Lxxviii

Теперь нужно подойти к причинам заблуждений и столь долгого сохраненияих во все века. Причины эти многочисленны и могущественны и устраняют всякоеудивление тому, что все приведенное мной оставалось до сих пор скрытым отлюдей. Остается удивляться только тому, что оно теперь наконец пришло на умодному из смертных и возникло в чьей-то мысли. Мы даже считаем, что это,скорее, дело счастливого случая, чем какой-либо выдающейся способности. Это,скорее, надо считать порождением времени, чем дарования. Во-первых, число всех веков, если правильно поразмыслить, оказываетсявесьма малым: ибо из двадцати пяти столетий, которые обнимают наука и памятьлюдей, едва ли можно выбрать и отделить шесть столетий, которые были быплодотворны для науки или полезны для ее развития. Пустых, заброшенныхобластей во времени не меньше, чем в пространстве. По справедливости можнонасчитать только три периода наук: один -- у греков, другой -- у римлян,третий -- у нас, т. е. у западных народов Европы, и каждому из них можноуделить не более двух столетий. А промежуточные времена мира былинесчастливы в посеве и урожае наук. И нет причины для того, чтобы упоминатьарабов или схоластов, потому что в эти промежуточные времена они, скорее,подавляли науку многочисленными трактатами, чем прибавляли ейвес^[30]. Итак, первая причина такого ничтожного преуспевания наукпо всей справедливости должна быть отнесена к ограниченности времени,которое благоприятствовало им.

LXXIX

На втором месте предстает причина, несомненно, величайшего значения.Она состоит в том, что на протяжении тех самых времен, когда человеческийразум и научные занятия процветали в наиболее высокой степени или хотя быпосредственно, естественной философии уделялась самая малая долячеловеческих трудов. А между тем именно она должна почитаться великойматерью наук. Ибо все науки и искусства, оторванные от ее ствола, хотя имогут быть усовершенствованы и приспособлены для практики, но вовсе не могутрасти. Известно же, что, после того как христианская вера была принята иокрепла, преобладающая часть лучших умов посвящала себя теологии. Этому былиотданы высшие награды; этому были в изобилии предоставлены средствавспомоществования всякого рода; это занятие теологией преимущественно ипоглотило ту треть, или тот период времени, который принадлежит нам,западным европейцам. Тем более что в одно и то же примерно время началипроцветать науки и разгораться религиозные споры. В предшествующую же эпоху,в продолжение второго периода, у римлян, лучшие мысли и усилия философовбыли отданы моральной философии, которая была для язычников как бытеологией. Даже величайшие умы посвящали себя в те времена чаще всегогражданским делам вследствие величины Римской империи, которая нуждалась вработе очень многих людей. Время же, в течение которого естественнаяфилософия более всего процветала у греков, было наименее продолжительно. Ибои в более древние времена все те семеро, которых называли мудрецами, заисключением Фалеса, посвятили себя моральной философии и политике; и впоследующие времена, когда Сократ низвел философию с неба на землю,моральная философия приобрела еще большую силу и отвращала разум людей отестественной. Даже тот самый период времени, когда исследования природы шлиоживленно, испортили и сделали бесполезным противоречия и домогательствановых учений. Следовательно, поскольку в эти три периода естественнаяфилософия по большей части испытывала пренебрежение и затруднение,неудивительно, что люди мало успели в этом деле, раз они занимались совсемдругим.

LXXX

Сюда присоединяется, что даже в числе тех, кто занимался естественнойфилософией, она едва ли имела хотя бы одного вполне свободного и полностьюотдавшегося ей человека (особенно в недавние времена), разве только намукажут на пример какого-нибудь монаха, размышляющего в своей келье, илизнатного вельможу в своем поместье; естественная философия сделалась как быпереходом и мостом к чему-либо другому. Итак, эта великая матерь наук недостойным образом была низведена дообязанностей служанки, которая помогает в работе медицине и математике икоторая омывает незрелый разум юношей и как бы окропляет их первой краскойдля того, чтобы потом они уже легче и удобнее воспринимали другие. Между темпусть никто не ждет большого прогресса в науках, особенно в их действеннойчасти, если естественная философия не будет доведена до отдельных наук илиже если отдельные науки не будут возвращены к естественной философии. Оттогои получается, что у астрономии, оптики, музыки, у многих видов механики и усамой медицины и даже -- что более всего достойно удивления -- у моральной игражданской философии и науки логики почти нет никакой глубины, что онитолько скользят по поверхности и разнообразию вещей. Ибо, после того как этиотдельные науки были построены и разграничены, их уже более не питаетестественная философия, которая могла бы их наделить новыми силами для ростаиз ее источников и истинного созерцания движений, лучей, звуков, строения иформы тел, страстей и умственных восприятий. Итак, неудивительно, что наукине растут, ибо они отделены от своих корней.

LXXXI

Очевидна далее и еще одна великая и могущественная причина того, чтонауки мало продвинулись вперед. Состоит она в следующем. Не может правильносовершаться ристание, если сама мета^[31] положена и утвержденанеправильно. Подлинная же и надлежащая мета наук не может быть другой, чемнаделение человеческой жизни новыми открытиями и благами. Но подавляющеебольшинство людей науки ничего в этом не смыслит. Это большинство -- тольконаставители и доктринеры, и лишь иногда случится, что мастер с более острымумом, желая славы, устремится к какому-либо новому открытию. Это онсовершает почти с убытком для своего достояния. Но большинство не только неставит себе целью увеличение всего содержания наук и искусств, но даже изимеющегося содержания ищет и берет не больше, чем может обратить для целейпоучения или наживы или для того, чтобы прославить свое имя, или для другойприбыли этого рода. А если найдется кто-либо из множества ученых, ктостремится к науке с благородной склонностью и ради нее одной, то и он скорееобратится к разнообразию существующих учений, чем к строгому и непреклонномуразысканию истины. Если же кто-либо другой и окажется, возможно, болеестрогим искателем истины, то и он поставит себе целью истину такогоназначения, которая удовлетворит ум и разумение указанием причин вещей,известных уже ранее, а не ту, которая ведет к новым достижениям в практике ик новому свету аксиом. Поэтому если до сих пор никто не определил хорошоконечную цель наук, то не удивительно, что во всем подчиненном этой конечнойцели последовало блуждание.

LXXXII