Постгенитальная сексуальность и

ЕВРОПЕЙСКАЯ ЦИВИЛИЗАЦИЯ

В классическом подразделении Фрейда различа­ются следующие стадии сексуальности: оральная, анальная и генитальная. Генитальная стадия рас­сматривается как вершина сексуального развития – выбор объекта осуществлен, и далее следует рутинная половая жизнь, не избавленная, впрочем, от некоторых трудностей... Есть, однако, основа­ния предполагать, что на этом дело не заканчива­ется и мы вправе выделить в качестве самостоя­тельной фазы четвертую, постгенитальную стадию развития сексуальности. Но ее рассмотрение мы начнем не с онтогенетического, а с историческо­го аспекта.

До поры до времени история сексуальности столь же разнообразна, как и история техники в целом – не менее, но и не более. Но с какого-то момента квота разнообразия эротической реаль­ности начинает стремительно возрастать – и, преж­де всего за счет появления несобственного изме­рения, размытой ауры эротизма, проникшего во все горизонты человеческого бытия. Предельно упрощая ситуацию, мы можем разделить хроноло­гию сексуальности на две части: на эротику эксцесса как архаическую форму вожделения, безраздельно господствовавшую «до новой эры», и современный тип эротизма, являющийся таким же неотъемле­мым атрибутом европейской цивилизации, как наука, техника или дисциплина времени.

Исторические перипетии тихого взрыва, неза­метного внешне, но приведшего к вспышке сверх­новой секс-цивилизации, пока неясны, можно лишь в общей форме ответить на вопрос «что про­изошло?» Эротика эксцесса представляла собой спрессованные по месту и времени выбросы сек­суальной активности (яркие вспышки энергии ли­бидо), чередующиеся с длинными паузами воздер­жания или рутинного репродуктивного поведения. Дискретность разрядов может быть названа основ­ной чертой архаической эротики, причем перио­ды кратковременной вседозволенности совпадали с особыми праздничными днями (сатурналии, праздники дураков, весенние рекреации и др.).

Прорывы такого рода Ж. Батай называл транс­грессиями, считая трансгрессию неотъемлемой ча­стью социума, управляемого посредством системы запретов (табу). Эксцесс – это трансгрессия в чув­ственной сфере, определяемая внутренним импуль­сом и направленная на первый попавшийся объект, обладающий хотя бы минимальным уровнем атт­ракции. Словом, на все, что шевелится. Эротичес­кое напряжение как бы циркулировало по кольцу времени, достигая критической величины и разря­жаясь в эксцесс. Можно сказать, что эротика экс­цесса восстанавливала на новом витке уже преодоленные физиологические ограничения сексуально­сти, астральный цикл, регулирующий сексуальное поведение млекопитающих. Эти регулярные фес­тивали вседозволенности заманчиво сопоставить с периодами течки: концентрация эротизма в атмосфере резко повышалась – с той разницей, что вместо химической сигнализации использовалась символическая. Радикально изменились, прежде всего, средства транспортировки соблазна: у живот­ных решающую роль играет запах, у человека решительно преобладает визуальный ряд. Но и сход­ство между эротикой эксцесса и астральным цик­лом очевидно – самец бабочки способен принять химический сигнал самки, оповещающий о готов­ности к размножению, на расстоянии пяти-шести км. И с этого момента мотылек не реагирует уже ни на что другое, пока не достигнет цели, превра­щаясь, по существу, в эрегированный член с кры­лышками. Нечто подобное происходит и с самцом homo sapiens в момент санкционированного эксцес­са – тут вполне годится метафора «лечу к тебе, как на крыльях любви» – если, конечно, лишить ее излишнего романтического ореола.

Такова эротика эксцесса в нарочитом огрубле­нии, еще долго доминировавшая и после того, как эпоха собственно архаики уже закончилась. По мнению Мишеля Фуко, даже сексуальность антич­ной Греции характеризовалась невысоким эроти­ческим напряжением повседневности, рутина от­менялась только на период мистерий. Сумму изме­нений, вызвавших появление новой стадии сексуальности, можно описать следующим обра­зом. «Трубопровод», по которому осуществлялась циркуляция медленно нарастающего заряда воз­буждения, начинает давать утечку. Его содержимое (допустим, либидо) просачивается в близлежащие слои культуры, увлажняя и эротизируя их, – тем самым повседневность приходит в возбужденное состояние. Мир озаряется аурой расфокусирован­ной сексуальности. И эта постгенитальная сексуаль­ность оказывается самой поздней и в то же время самой яркой составляющей той грандиозной пси­хологической революции, которую Ницше назы­вал ressentiment. Размывание чистых состояний типа гнева, ярости, ликования, их взаимосмеше­ние можно назвать засорением или обогащением, в зависимости от пристрастия исследователя. Важ­но лишь отметить, что ни одна из человеческих ценностей не остается теперь эротически нейт­ральной.

Мир событийности погружается в фоновую сек­суальность, присутствие соблазна распределяется по бесконечным градациям – от юношеского вож­деления к фривольной красавице до профессорс­кого вдохновения перед аудиторией, от пляжа до кладбища. Всмотримся в этот прекрасный новый мир постгенитальной сексуальности.

Прежде всего, мы увидим, сколь причудлива то­пография соблазна – причем обнаженное тело от­нюдь не является центром притяжения либидо. Эта роль переходит к тонкому, прилегающе-облегающему слою символического – по аналогии с интерьером назовем его интимъер. Предметный состав интимьера включает в себя «скрытые сокровища» – интимные одеяния, интимные жесты, фрагменты поведения, отличающиеся изначальной двусмысленностью. Трусики, чулочки, вырезы, лямочки, ажур, полупрозрачный шелк суть матери­альные носители эротического заряда. Но для производства и транспортировки соблазна они долж­ны соединиться в символический вихрь предъяв­ления и сокрытия. Интимьер состоит из особого рода текстов, считываемых, а вернее, чувственно исполняемых в момент создания. Впрочем, возмо­жен и вариант»библиотечного хранения»текстов интимьера – проигрывание в памяти греховно-со­блазнительных сценариев, составленных из слу­чайно-подсмотренного и домысленного.

«Случайно-подсмотренность» является неотъем­лемой чертой нового эротического проекта, некой особенностью семиотики интимьера. Разумеется, так же, как и «случайно-показанность». Трусики, мелькнувшие «просто так», в момент смены позы, случайное прикосновение, деликатная просьба.

Декольтеологический фон Большого Города, фоновая сексуальность нового мира, мира новой чувственности. Прямая явленность разрушает структуру эротической переклички. Одно из важ­нейших правил этой чувственно-сверхчувственной игры звучит так: вижу, но не подаю виду. Игры в интимьере решительно отличаются от языковых игр Витгенштейна принципиальной невозможно­стью эксплицирования правил.

Суть происходящего отлично выражается афо­ризмом Евгения Шварца: «Лучшее украшение де­вушки – скромность и прозрачное платьице». Кон­фигурация постгенитального соблазна похожа на гегелевское понятие соединением противополож­ных моментов, но есть и различие: противоположности остаются непримиренными. Их требуется синхронизировать, совместить, не выходя при этом за пределы «случайно-подсмотренности», не прерывая семиозис интимьера. Задача отнюдь не простая, она требует от участников переклички самообладания и определенного опыта.

Решение задачи можно представить как работу Машины Вожделения, своеобразного синхросексотрона (ССТ). Из сказанного ранее ясно, что пуск ССТ осуществляет женщина, именно ей принадле­жит активная позиция в продуцировании соблаз­на. Мужчина, как правило, является только соав­тором текста интимьера, а то и просто «читате­лем», зачастую не слишком грамотным. Поскольку даже чисто физиологически мужская сексуаль­ность более примитивна, мужчина вступает в игру как «ведомый», как дублер, зеркально повторяю­щий действия «левого пилота».

Итак, женщина нарушает нейтральный деколь­теологический фон, бросая вызов (вызывающее поведение). В общем случае (в условиях Большого Города) вызов не содержит персональной адресованности, предназначаясь тому, «кто похвалит меня лучше всех». Правильный отклик предпола­гает знание основ грамматики языка интимьера – увы, далеко не каждый партнер мужского пола спо­собен на это, сказывается близость мужской пози­ции к архаической эротике эксцесса. Разогрев ре­актора и первые объективации вожделения, про­изводимые на синхросексотроне, отличаются особой хрупкостью, неустойчивостью к прямому солнечному свету. Всякая спешка, неосторожность партнера приводят к быстрому охлаждению реактора – коммуникация прерывается. Стоит слишком прямолинейно уставиться в раструб, открываю­щий интимьер соблазнительницы, и обрыв цепи неизбежен.

Конфузы особенно характерны для юношеского периода, когда либидо еще не прошло культурную обработку в духе постгенитальной сексуальности. Одновременное сопряжение в сознании скромно­сти и прозрачного платьица не укладывается в го­лове бедного юноши. Он краснеет, бледнеет, сму­щается (страдания юного Вертера) или сразу же лезет на рожон, действуя по более низкому модусу сексуальности. И в том и в другом случае семиозис прекращается, едва успев начаться, непреодолен­ная десинхронизация останавливает ССТ. Проис­ходит фальстарт Машины Вожделения.

Опытность женщины проявляется в умении са­мостоятельно вести Машину, пока менее опытный партнер не освоится со своей, куда более простой, клавиатурой и не научится попадать в такт: все, что от него пока требуется. Освоение навыков работы на ССТ под руководством знающей и ласковой на­ставницы – это, конечно, идеальный вариант для введения в практику постгенитальной сексуально­сти. Обычная практика обучения «вождению» осу­ществляется методом проб и ошибок, что влечет за собой последствия, иногда сопоставимые по тя­жести с дорожно-транспортными происшествия­ми. Остановка машины вожделения из-за фальстар­та есть нелегкое переживание для обеих сторон, хотя женщина, нажимающая кнопку «пуск» по сво­ему усмотрению, спокойнее переносит срыв, из­влекая полезную информацию для совершенствования запуска. Она может позволить себе запускать ССТ «просто так», в предвидении заведомого фаль­старта, наслаждаясь эффектом провокации. Декольтеологический опыт является специфическим аттрактором в чисто женских беседах: «А он, дуби­ла, как уставился на мои коленки, так его и закли­нило ...» Новый тип сексуальности прощает и даже поощряет различные вольности – безнаказанность импровизаций на ССТ это, быть может, главный вклад европейской цивилизации в копилку обще­человеческой чувственности.

Распространение постгенитальной сексуальнос­ти по всему миру являет собой пример колониза­ции – пожалуй, еще более яркий, чем импорт мо­делей потребления или товарная экспансия. При­глашение к самореализации в интимьере создает неодолимую тягу в большие города. Чеховские три сестры не могли ясно выразить причину своего стремления в Москву, но целый сонм провинциаль­ных красавиц устремлялся в мегаполисы, чтобы приумножить страдания юных Вертеров... Ростки новой сексуальности внесли и вносят свой вклад в разрушение ригористических моральных систем, разного рода «фундаментализмов». В долгосрочной перспективе позывы интимьера оказываются дей­ственнее всевозможных политических призывов.

Топография расфокусированной эротики отлича­ется многомерным рельефом: океан фоновой сек­суальности усеян островками персонального выбо­ра. Анонимная адресованность декольтеологического вызова плавно переходит в персональную адресованность, для избранника открывается имен­ной доступ к интимьеру. Но нужно заметить, что в условиях постгенитальной сексуальности выбор друг друга имеет мало общего с эротикой эксцесса – мужское вожделение подвешивается в мерцающей ауре женственности, приобретая хронический, вя­лотекущий характер. Что же касается женщины, то даже самая горячая любовь к одному-единственному не исчерпывает полноты эротического проекта. В сфере фоновой сексуальности оформился осо­бый, автономный модус чувственности, не воспро­изводимый в условиях физической близости с парт­нером. Различия обнаруживаются даже на гормо­нальном уровне: недавние исследования физиологов свидетельствуют о существовании раз­ных типов возбуждения – в одном случае преобла­дающим гормоном является эндорфин, в другом – каталамины. Похоже, что физиология подстраива­ется под освоенный символический ряд, хотя и с некоторым опозданием.

Иными словами, оргазм, получаемый женщиной при контакте с партнером, вполне может быть со­поставлен с порцией наслаждения, получаемой при работе на ССТ. Пока еще, конечно, не приду­мали способа измерять наслаждение, не существу­ет и градуированной шкалы для возможных сопо­ставлений. Но женщина, стоящая на сцене в фоку­се восхищенных взглядов, безусловно испытывает эротический резонанс, сопровождаемый гормо­нальным дождем внутренней секреции. Вообще, поскольку физиологический предел насыщения у человека достигается достаточно быстро, дальней­шее наращивание возможно только за счет рабо­ты синхросексотрона, например, благодаря при­соединению позиции наблюдателя (подглядывающего) и позиции наблюдающего за наблюдающим. Неслучайно Жак Лакан связывает максимум чув­ственности именно с таким позиционным смеще­нием: «На предельном горизонте опыта созерца­ния мы находим этот аспект всевидения в самоудов­летворении женщины, которая знает, что на нее смотрят, при условии если смотрящий не знает, что она знает или не показывает этого. Мир во всевидении, но не в эксгибиционизме – вот абсолютная приманка для взора».

В висячих садах интимьера вызревают самые диковинные и сочные плоды, здесь находятся сме­щенные центры чувственности, связанные с целым пучком физиологических резонаторов. Удачный маневр на ССТ вызывает пульсацию экстра-клито­ра, воображаемого органа, подключенного к реаль­ным аффектам. Кнопка «пуск», как уже было сказа­но, находится в распоряжении женщины, т. е. за­пуск синхросексотрона осуществляется из феминной позиции. Однако кнопка «стоп» далеко не всегда подвластна соблазнительнице, поэтому запуск машины вожделения может иметь непред­сказуемые последствия: ответный взор, пойман­ный в ловушку, легкий флирт, провокация остав­ляют желанную пометку на экстра-клиторе. Но можно нарваться и на более низкий модус сексу­альности и не дотянуться до кнопки «стоп». Впро­чем, продукция ССТ исключительно разнообраз­на, ее диапазон простирается от мягкой сентимен­тальности до жесткого порно. Пожалуй, наиболее интересен перехват управления, когда партнер обнаруживает владение языком интимьера, способ­ность прочитывать сложные тексты, не нарушая логику скрытой явленности. Тогда расставляющая сети сама попадается в них, ибо реактивная сила соблазна выражается длиной пробега на ССТ.

Четные и нечетные такты работы на ССТ принципиально отличаются друг от друга. Правильный ответ на декольтеологический вызов имеет мало общего с девизом поручика Ржевского: выставлен­ная напоказ коленка требует «несимметричных» знаков внимания – демонстрации профессионализ­ма, надежности, тактичности, и, прежде всего, уме­ния поддерживать разговор. Интенсификация «ин­тересной беседы» – это вообще главная мужская часть пробега на ССТ. Дело в том, что мужской полюс постгенитальной сексуальности более арха­ичен – преимущественным источником возбужде­ния здесь является видеоряд. Для женщины, наобо­рот, слово есть прямой возбуждающий стимул, она способна непосредственно-эротически реагиро­вать на культуру, получая наслаждение от поглажи­вания экстра-клитора струящимся логосом. Этим не в последнюю очередь обеспечивается сохране­ние и возрастание массива культуры. С утвержде­нием постгенитальной сексуальности решительно изменяются критерии проноса генов к следующим поколениям. Победителем вполне может оказать­ся весьма неказистый мужской экземпляр, если только он предъявляет абсолютный эротический стимул – гремучую смесь острого ума и хорошей эрекции.