТВО

(экономика как функция памяти)

Клубок причин, определяющих плачевное поло­жение дел в российской действительности, безна­дежно запутан. Можно потянуть за любую торча­щую нить, и клубок пошевелится: здесь и дураки, и дороги, и тяжелое наследие советского прошлого, а также коррупция (лучше сказать, встроенная вороватость), огромные просторы страны и многое другое. Беспорядочность нитей сплетается кое-как в ткань повседневности, демонстрируя особенно­сти нашего всего – охоты и неохоты, хозяйствен­ности и бесхозяйственности, политики и прочих сфер совместного бытия.

Сейчас я хотел бы обратить внимание на одно обстоятельство, определившее целый пучок при­чин, а главное – саму спутанность происходящего в нашей стране. Спросим себя, например, что слу­чилось с последним кредитом МВФ, полученным правительством Кириенко? Без малейшего риска ошибиться мы можем сказать, что изрядная его часть разворована – однако, не будем прибегать к дежурным заклинаниям о коррупции, неизменным в течении многих веков, еще с тех времен, когда коррупция именовалась лихоимством.

Я рискну предположить, что вопрос о том, кто и каким образом присвоил деньги, не является глав­ным. Такая же беда приключалась и с предыдущи­ми кредитами, и с аккумулированными деньгами вкладчиков, и со взносами благотворительных фондов. Мне представляется гораздо более важ­ным другой вопрос: что стало с неукраденной частью кредита? В итоговом отчете МВФ, подписан­ном господином Стенли Фишером, сказано, что эта часть кредита «нерационально использована».

Понятно, что формулировка тут применена ис­ключительно мягкая – на то и официальный доку­мент. Фактически речь идет о том, что деньги (и немалые) растрачены зря – именно это обстоятель­ство и является самым печальным. Дело в том, что кредиторы МВФ и МБРР – люди далеко не наи­вные; выделяя деньги таким странам, как Чад, Ка­мерун, Россия или Гаити, они, безусловно, вводят поправку на встроенную вороватость, понимая, что часть займа будет присвоена «ответственными работниками». По некоторым сведениям (соглас­но рейтингам страховых рисков), квота разворо­вывания, предусмотренная для России, еще не са­мая большая. Однако пресловутое «нерациональное использование» того, что осталось, полная беспомощность всех попыток (очень вялых) заста­вить деньги работать – вот что, воистину, может вызвать изумление. Вновь повторяется хроничес­кая российская ситуация, когда из столь обширных возможностей извлекается столь ничтожная польза – даже желающими нагреть руки.

Я не нахожу лучшей иллюстрации для обобщения происходящего, чем известный анекдот о шариках. Вот он.

Любознательные инопланетяне, прибыв на Зем­лю, решили исследовать менталитет некоторых земных народностей – в их числе и русских. Усло­вия эксперимента в анекдоте предлагаются следу­ющие. Представитель страны помещается на неко­торое время в изолированную камеру, где ему предлагается набор прозрачных шариков, что очень важно – сверхпрочных. Пришельцев интересует, что же будут делать с шариками подопытные.

Приходит время подводить итоги эксперимента. Выясняется, что немец построил из шариков пи­рамидку, француз выложил их в шахматном поряд­ке, американец тоже какой-то орнамент соорудил. В камере у русского шарики были просто раската­ны по всему полу, при этом нескольких штук не хва­тало. Изумленные до предела инопланетяне обра­щаются к россиянину за разъяснениями: где, дес­кать, сверхпрочные шарики? Тот виновато улыбается и разводит руками:

– Понимаете, я их просто... проебал (пардон, «не­рационально использовал»).

Российская действительность, конечно, недотя­гивает до чистоты эксперимента: нет замкнутого пространства (вспомним безбрежные российские просторы), да и материалы, из которых изготов­лены различные блага, не столь прочны. Поэтому соотношение предъявленного и нерационально использованного бывает прямо противополож­ным: хорошо, если обнаружится хоть что-нибудь из вложенного и ассигнованного, хоть в каком-ни­будь материализованном виде, хоть пара шариков, валяющихся на полу...

Прослеживая судьбу траншей, полученных на правительственном уровне за последние пять лет, так и хочется спросить: где же та траншея, в кото­рой они зарыты? Ну, несколько предприятий, ос­тающихся на плаву, несколько культурных проек­тов, несколько коттеджей и «мерседесов» у ответ­ственных работников. А остальное??? И некому даже развести руками... Аналогична и судьба част­ных капиталовложений: очередные промежуточные итоги, подведенные после августа, выявили целую вереницу опустошений – сгоревших компа­ний, обледеневших холдингов, лопнувших банков и прочих разбитых корыт. Спрашивать, почему Россия не обустроилась, было бы смешно. Но по­чему не обустроилось и подавляющее большинство тех, кто приложил руку к «обустраиванию» (в са­мом широком смысле – от лихоимства до крохобор­ства)? Где их дворцы или хотя бы частные владе­ния с хоть сколько-нибудь гарантированным буду­щим? Где их бизнес, который можно вручить наследникам, где коллекции предметов старины, собранные библиотеки, полученные и удостове­ренные дипломами знания? Где, наконец, их счас­тливые лица? Так, несколько шариков...

Обращаясь к российской науке, мы видим, что и она несет в себе родовые черты менталитета. Возьмем расхожий стереотип: российский ученый совершает открытие, но не находит признания у себя на родине. Признание приходит косвенным путем, после того как Запад «ухватывается за идею» и извлекает из нее практическую пользу – мы же за­купаем теперь то, что могли бы продавать. Несмот­ря на элементы мифологизации, история в целом соответствует действительности. Чего нельзя ска­зать о делаемых из нее выводах насчет «превосход­ства русского ума», «эксплуатации наших интеллек­туальных ресурсов» и т. п. Вот, дескать, если бы не косная бюрократия, да не дураки и не дороги...