Русская философия ХIХ века о познании

Чаадаев

Петр Яковлевич Чаадаев (1794 — 1856 гг.) — зачинатель западничес­тва, участник Отечественной войны 181 2 г. Автор известных "Филосо­фических писем".

Развитие европейского общества, в частности его науки, Чаадаев связывал скатоличеством. Он призывал к сближению правосла­вия и католицизма. Считал, что, если Россия усвоит все, что есть ценного на Западе, она станет центром интеллектуальной жизни Европы,

Причину физического мира и мира духовного Радищев видел в "божественной силе". Говорил об аналогии (параллелизмt) между явлениями этих двух миров. Он утверждал, в частности, следующее: “Подобно тому как столкновение сил в природе служит продол­жением этого (божественного — CХ) первого толчка, сообщенного мате­рии, столкновение сознаний также продолжает движение духа”. То же самое можно сказать и о связях мыслей: "всякая мысль людей" связана "со всеми человеческими мыслями, предшествующими и последующими".

Чаадаев выступал за всеобщее примирение науки и религии. Наука направлена на изучение физической действительности. Знание физичес­кого мира достигается путем опыта и логического познания. Но физи­ческий мир — творение Божества, и общий закон природы открывается только "сверхъестественному озарению благочестивой жизни". В духов­ной области знание нравственного закона также может быть дос­тигнуто лишь путем откровения. Между знанием и верой нет резкой гра­ницы: "знание всегда предполагает известную долю веры, точно так же вера предполагает известную долю знания".

Бог дает религиозную идею, которая воплощается во всеобщем разу­ме людей, считает Чаадаев. Подлинная история — это история мысли. Он пишет: "Общество шло вперед лишь силою мысли, интересы всегда следовали там (на Западе — СХ) за идеями, а не предшествовали им; убеждения никогда не возникали там из интересов, а всегда интересы рождались из убе­ждений". По Чаадаеву, прогресс человечества в целом осуществляется пу­тем преемственной передачи идей, начальным историком которых является Божественный разум. В связи с этим Чаада­ев писал: "Одна из самых печальных особенностей нашей своеобразной цивилизации состоит в том, что мы все еще открываем истины, ставшие избитыми в других странах и даже у народов, в некоторых отношениях более нас отсталых". "То, что у других составляет издавна самую суть общества и жизни, для нас еще только теория и умозрение". Он пишет также о том, что "не восприняли мы и традиционных идей человеческого рода"; "мы как бы чужие для себя самих". "Это естественное последствие культуры, всецело заимствованной и подражательной". "Мы подобны тем детям, которых не заставляли самих рассуждать, так что, когда они вырастают, своего в них нет ничего, все их знание на поверхности, вся их душа — вне их". Нам " не хватает какой-то устойчивости, какой-то последовательности в уме, какой-то логики. Силлогизм Запада нам чужд. В лучших умах наших есть что-то еще худшее, чем легковесность. Лучшие идеи, лишенные связи и последовательности, как бесплодные вспышки, парализуются в нашем мозгу". "Я нахожу даже, что в нашем взгляде есть что-то до странности неопределенное, холодное, неуверенное, напоминающее обличив народов, стоящих на самых низших ступенях социаль­ной лестницы". Чаадаев отмечает некое свойство, "делающее нас столь безразличными к случайностям жизни, вызывает в нас также равнодушие к добру и злу, ко всякой истине, ко всякой лжи". В России, считает Чаадаев — "незначительное меньшинство мыслит, остальная часть чувствует". Его мучает вопросы: "где наши мудрецы, где наши мысли­тели? Кто за нас когда-либо думал, кто за нас думает теперь?" И это при том, что назначение России "сочетать в се­бе две великие основы духовной природы — воображение и разум, и объединить в своем просвещении исторические судьбы всего земного шара".
Но, опять же — "ни одна великая истина не была выдвинута из нашей среды, мы не дали себе труда ничего создать в области воображения". "Даже в области той науки, которая все охватывает, наша история ни с чем не связана, ничего не объясняет, ничего не доказывает". И вообще, "мы составляем пробел в порядке разумного существования". По всему этому, считает Чаадаев, необходимо "снова начать у нас воспитание человеческого рода". А здесь уже попахивает революциями: "Все политические революции были там в принципе переворотами нравственного порядка. Искали истины — нашли свободу и благоденствие". Что касается нас — "мы можем только завидовать судьбе народов, которые в этом столкновении убеждений, в этих кровавых схватках в защиту истины создали себе мир понятий, какого мы не можем себе да­же и представить, а не то что перенестись туда телом и душою, как мы на это притязаем".

Станкевич

Николай Владимирович Станкевич (1813 — 1840 гг.) — руководитель кружка (кружок Станкевича), обсуждавшего философско-этические проблемы. Изучал немецкую философию, которую, однако, характеризовал как "мир скелетов", лишенный конкретного живого содержания. Он считал, что единство идей должно соединяться с разнообразием фактов.

Жизнь человека характеризуется тремя формами: разумом, волей и чувством.Разум осуществляет познание, воля — действие. Наиболее специфическое для человека чувство, согласно Станкевичу, "обнаруживается любовью". Он говорил: "Жизнь есть любовь. Вечные законы ее и вечное их исполнение — разум и воля".

Философия является всеобщей наукой, которая открывает человеку пути самосовершенствования и движения общественно­го идеала. Духовное воспитание и просвещение противостоят обществен­ному злу, они составляют основу исторического прогресса. Движение к обществу, достойному человека, нужно начинать с умственного и нрав­ственного самосовершенствования личности.

Станкевич признает религию. Он исходит из того, что существует органи­ческое единство между философией как сферой разума и религией, от­носящейся к области верования. Философия в своем развитии наталкивается на вопросы, которые находят решения лишь в вере. Но религия, которую имеет в виду Станкевич — это не официальная религия, а некая особая религия любви. Такая религия не делит людей на католиков, протестантов или православных. Она выше внешнего культа и свободна как от грубых суеверий, так и от мистицизма. По мнению Стан­кевича, религия долж­на быть основана на разуме, в то время как мистицизм составляет прямую противоположность "строгому мышлению".

Станкевич убежден в том, что философия должна быть связана с жизнью. Такую связь он видит в исторической науке, а особенно в ли­тературе, которая есть не только форма познания действительности, но и лучшая возможность непосредственного участия в общественной жизни.

Грановский

Тимофей Николаевич Грановский (1813 — 1855 гг.) — крупный историк. По совету Станкевича обратился к гегелевской философии с целью прео­доления традиционного эмпиризма исторической науки. Метод Грановс­кого базировался на принципе, согласно которому историческое исследование должно исхо­дить из фактов, обобщать их и находить в них проявление мирового духа, идею, движущую массами.

Хомяков

Алексей Степанович Хомяков (1804 — 1860 гг.) — наиболее крупная личность среди славянофилов. Он — социолог, публицист, философ, экономист, изобретатель, врач, художник, поэт, драматург. Ав­тор многотомных "Записок о современной истории",

Будущее России Хомяков связывал с православием, которое должно стать источником русского просвещения, и с общиной, которую он рассматривал с точки зрения "образа жизни", наполненного духов­но-нравственным, религиозным, "соборным" содержанием.

По Хомякову, вещество и мысль не имеют никаких общих свойств — нелепо считать сознание свойством материи.

В познании участвует логическое мышление и вера. Хомяков выступает за "цельное знание" и "живую истину". Цельный разум состоит из веры, воли и рассудка. Вера дает разуму живое созерцание. Воля отделяет область фантазии от области пред­метного мира. Рассудок находит в содержании знания законы. Вера создает мир образов или явлений, дает содержание знанию. Рассудок, логическое мышление обрабатывает это знание.

Чтобы познать явления в их жизненной реальности, субъект должен выйти из своих пределов и перенестись вявления "нравственною силою искренней любви". Тогда, считает Хомяков, он получает живое знание ("внутреннее" и "непосредственное"), "Живая истина", в особенности истина Божия, не укладывается в границы логического познания, которое есть лишь один из видов познания. Необходима вера. Хомяков утверждает: нужно, чтобы "бесконечное богатство данных, приобретаемых ясновидением веры, анализировалось рассудком". Только там, где достигнута гармония веры и рассудка, имеется "все­целый разум".

"Живое знание" дает нам познание того, что находится в основе существования. По Хомякову, творцом и источником мира является ра­зумная воля, "волящий разум". Воля воплощает мысли Бога в действи­тельность. На низшем уровне реальности воля проявляет себя в форме материальных процессов. На высшем (в духовном мире) воля являет себя в виде свободной воли, соединенной с разумом.

Человек, отмечает Хомяков, создан по образу и подобию самого Бога. Смысл его жизни заключен в стремлении к Божеству путем познания и самосовершенствования.

Церковь, как органическое целое, свой основной принцип имеет не в повиновении высшей власти, а в соборности, как совместном понимании правды и отыскании пути к спасению. Она есть "организм истины и любви, или, точнее: истина и любовь как организм". Причем, "в делах веры принужденное единство есть ложь, а принужденное послушание есть смерть".

У Хомякову, истинный критерий познания заключается в церковном общении, в любви: "Общение любви не только полезно, но вполне необходимо для достижения истины, и постижение истины на ней зиждется и без нее невозможно. Недоступная для отдельного мышления истина будет доступна только совокупности мышлений, связа­нных любовью". Но все это характерно только православию. Протестантство, по Хомякову, блуждает "в пустынях рассудочной отвлеченности".

Единение с церковью на основе любви — необ­ходимое условие постижения истин самой веры. Принцип соборности означает, что носителем истины является только церковь в целом, а не отдельные ее представители, даже глава церкви, патри­арх.

Особое значение Хомяков придавал русской деревенской общине, или миру, с его сходками, традиционной справедливостью, совестью и внутренней истиной.

О просвещении Хомяков говорил: "Знание не есть истинное просвещение. Знание есть расширение умственного богатства, просвещение же истинное, сверхзнание, заключает в себе развитие высших начал — нравственных и духовных".

Хомяков был патриотом России, гордился ее историей: "У какого христианского народа есть Нестор? у кого из народов есть столько ума в пословицах? а пословицы не есть ли плод пышной давней народной жизни?".

Киреевский

Иван Васильевич Киреевский (1806 — 1856 гг.) — видный представи­тель славянофилов, хотя поначалу придерживался западной ориен­тации. О западной цивилизации он говорил, что она создала удобства наружной жизни, привела к выдающимся научным результатам, но что она не образует синтеза с "внутренним сознанием человека". Высо­ко оценивал немецкую ученость, однако, называл Германию страной "глу­пой", "дубовой".

Киреевский нападает на "самовластный рассудок", "холодный ана­лиз", не оставляющие места вере. Отмечая рассудочный характер схо­ластики, считал, что в России христианство шло к истине не путем логических силлогизмов, а через самопознание и глубокую нравственную убежденность.

Истинное познание не может ограничивать­ся логическим развитием разума и неизбежно предполагает "откровение", "внутреннюю целостность" человеческого духа. По Киреевскому, чело­век должен стремиться к целостности своих сил, быть таким, "чтобы он не призна­вал своей отвлеченной логической способности за единственный орган разумения истины; чтобы голос восторженного чувства, не соглашенный с другими силами духа, он не почитал безошибочным указанием правды; чтобы внушения отдельного эстетического смысла, независимо от дру­гих понятий, он не считал верным предводителем для разумения высше­го мироустройства".

Киреевский был убежден в том, что тайны бытия становятся доступны только при условии гармонического слияния мысли, чувства и веры. Благодаря объединению в одно гармоническое целое всех духовных сил человек приобретает способность к мистической интуиции и созерцанию, ему становится доступной истина о Боге и его отно­шении к миру. Из объединения духовных сил получается знание, способное "согласить веру и разум, наполнить пустоту, которая раз­деляет два мира, требующие соединения, утвердить в уме человека истину духовную видимым ее господством над истиною естественною и воз­высить истину естественную ее правильным отношением к духовной и связать наконец обе истины в одну живую мысль".

Белинский

Виссарион Григорьевич Белинский (1811 — 1848 гг.) — идейный вождь революционной демократии 40-х гг. ХIХ в. Проводил в своих сочине­ниях антикрепостнические, просветительские идеи. Начинал как объективный идеалист, гегельянец, но пришел к демократизму и материализму.

Философия — исторически развивающаяся наука. Между философскими системами Белинский видел преемственность, то, что последующие учения опираются на предыдущие и идут дальше. Он приходит к заключению — диалектически развиваются как природа, так и общество и познание. Он выделял в качестве важ­нейшего требования диалектики объективное рассмотрение действитель­ности в ее развитии.

Белинский отмечал стремление современного ему мышления к “действительности, реальности, истине”, "отвращение от фантазий и призраков". Он призывает "освободить науку от призраков трансцендентализма", отвести навсегда "че­ловеческий разум от всего фантастического и мистического". "В нау­ке, — считает Белинский, — отвлеченные теории, априорные построения, доверие к системам со дня на день теряют свой кредит и уступают место направлению практическому, основанному на знании фактов".

По мнению Белинского, вопрос о соотношении мышления и природы может разрешить только наука. Духовную при­роду человека нельзя отделять от физической природы как что-то независимое от нее: "Вы, конечно, очень цените в человеке чувство? — Прекрасно! — Так цените же и тот кусок мяса, который бьется в его груди и который вы называете сердцем и которого замедленное или ускоренное биение верно соответствует каждому движению вашей души. — Вы, конечно, очень уважаете в человеке ум? — Прекрасно! — Так оста­навливайтесь же в благоговейном изумлении перед массой его мозга, где происходят все умственные отправления ... Иначе вы будете удивляться в человеке следствию мимо причины или — что еще хуже — сочи­ните свои небывалые в природе причины и удовлетворитесь ими. Психо­логия, не опирающаяся на физиологию, так же несостоятельна, как и физиология, не знающая о существовании анатомии" (выделено мной — СХ).

Белинский считал, что естествознание его времени еще пока накап­ливает факты, чтобы потом перейти к более высокой ступени — философ­скому их осмыслению (ср. Энгельс). Но потребность в таком осмыслении уже зарожда­ется: "Все чувствуют и осознают недостаток общих начал в науках и необходимость знания как чего-то целого, как нау­ки о жизни, о бытии, о сущем в обширном значении этого слова, а не как науки то об этом предмете, то о том".

Белинский рассматривал искусство как одну из форм человеческого сознания и познания. Поэтому он обращается к вопросам природы позна­ния вообще.

Белинский выступал против агностицизма, осуждал сомнение в познавательных силах человеческого разума. Стоял на позициях сен­суализма, но был против плоского эмпиризма: "Одно изучение фактов без философского взгляда на них ведет только к их знанию, но не к их разумению". С другой стороны, "философские взгля­ды, не основывающиеся на изучении и значении фактов или насилующие факты для своего оправдания", ведут только к "фантазиям и болтовне", которые "бесполезнее знакомства с фактами". Полное знание достигается только в единстве эмпирического и рационального, теоретического.

Человек, отмечает Белинский, — существо деятельное и мыслящее. В отношении к человеку каждый предмет существует как объект воздей­ствия и объект познания — "практически и теоретически". Но "че­ловек только тогда владеет предметом, когда охватывает его с обеих сторон".

Белинский высказал ряд важных соображений о роли общения, языка в развитии человеческого познания.

Белинский требовал единства убеждений и действий: если человек верно понял закономерность истории, но ничего не делает чтобы способствовать развитию общества, то такой человек без­нравственен. Он отмечал при этом, что большинство людей являются "эгоистами поневоле", жертвами неразумной общественной среды.

"Письмо к Гоголю" Белинского свидетельствует о его непримиримом отношении к религии, которую он приравнивал к мистике и даже к мракобесию.

Герцен

Александр Иванович Герцен (1812 — 1870 гг.) — крупнейший представи­тель демократического движения своего времени. Окончил Московский университет, защитил кандидатскую работу "Аналитическое изло­жение солнечной системы Коперника". Он автор многочисленных сочинений: цикла статей "Дилетантизм в науке", другого цикла — "Письма об изучении природы", романа "Кто виноват?", повести "Сорока-Воровка", повести "Доктор Крупов", др. Выпускал альманах "Полярная звез­да", издавал газету "Колокол".

Герцен изучал вопрос о природе философии. Характеризовал ее как науку о всеобщих законах бытия. Подчеркивал объективное значение ее законов и категорий. Он указывает на свя­зи философии и жизни, критикует попытки отгородить философию и науку от потребностей жизненной практики. По Герцену, истинный ученый — активный участник общественной жизни, ученый-гражданин. Философ­ское знание выступает не самоцелью, а средством общественно-преоб­разующей деятельности. Цель философии — дать теоретическое основа­ние такой деятельности. Отказ от использования результатов позна­ния — это примирение с существующей действительностью.

Философия "как наука предполагает известную степень развития самомышления, без которого нельзя подняться в ее сферу". В то же время: "Массам вовсе недоступны бестелесные умозре­ния; ими принимается имеющее плоть".

Герцен активно выступал против тенденции к иррационализму, в частности, у Хомякова и Киреевского.

Герцен высказывается за прочный союз философии и естествознания: "антагонизм между философией и естествознанием становится со всяким днем нелепее и невозможнее". Сила естествен­ных наук состоит в том, что они опираются на опыт, на факты, исхо­дят из признания объективной природы. Но естествознание имеет и слабую сторону — ему не хватает правильно метода. Необходимо, чтобы естествознание овладело методом, разработанным философией, а философия должна победить в себе "дуализм, идеализм, метафизичес­кую отвлеченность".

Герцен высоко ценил Гегеля за то, что тот показал единство за­конов мышления и бытия. Но он не принял положения о природе как "прикладной логике". Он писал: нужно "понять, что разумение человека не вне природы, а есть разумение природы о себе, что ... законы мышления — осознанные законы бытия"; "сознание вовсе не постороннее для природы, а высшая степень ее развития"; "история мышления — продолжение истории природы".

Герцен приходит к выводу о познаваемости мира и объективности знания. Вред агностицизма он видит в том, что тот провоцирует на отрицание активности человека, возможности воздействия человека на ход событий в природе и в обществе.

Cсогласно Герцену, начальный акт познания — опыт. Разделяя подход сенсуалистов, он, однако, видел его недостаток в том, что опыт нередко рассматрива­ется лишь как воздействие внешнего мира, при котором созна­ние оказывается пассивным, страдательным. Сознанию при этом отводится лишь деятельность по комбинированию результатов наблюдений. У Гер­цена опыт — это взаимодействие сознания и предмета, а активность является необходимым внутренним свойством сознания. Герцен принимает един­ство опыта и умозрения: "Опыт, умозрение — две необходимые, истин­ные, действительные степени одного и того же знания; спекуляция — больше ничего, как высшая, развитая эмпирия, взятые в противополож­ности, исключительно и отвлеченно, они так же не приведут к делу, как анализ без синтеза или синтез без анализа. Правильно развива­ясь, эмпирия непременно должна перейти в спекуляцию, и только то умозрение не будет пустым идеализмом, которое основано на опыте".

Процесс познания — не простая последовательность чувственной и разумной ступеней, живого восприятия и разума. В познании имеет место сложное взаимодействие чувственного и логи­ческого, как на уровне живого созерцания, так и на уровне самого разума. При этом понятия и категории разума выступают теоретическим выражением законов, связей и отношений объективного мира.

Герцен отмечал односторонности в истолковании познания, присущие материализму предшествующих эпох: "материализм, точно так же односторонний (как и идеализм — СХ), шел прямо на уничтожение всего невещественного, отрицал всеобщее, видел в мысли отделение мозга, в эмпирии единый источник знаний, а истину признавал в одних частностях, в одних вещах, осязаемых и зримых; для него был разумный человек, но не было ни разума, ни человечества".

Истинная философия должна рассматривать природу в ее целостности, включая и сознание. Герцен отмечал, что мыш­ление "так же естественно, как протяжение, так же степень развития, как механизм, химизм, органика, только высшая". Он писал с сарказ­мом: "Можно ли, например, меня уверить, что после смерти дух чело­века жив, когда так легко понять нелепость этого разделения тела и духа...?"

Предмет особых забот Герцена — наука и ее успешное развитие. В статьях "Дилетантизм в науке" он защищает науку от внешних и внутренних врагов — "мухамедан в науке". Дилетанты — плохие "друзья науки", они "оправдывают ненависть врагов ее". Но — "время для науки настало, она достигла до истинного понятия своего; духу человеческому, искусившемуся на всех степенях лестницы самопознания, начала раскрываться истина в стройном наукообразном организме, и притом в живом организме. За бу­дущее науки нечего бояться". Это здоровый организм. А вот дилетантизм— лишь болезненный попутчик науки. Дилетанты "чувствуют потреб­ность пофилософствовать, но пофилософствовать, между прочим, легко и приятно, в известных границах ... они, жаждавшие везде осущест­вления своих милых, но несбыточных фантазий, не находят их и в науке, отворачиваются от нее и, сосредоточенные в тесных сферах личных упований и надежд, бесплодно выдыхаются в какую-то туманную даль".

О судьбах науки в России Герцен говорит: "у нас не устано­вились самые общие понятия о науке", "у нас гораздо менее развито понятие науки и путей ее". В то же время он отмечает, что "современ­ная наука может быть понятна всякому, кто имеет живую душу, самоотвержение и подходит к ней просто". По Герцену, наука требует отречения от личных убеждений, что "значит признание истины". “Сохраня­ющим личные убеждения дорога не истина, а то, что они называют исти­ной. Они любят не науку, а именно туманное, неопределенное стремление к ней, в котором раздолье им мечтать и льстить себе. Эти искатели премудрости, каждый по своей тропинке, так высоко оценили свой под­виг, так полюбили свою умную личность, что не могут поступиться ею”. Они забывают, что "уважение к истине — начало премудрости". Наука "перешагнула за индивидуальности, за случайные и временные личности; она далеко оставила их за собою, так что они незаметны для нее. В науке царство совершеннолетия и свободы; слабые люди, предчувствуя эту свободу, трепещут; они боятся ступить без пестуна, без внешнего вселения; в науке некому оценить их подвига, похвалить, наградить; им кажется это ужасной пустотою, голова кружится, и они удаляются. Распадаясь с наукой, они начина­ют ссылаться на темное чувство свое, которое хоть и никогда не при­ходит в ясность, но не может ошибиться".

"Не сердце, а разум — судья истины. А разуму кто судья? — Он сам (выделено мной — СХ). Это одна из непреодолимейших трудностей для дилетантов; оттого они, приступая к науке, и ищут вне науки аршина, на который мерить ее; сюда принадлежит известное нелепое правило: прежде, нежели на­чать мыслить, исследовать орудия мышления каким-то внешним анализом" (ср. Кант). При этом, подчеркивает Герцен, "в специальных науках редко услышите такие (дилетантские — СХ) вопросы: страх показаться невеждой держит в узде. В философии дело другое: тут никто не стесняется! Предметы все знакомые — ум, разум, идея и проч. У всякого есть палата ума, разума и не одна, а много идей".

"Конечно, наука не имеет таких торжес­твенных пропилей, как религия. Путь достижения в науке идет, по-ви­димому, бесплодной степью; это отталкивает некоторых". "Наука не требует ничего вперед, не дает никаких начал на веру, и какие нача­ла у нее, которые вперед можно было бы передать? Ее начала — это конец ее, это последнее слово, итог всего движения, до них она достигает; самое развитие их есть неопровержимое доказательство". В на­уке "фантастическое упоение образного видения становится, по выраже­нию Аристотеля, трезвым знанием", "наука имеет свою автономию и свой генезис; свободная, она не зависит от авторитетов; освобождаю­щая, она не подчиняется авторитетам".

"Дело науки — возведение всего сущего в мысль". Понять "предмет — значит раскрыть необходимость его содержания, оправ­дать его бытие, его развитие; понятое необходимым и разумным не есть чуждое нам: оно сделалось ясною мыслью предмета"; "неразумное непонятно для нас, но его и понимать не стоит труда: оно необходи­мо оказывается несущественным, неистинным; оно обнаруживается таким (говоря школьным языком), чего доказать нельзя, ибо доказательство только и состоит в раскрытии необходимости предмета, указывающей на разумность его ... оправдание разумом — последняя безапелляцион­ная инстанция".

По Герцену, "чтоб понять современное состояние мысли, вернейший путь — вспомнить, как человечество дошло до него, вспомнить всю мор­фологию мышления — от непосредственного, бессознательного мира с природой, предшествовавшего мышлению, до раскрывающейся возможности полного и сознательного мира с собою". Истина, "проходя рядом односторонних определений, многосторонне определяется, выража­ется яснее и яснее". "Фантазии, образы, представления, которыми ста­рается человек выразить свою заповедную мысль, улетучиваются, и мысль мало-помалу находит тот глагол, который ей принадлежит". "Нет философской системы, которая имела бы началом чистую ложь или неле­пость; начало каждой — действительный момент истины, сама безуслов­ная истина, но обусловленная, ограниченная односторонним определе­нием, не исчерпывающим ее". "Призвание мышления в том и состоит, чтоб развивать вечное из временного".

Говоря о соотношении познания, науки, образованности и власти, Герцен пишет: "Власть у нас увереннее в себе, свободнее, нежели в Турции, нежели в Персии, ее ничего не останавливает ... народность она не уважает, общечело­веческой образованности не знает, с настоящим — она борется". "Теперь не токмо площадь, но книга, кафедра — все стало невозможно в России. Остается личный труд в тиши или личный протест издали".

Чернышевский

Николай Гаврилович Чернышевский (1828 — 1889 гг.) — глава демократического движения в 60-е гг. XIX в. Защитил диссертацию: "Эстетические отношения искусства и действительности". Основная философская позиция Чернышевского выражена в работе: "Антропологический принцип в философии".

Чернышевский понимал фундаментальное значение философии для всех сфер теоретического знания: "Каждая частная теория относительно из­вестной сферы жизни сознательно или бессознательно выводится из ми­росозерцания данной эпохи". "Если важно сообщить и исследовать фак­ты, то не менее важно и стараться проникнуть в смысл их", а это возможно сделать только на основе научной философии. Применение пра­вильного философского метода позволяет ученому избегать "субъективного мышления", не уклоняться от истины в угоду личным желаниям и предрассудкам.

Философию Чернышевский характеризовал как “теорию решения са­мых общих вопросов науки, обыкновенно называемых метафизическими, например, вопросов об отношении духа и материи, о свободе человеческой воли, о бессмертии души и т.д.”
О материалистической философии Чернышевский говорил: "Основаниями своих теорий она берет истины, открытые естественными науками посредством самого точного анализа фактов ... Она не принимает ничего без строжайшей всесторонней про­верки и не выводит из принятого никаких заключений, кроме тех, кото­рые сами собою неотразимо следуют из фактов и законов, отвергать которые нет никакой логической возможности".

По Чернышевскому, истина есть абсолютный принцип науки. Отсю­да, однако, не следует, что наука является самоцелью. Как определенный вид деятельности, наука служит человеку. Ученый, иссле­дователь живет и действует в обществе, и это обстоятельство оказы­вает на него воздействие: "Политические теории, да и всякие вообще философские учения создавались всегда под сильнейшим влиянием того общественного положения, которому принадлежали...".

Важнейшей проблемой философии Чернышевский считал проблему пони­мания человека. Он исходил из данных, установленных естествознанием, с одной стороны, и историческими науками и политической экономией — с другой. Естествознание выработало идею о единстве человеческого организма: физиологи, медики, зоологи не допускают мысли о дуализме человека. "Философия добавляет, что если бы человек имел, кроме реальной своей натуры, другую натуру, то эта другая натура непременно обнаруживала бы себя в чем-нибудь, и так как она не обнаруживается ни в чем, так как все происходящее и проявляющееся в человеке происходит по одной ре­альной натуре, то другой натуры и нет".

Все явления нравственного мира в принципе причинно обусловлены внешними обстоятельствами и "проистека­ют одно от другого". Но не все эти процессы точно известны: "По нынешнему своему виду нравственные науки различаются от так называемых естественных, собственно, только тем, что начали разра­батываться истинно научным методом позже их, и потому разработаны еще не в таком совершенстве, как они".

Чернышевский интересовался конкретными науками, в частности, математикой. В духе своего времени он отрицал возможность четвертого измерения и реальности неевклидовых геометрий. Он даже утверждал: "Путь геометрии совершенствуется; это прекрасно; но ровно ничего несогласного с Эвклидом в ней не только теперь, но и никогда не будет. Но те дикие фантазии Гаусса во вкусе Канта — это, по-види­мому, общие фантазии всех авторитетных математиков нашего времени".

Чернышевский призывал к применению диалектическо­го метода: "Мыслитель не должен успокаиваться ни на каком положительном выводе, а должен искать, нет ли в предмете, о котором он мыслит, качеств и сил, противоположных тому, что пре­дставляется этим предметом на первый взгляд; таким образом, мысли­тель был принужден обозреть предмет со всех сторон, и истина являлась ему не иначе, как следствием борьбы всевозможных противополож­ных мнений".

Чернышевский рассматривает познание как врожденное качество человека. Он согласен с тем, что человеческая психика обусловлена в целом внешним воздействием материальных предметов, а всякий мыслительный акт возникает на основе деятельности нер­вной системы: "Ощущение по самой натуре своей непременно предполага­ет существование двух элементов мысли, связанных в одну мысль: во-первых, тут есть внешний предмет, производящий ощущение, во-вторых, существо, чувствующее, что в нем происходит ощущение".

Познание — исторический процесс. Оно обладает относительным характером. Чернышевский выступает против абсолютизации знаний, против догматизма. Но он также против агностицизма и скептицизма. Чернышевский критикует позицию, согласно которой человек знает не сами предметы, а свои представления о них (см. Кант): "Знаем ли мы о себе, что мы люди? — Если знаем, то наше знание о существовании человеческого организма — прямое зна­ние, такое знание, которое мы имеем и без всякой примеси каких бы то ни было соображений; оно — знание существа о самом себе". И да­лее: "если мы люди, то мы имеем знание неисчислимого множества пред­метов прямое, непосредственное знание их, их самих, оно дается нам нашею реальною жизнью"; "говорить, что мы имеем лишь знание наших представлений о предметах, а прямого знания самих предметов у нас нет, значит отрицать нашу реаль­ную жизнь, отрицать существование нашего организма".

В своей социально-этической концепции Чернышевский выступает за "разумный эгоизм", связанный со свободным подчинением личного интереса общему делу. Он утверждает важную роль разума в регулирова­нии поведения человека. Добро и разумность неотдели­мы друг от друга. Злые же поступки, по мнению Чернышевского, и вредны, и неразумны. Тот, кто хочет быть "вполне человеком", должен знать, что "отдельного счастья нет".

Писарев

Дмитрий Иванович Писарев (1840 — 1868 гг.) — учился в Петербургском университете. Рано ушел из жизни — утонул, купаясь на Рижском взморье. Автор многих статей в журна­лах "Русское слово", "Дело", "Отечественные записки".

Писарев отмечал необходимость соединения теории и практики, философии с общественной жизнью: "Умозрительная философия получит право участвовать в картине цивилизации настолько, насколько она содейст­вует развитию и изменению бытовых форм и жизненных отношений". Писа­рев высоко оценивал Ф.Бэкона, называя его "светочем человечества", а также французских материалистов ХVIII в., которые разрабатывали "с разных сторон самые важные и глубокие вопросы миросозерцания".

Писарев одним из первых понял ценность теории Дарвина, которая дает руководящую нить всем естественным наукам. Он оказал большое влияние на формирование у российской молодежи интереса к естествознанию. По его убеждению, естественные науки явля­ются основой научного мировоззрения, а изучение этих наук помо­гает установить разумные общественные отношения.

Писарев ставит акцент на чувственном познании: "Философы всех времен и народов сберегли бы много труда и времени и во многих случаях избавили бы своих усерд­ных почитателей от бесплодных усилий понять несуществующее, если бы не выходили в своих исследованиях из круга предметов, доступных непосредственному наблюдению".

Подчеркивая значение наблюдения, опыта, индукции, Писарев в то же время отмечает важное значение теории в научном познании: "Раз­виваться значит постепенно прокладывать себе путь к верному пониманию той связи, которая существует между явлениями природы. Чтобы прибли­зиться к этому верному пониманию, надо собирать наблюдения. А такие наблюдения, которые могут пригодиться для общих выводов, возможны только тогда, когда наблюдатель смотрит на явления с какой-нибудь определенной точки зрения, то есть когда он подходит к явлению с какой-нибудь уже готовою теорией". При этом: "Каждое явление приро­ды само по себе так сложно, что мы никак не можем охватить его ра­зом со всех сторон; когда мы приступаем к явлению без всякой теории, то мы решительно не знаем, на какую сторону явления следует смот­реть".

Писарев размышлял о природе фантазии, мечты в человеческом мышлении и деятельности. Мечта может обгонять ход событий и в то же время находиться в соприкосновении с жизнью. Мечта может поддерживать и усиливать энергию человека. Но она может уводить человека в сторону от действительной жизни. "Когда есть какое-нибудь соприкосновение между мечтою и жизнью, тогда все обстоит благополучно".