Георг вильгельм фридрих гегель (1770-1831)

[ДИАЛЕКТИКА]

«...b) диалектический момент есть снятие такими конеч­ными определениями самих себя и их переход в свою противопо­ложность.

Примечание. 1) Диалектический момент, взятый сам по се­бе, отдельно от рассудка, выступает, в особенности в науч­ных понятиях, как скептицизм; в нем результатом диалекти­ки является голое отрицание. 2) Диалектика обыкновенно рассматривается как внешнее искусство, которое произволь­но вносит путаницу в определенные понятия и создает в них лишь видимость противоречий, так что, согласно такому по­ниманию диалектики, эта видимость мнима, определения же рассудка, напротив, представляют собою истину. Часто диа­лектика и на самом деле представляет собою не что иное, как субъективную игру, которая по произволу выдвигает то доказательства, то опровержения известного положения,- рассуждательство, в котором отсутствует содержание и пус­тота которого прикрывается остроумными соображениями, создаваемыми подобным рассуждательством. Однако по сво­ему настоящему характеру диалектика, наоборот, представ­ляет собою подлинную собственную природу определений рассудка, вещей и конечного вообще. Уже размышление есть движение мысли, переступающее пределы изолированной оп­ределенности, приводящее ее в соотношение с другими, благодаря чему эта определенность полагается в некоторой связи, но, помимо этого сохраняет свою прежнюю изоли­рованную значимость. Диалектика же есть, напротив, им­манентный переход одного определения в другое, в котором обнаруживается, что эти определения рассудка односто­ронни и ограничены, т.е. содержат отрицание самих себя. Сущность всего конечного состоит в том, что оно само себя снимает. — Диалектика есть, следовательно, движущая душа всякого научного развертывания мысли и представляет собою принцип, который один вносит в содержание науки имманентную связь и необходимость, равно как в нем же зак­лючается подлинное, а не внешнее, возвышение над ко­нечным.

Прибавление 1-е. В высшей степени важно уяснить себе, как следует понимать и познавать диалектическое. Оно яв­ляется вообще принципом всякого движения, всякой жизни и всякой деятельности в действительности. Диалектическое есть также душа всякого истинно научного познания. Наше­му обычному сознанию не останавливаться на абстрактных определениях рассудка представляется делом справедливо­сти, по пословице: жить и жить давать другим, так что мы признаем одно, а также и другое. Но более строгое рассмот­рение показывает нам, что конечное ограничивается не только извне, а снимается посредством своей собственной природы и само собою переходит в другое. Так, например, говорят: «человек смертей» и рассматривают смерть как нечто, имею­щее свою причину лишь во внешних обстоятельствах; соглас­но этому способу рассмотрения существуют два самостоя­тельных свойства человека: свойство быть живым и, кроме того, свойство быть смертным. Но истинное понимание со­стоит в том, что жизнь, как таковая, носит в себе зародыш смерти и что вообще конечное противоречит себе внутри са­мого себя и, вследствие этого, снимает себя. — Не следует, далее, смешивать диалектику с софистикой, сущность кото­рой как раз и состоит в том, что она выдвигает те или другие односторонние и абстрактные определения в их изолирован­ности, смотря по тому, какого из этих определений требуют в данный момент интересы индивидуума и то положение, в котором он находится. Так, например, в области практиче­ской деятельности является существенным, чтобы я сущест­вовал и чтобы я обладал средствами к существованию. Но если я выдвигаю обособленно эту сторону дела, этот прин­цип моего блага, и делаю из него вывод, что я имею право красть или изменять своему отечеству, то это — пошлая со­фистика. Точно так же в моей деятельности представляет собою существенный принцип моя субъективная свобода в том смысле, что я должен действовать согласно своему ра­зумению и убеждению. Но если я рассуждаю, руководствуясь только этим принципом, то это также пошлая софистика, и этим я выбрасываю за борт все принципы нравственнос­ти. — Диалектика существенно отлична от такого способа рассуждения, ибо она именно и ставит себе целью рассмат ривать вещи в себе и для себя, т. е. согласно их собственной природе, причем тогда обнаруживается конечность односто­ронних определений рассудка...

...Как бы упорен ни был рассудок в своем стремлении отвергнуть диалектику, ее все же отнюдь нельзя рассмат­ривать как существующую только для философского соз­нания, ибо то, о чем в ней идет речь, мы уже находим также и в каждом обыденном сознании и во всеобщем опыте. Все, что нас окружает, может быть рассматриваемо как образец диалектики. Мы знаем, что все конечное, вместо то­го, чтобы быть неподвижным и окончательным, наоборот, изменчиво и преходяще, а это и есть не что иное, как диа­лектика конечного, благодаря которой последнее, будучи в себе иным самого себя, должно выйти за пределы того, что оно есть непосредственно, и перейти в свою противополож­ность...

...Диалектика, далее, проявляется во всех частных обла­стях и образованиях мира природы и духа. Так, например, она проявляется в движении небесных светил. Планета те­перь находится на этом месте, но в себе она находится также и и другом месте, и она осуществляет это свое инобытие тем, что она движется. Физические стихии также оказыва­ются диалектическими, и метеорологический процесс есть явление их диалектики. То же начало образует основу всех других процессов природы, и им же природа принуждается подняться выше самой себя. Что же касается присутствия диалектики в духовном мире и, в частности, в правовой и нравственной области, то следует здесь лишь напомнить о том, что, согласно опыту всех людей, всякое состояние или действие, доведенное до крайности, переходит в свою про­тивоположность; эта диалектика, заметим мимоходом, нахо­дит свое признание во многих пословицах. Так, например, одна пословица гласит: summum jus summa injuria; это озна­чает, что абстрактное право, доведенное до крайности, пе­реходит в несправедливость. Точно так же известно, как в политической области две крайности, анархия и деспотизм, взаимно приводят друг к другу. Сознание наличности диа­лектики в области нравственности, взятой в ее индивидуаль­ной форме, мы находим во всех известных пословицах: гор­дыня предшествует падению; что слишком остро, то скоро притупляется и т.д. Чувство, как физическое, так и душев­ное, также имеет свою диалектику. Известно, как крайняя печаль и крайняя радость переходят друг в друга; сердце, переполненное радостью, облегчает себя слезами, а глубо­чайшая скорбь иногда проявляется улыбкой...

§82

g) Спекулятивный, или положительно-разумный момент по­стигает единство определений в их противоположности, утверж­дение, содержащееся в их разрешении и их переходе.

Примечание. 1) Диалектика приводит к положительному ре­зультату, потому что она обладает определенным содержанием или, иначе говоря, потому что ее результат есть поистине не пустое, абстрактное ничто, а отрицание известных определений, кото­рые содержатся в результате именно потому, что он есть не непосредственное ничто, а некоторый результат. 2) Это разум­ное, хотя оно есть нечто мысленное и притом абстрактное, есть вместе с тем и нечто конкретное, потому что оно есть не про­стое, формальное единство, а единство различенных определений. Одними лишь абстракциями или формальными мыслями фи­лософия, поэтому, вообще нимало не занимается; она занима­ется лишь конкретными мыслями. 3) В спекулятивной логике содержится чисто рассудочная логика, и первую можно сразу пре­вратить в последнюю; для этого нужно только отбросить в ней диалектический и разумный моменты, и она превратится в то, что представляет собою обыкновенная логика, — в историю раз­личных определений мысли, которые, хотя они на самом деле конечны, считаются чем-то бесконечным...» (5.1.135—141).

«...а. Понятие развития.

Развитие есть всем знакомое представление; но в том-то и состоит характерная черта философии, что она исследует то, что обыкновенно считается известным. То, что мы употребля­ем, не задумываясь, чем мы пользуемся в повседневной жизни, является как раз неизвестным, если мы не обладаем философ­ским образованием. Дальнейшее более точное и строгое уясне­ние этих понятий есть задача науки логики.

Чтобы понять, что такое развитие, мы должны различать, так сказать, двоякого рода состояния: одно есть то, что изве­стно как задаток, способность, в-себе-бытие (как я это на­зываю), potential (...), второе есть для-себя-бытие, действитель­ность (actus ...). Если мы, например, говорим, что человек от природы разумен, то он обладает разумом лишь в потенции, в зародыше; в этом смысле человек обладает от рождения и даже в чреве матери разумом, рассудком, фантазией, волей. Но так как дитя обладает, таким образом, лишь способ­ностью или реальной возможностью разума, то выходит то же самое, как если бы оно совсем не обладало разумом; послед­ний еще не существует в нем (an ihm), ибо дитя еще не спо­собно совершать что-либо разумное и не обладает разумным сознанием. Лишь тогда, когда то, что человек, таким об­разом, есть в себе, становится для него, следовательно, когда оно становится разумом для себя, человек обладает дейст­вительностью в каком-нибудь отношении; лишь тогда чело­век действительно разумен, лишь тогда он существует для разума.

Что это, собственно, означает? То, что есть в себе, должно стать для человека предметом, должно быть им осознано; так оно становится для человека. То, что для него стало предметом, есть то же самое, что он есть в себе; лишь благодаря тому, что это в-себе-бытие становится предметным, человек становится для себя самого, удваивается, сохраняется, но другим не стано­вится. Человек, например, мыслит, а затем он мыслит об этой мысли; таким образом, в мышлении предметом является лишь мышление, разумность производит разумное, разум является сво­им собственным предметом. Что мышление может затем впасть в неразумие, это — дальнейший вопрос, который нас здесь не касается. Но если на первый взгляд человек, разумный в себе, не подвинулся ни на шаг вперед после того, как он стал разум­ным для себя, так как то, что было в нем в себе, лишь сохрани­лось, то разница все же огромная; никакого нового содержания не получается, и все же эта форма для-себя-бытия есть нечто совершенно отличное. На этом различии зиждутся все разли­чия ступеней развития всемирной истории. Этим одним только и объясняется, почему у многих народов существовало и час­тью еще существует рабство, и эти народы были им довольны, несмотря на то, что все люди от природы разумны, а формаль­ная сущность этой разумности именно и состоит в том, чтобы быть свободным. Единственное различие между африканскими и азиатскими народами, с одной стороны, и греками, римляна­ми и современными народами, с другой, состоит именно в том, что последние знают, что они свободны и свободны для себя, первые же лишь суть свободные, не зная, что они свободны, не существуя, следовательно, как свободные. В этом заключается огромное изменение состояния. Всякое познание и изучение, наука и даже действование имеют своей целью не что иное, как извлечение из себя и выявление во-вне того, что есть внутри или в себе и, следовательно, не что иное, как становление для себя предметом.

То, что находится в себе, вступая в существование, хотя и изменяется, все же вместе с тем остается одним и тем же, ибо оно управляет всем ходом изменения. Растение, напри­мер, не теряет себя в непрестанном изменении. Из его заро­дыша, в котором сначала ничего нельзя разглядеть, возника­ют разнообразные вещи, но все они содержатся в нем, правда, не в развитом, а в свернутом и идеализированном виде. При­чиной того, что он полагает себя в существование, является то, что зародыш не может мириться с тем, чтобы оставаться лишь в-себе-бытием, а влечется к развитию, так как он пред­ставляет собой противоречие: он существует лишь в себе и вместе с тем не должен существовать в себе. Но этот выход за свои пределы ставит себе определенную цель, и высшим его совершением, предопределенным конечным пунктом раз­вития, является плод, т.е. порождение зародыша — возвра­щение к первому состоянию. Зародыш хочет породить лишь самого себя, раскрыть то, что есть в нем, чтобы затем снова возвратиться к себе, снова возвратиться в то единство, из которого он изошел. В царстве природы дело, разумеется, происходит так, что субъект, который выступает как начало и существующее, которое представляет собою конец — семя и плод, являются двумя особыми индивидуумами; удвоение по внешности имеет своим кажущимся результатом распаде­ние на два индивидуума, которые, однако, по своему содер­жанию представляют собою одно и то же. Точно так же в области животной жизни родители и дети суть различные индивидуумы, хотя природа их одна и та же.

В царстве духа дело обстоит иначе; он есть сознание, он сво­боден, потому что в нем начало и конец совпадают. Верно то, что, подобно зародышу в природе, так же и дух, после того как он сделал себя иным, снова концентрируется в себя, снова воз­вращается в единство. Однако существующее в себе становится существующим для духа, и, таким образом он становится для самого себя. Плод и новое содержащееся в нем семя становит­ся существующим, напротив, не для первого зародыша, а лишь для нас; в духе же плод и зародыш не только суть одной и той же природы в себе, но здесь есть еще кроме того бытие друг для друга, и именно вследствие этого здесь есть для-себя-бытие. То, для чего есть другое, есть то же самое, что и само другое; лишь благодаря этому дух находится у самого себя в своем дру­гом. Развитие духа состоит, следовательно, в том, что его выход из себя и самораскрытие есть вместе с тем его возврат к себе.

Это нахождение духа у себя, этот возврат его к себе, можно признать его высшей абсолютной целью. Все то, что соверша­ется — вечно совершается — на небе и на земле, жизнь Бога и все, что происходит во времени, стремится лишь к тому, чтобы дух себя познал, сделал себя самого предметом, нашел себя, стал для самого себя, объединился с собой; он есть удвоение, отчуждение, но он есть это отчуждение лишь для того, чтобы он мог найти самого себя, лишь для того, чтобы он мог возвра­титься к самому себе. Лишь посредством этого дух достигает своей свободы, ибо свободно то, что не имеет отношения к другому и не находится в зависимости от него. Лишь здесь появляется подлинная собственность, подлинное собственное убеждение; во всем другом, кроме мышления, дух не достигает этой свободы. В созерцании, например, в чувствах я нахожу себя определяемым чем-то другим; я в них не свободен, я есмь таков, хотя я и сознаю это мое ощущение. Даже в воле у нас есть определенные цели, определенный интерес. Я, правда, свободен, так как этот интерес есть мой интерес, но все же эти цели всегда содержат в себе еще нечто другое или нечто такое, что для меня есть нечто другое, как, например, влечения, склонности и т.д. Лишь в мышлении все чуждое прозрачно, исчезло; дух здесь абсолютным образом свободен. Этим самым мы уже высказали, в чем состоит интерес идеи, философии...» (5.IХ.26-29).

[О ГОСУДАРСТВЕ]

«...В настоящее время государственное устройство какой-нибудь страны и народа не считается до такой степени все­цело предоставленным свободному выбору. Из основного, но остающегося отвлеченным определения свободы вытека­ет, что в теории очень часто республика признается единст­венно справедливой и истинной формой государственного устройства, и даже множество людей, занимающих высокое административное положение в государствах, в которых су­ществует монархический образ правления, не противятся это­му взгляду, но разделяют его; они только понимают, что, хотя бы такое государственное устройство и являлось наи­лучшим, оно в действительности не могло бы быть введено повсюду, и что люди таковы, что приходится довольствоваться меньшею свободою, так что при этих данных обстоятельст­вах и при данном моральном состоянии народа монархиче­ский образ правления является полезнейшим. И с этой точ­ки зрения необходимость определенного государственного ус­тройства ставится в зависимость от состояния как от чисто внешней случайности. Такое представление основано на том различении, которое рассудочная рефлексия устанавливает между понятием и его реальностью, так как она придержи­вается лишь абстрактного и благодаря этому неправильного понятия, не постигает идеи или, — что, если и не по форме, то по содержанию, сводится к тому же самому, — она не имеет конкретного, наглядного представления о народе и го­сударстве. Далее будет показано, что государственное уст­ройство народа образует единую субстанцию, единый дух с его религией, с его искусством и философией или по край­ней мере с его представлениями и мыслями, с его культурою вообще (не говоря о дальнейших внешних факторах, о кли­мате, соседях, положении в мире). Государство есть индиви­дуальное целое, из которого нельзя взять одну отдельную, хотя и в высшей степени важную сторону, а именно государ­ственное устройство само по себе, и нельзя, рассматривая только его, совещаться исключительно о нем и выбрать имен­но его. Государственное устройство не только оказывается чем-то находящимся в теснейшей связи с вышеупомянуты­ми другими духовными факторами и зависящим от них, но определенность всей духовной индивидуальности с совокуп­ностью всех ее сил оказывается лишь моментом в истории целого, и ходом истории этого целого предопределяется то, что составляет высшую санкцию конституции и делает ее в высшей степени необходимой. При возникновении государ­ства обнаруживаются его властный характер и его инстинк­тивность. Но повиновение и насилие, страх перед властите­лем уже связывают волю. Уже в диких государствах частная воля индивидуумов не имеет значения, приходится отказы­ваться от партикуляризма, — существенное значение имеет общая воля. Это единство всеобщего и единичного есть идея, которая существует как государство и затем далее развивает­ся в себе. Затем абстрактный, но необходимый ход развития в самом деле самостоятельных государств таков, что сначала в них существует царская власть, патриархальная или воен­ная. Затем обособленность и единичность должны проявиться в аристократии и демократии. Затем эта обособленность должна подчиниться единой власти, которая может быть толь­ко такою, вне которой частные сферы являются самостоя­тельными, то есть монархическою. Итак, нужно различать первую и вторую царскую власть. Этот ход развития необхо­дим, так что при нем всякий раз должно устанавливаться определенное государственное устройство, оказывающееся не результатом выбора, а лишь таким, которое как раз соответ­ствует духу народа.

В конституции дело идет о развитии разумного, т.е. поли­тического состояния в себе, об обнаружении моментов по­нятия, о разделении властей, которые сами по себе дополня­ют друг друга, а также, будучи свободными, способствуют своей деятельностью достижению одной цели и держатся ею, т. е. образуют органическое целое. Таким образом государст­во есть разумная, объективно себя сознающая и для себя су­щая свобода. Ведь ее объективность состоит именно в том, что ее моменты оказываются налицо не идеально, а в свое­образной реальности, и в своей деятельности, относящейся к ним самим, просто переходят в деятельность, которою по­рождается и результатом которой является целое, душа, ин­дивидуальное единство.

Государство есть духовная идея, проявляющаяся в форме человеческой воли и ее свободы. Поэтому исторический про­цесс изменения вообще по существу дела совершается при посредстве государства, и моменты идеи являются в нем как различные принципы. Те формы государственного устройст­ва, при которых всемирно-исторические народы достигли сво­его расцвета, характерны для них, и таким образом они не дают общей основы для того, чтобы различие сводилось лишь к определенному способу совершенствования и развития, а не к различию принципов. Итак, при сравнении конститу­ций прежних всемирно-исторических народов оказывается, что из них, так сказать, нельзя извлечь никаких уроков, ко­торыми можно было бы воспользоваться для последнего прин­ципа конституции, для принципа наших времен. Совершен­но иначе обстоит дело по отношению к науке и искусству: например, философия древних до такой степени является ос­новой новой философии, что она просто должна заключать­ся в последней и является той почвой, на которой выросла новая философия. Здесь отношение их представляется не­прерывным усовершенствованием одного и того же здания, фундамент, стены и крыша которого еще остались неизмен­ными. В области искусства греческое искусство, в том виде, как оно есть является даже высшим образцом. Но по отно­шению к государственному устройству дело обстоит совер­шенно иначе: здесь принципы старого и нового по существу различны. Отвлеченные определения и поучения о справед­ливом управлении, как например то, что благоразумие и доб­родетель должны господствовать, конечно являются общими для того и для другого. Но нет ничего до такой степени не­лепого, как желание найти образцы для государственных уч­реждений нашего времени у греков и римлян или у восточ­ных народов. На Востоке можно найти прекрасные картины патриархального состояния, отеческого правления, предан­ности народов; у греков и римлян — описание народной сво­боды. Ведь у них мы находим такое понимание свободного государственного устройства, согласно которому все гражда­не должны принимать участие в совещаниях и решениях от­носительно общих дел и законов. И в наше время общее мне­ние остается таким же, вносится только то изменение, что, так как наши государства очень велики и граждане много­численны, им приходится выражать свою волю по поводу решаемых общественных дел не прямо, а косвенно, через представителей, т.е. для издания законов народ вообще дол­жен быть представлен депутатами. Так называемый предста­вительный образ правления является тем определением, с которым мы связываем представление о свободной консти­туции, и это стало прочным предрассудком. При этом разде­ляют народ и правительство. Но в этом противопоставле­нии, являющемся злонамеренной уловкой, содержится злая выдумка, будто народ образует целое. Далее, в основе этого представления лежит принцип единичности, абсолютности субъективной воли, о котором упоминалось выше. Всего важ­нее то, что принципом свободы в том виде, как она опреде­ляется понятием, является не субъективная воля и произвол, а понимание общей воли, и что система свободы является свободным развитием ее моментов. Субъективная воля явля­ется чисто формальным определением, в котором вовсе не указывается, чего она хочет. Только разумная воля является этим всеобщим началом, которое само определяется и раз­вивается в себе и истолковывает свои моменты как органи­ческие члены. Древние не имели никакого представления о таком готическом построении...» (5.VIII.44—46).